Читать книгу Четвёртая ноосфера - Виталий Акменс - Страница 9

* * *

– Славик? А, Славик? Ты чего такой радостный?

– А ты чего? Травмированный, что ли?

– Чего? Чем травмированный?

– Улыбкой до ушей. Пока тебя рожали, ты, видимо, ртом зацепился за…

– А вот хамить не надо! – подпрыгивает длинноволосый лань мужеского пола. – Я, между прочим…

– Ты между ягодицами! Не заметил? Всё, Вадим, не приставай, а то пожалеешь: у меня настроение хорошее, это опасно.

– Славик, подожди! У тебя же день рождения завтра?

– Угадал. Возьми с полки пирожок.

– А как же я? Почему я узнаю об этом последним?

– Потому что ты катишься отсюда лесом. Что уставился? Тебе уже сколько? Двадцать? А мы малолетние придурки, усёк? Если что, обращайся к Белышеву, он пояснит. Давай, счастливо оставаться. У меня ещё планы на сегодня. Ух, сколько планов, тыркын за пилгын! Заодно отменю приглашения, которые мне на лёлё не кукун.

– Эй, подожди.

– Что?

– Купи бубен.

– Чего?!

– Бубен купи! Настоящий бубен! Недорого! Только у меня и только сегодня… – и правда, у Вадима на поясе висит целая стопка дисков, как голых, так и обёрнутых в пакеты. – Смотри сюда, это не просто бубен…

– Я вижу. Это круглый бубен. Не ошибся?

– Ты не понимаешь! Этот бубен, ты даже не представляешь, на что он способен. Ты такой в сто раз дороже не купишь! У него мембрана сделана по принципу обратного… м-м-м… как же это…

– Обратного рождения людей?

– Нет! Оно реально работает! Ты сможешь любому щамыку в любую комнату… ладно, не в любую. Но в прихожую точно. Так вот, ты можешь…

– Отвесить пинка, настучать в табло, я много чего могу. И, заметь, голыми руками. Ну что, сам себе его засунешь или мне помочь?

– Ну пожалуйста! Ну что тебе стоит?

– Мне, Вадим, многого стоит. Я, между прочим, бедный сын бедных инженеров. Ты, вон, Кожиным продай. Они вообще богатые, а последние дни ещё и контуженные, авось поверят…

– Ну подожди! Я скидку дам! Пятьдесят процентов! Как имениннику. Ладно, ладно, не хочешь, не надо. Но у тебя же день рождения, как ты будешь без музыки? Возьми меня к себе, я тебе сыграю. Вот, послушай.

На сей раз он сразу переходит от угроз к насилию. Выхватывает один из бубнов, лишённый упаковки. Инструмент и впрямь исторгает ценный звук, от которого стены прихожей покрываются бранными словами. Музыкант не чурается языка тела и нарезает завитки, словно спутник, вокруг застывшего, ошеломлённого меня. Ошеломлён я, впрочем, не магией ритма, а вопиющим отсутствием оного. Но даже эту какофонию Вадим выбивает усердно, скривив брови и наморщив лоб, что ни капли не мешает ему размахивать белёсой шевелюрой и вилять тощим задом так, что даже приближаться опасно. И всё же, досчитав до пяти, я иду в контратаку.

– А-а-а, помогите, убивают! – визжит он, не переставая отбивать себе марш. Второй раз я уже целюсь, и нога чиркает по его бедру, но всё равно этот зад проворнее обычного. Интересно, в кого он такой уродился? Вроде папаша – потомственный рыбак, суровый, метанол пьёт, лодку одной левой поднимает. Да и мать не прочь поколотить обоих сразу.

Мы несёмся в горку по неизвестной улице, со сбитой напрочь ориентацией и соображалкой взрослого гражданина. Пора кончать балаган. Я как раз даю ему фору перед финальным ударом, когда веселье смолкает. Внезапно. Вадим пятится с опущенным инструментом. А на него из-за склона, большой, как рассвет, надвигается Евбений Белышев.

– Не надо его… – эта фраза срывается с моих уст вопреки всем планам.

– Не боись, не трону, – говорит Белышев лично мне, после чего кивает в сторону Вадима, ускакавшего с поистине заячьей скоростью. – А этот чего? Вроде в няньках работал?

– Выгнали, – говорю я, пожимая плечами. Дополнения «…потому что придурок» явно не требуется.

– Ха, повезло. Я вообще-то тебя искал, а ты сам нарисовался. Что, летяга, днюха завтра? Ну, я тебя поздравлю.

Не хотелось бы. Впрочем, перемены налицо. Не хочу знать, что сделали с ним одмины. Мы сближаемся как нормальные люди, а не как чёрные дыры, за одно это спасибо Ордену. Интересно, Орден знает, что теперь от меня нужно этому молодцу?

– Во! – гавкает Евбений и бьёт кулаком воздух. Кулак застывает, не долетев до моего лица, и мне приходится разглядывать эту руку, обнажённую до локтя и усыпанную сетью мелких порезов.

– Что? – не выдерживаю я. – Тебе пальчики покромсали?

– Сюда смотреть! – Показывает он. И правда, у него на предплечье хорошо видна дуга из нескольких десятков глубоких шрамов. – Чуть не утянул, гад! Тебя бы вообще надвое перекусил.

– Кто?

– Кто, кто… осётр.

– Неслабо. Подожди, так осетры вроде беззубые, нет?

– Во! Теперь скажи это нянькам. Они ему ещё и мозги прошили, чтобы знал, урод, на чью руку бросаться.

– Какой ужас. Может, экспортный был? Ну, их же вроде специально усиливают, чтоб до Америки доплывали.

– Ты дурак?! Думаешь, я экспортного от нашенского не отличу? Да я их вот этими вот руками, мне даже глядеть не надо, я их сразу вижу, что за гадость и чей отдел её выращивал. И вообще экспортные, они по другому коридору уплывают, южнее на полкилометра.

– Понятно. И когда он тебя куснул?

– Да вчера утром.

– Вчера? И после этого ты сразу побежал за мной?

– Ну…

– Подожди, а что же тогда случилось в ту ночь? Ну, позавчера…

В ответ Белышев зычно выдыхает и, потупив взгляд, качает головой. Вроде мирные жесты, но я невольно принимаю стойку, с которой легче удирать.

– Скажи честно, – басит он. – Это ты их подговорил?

– Кого их?

– Нянек.

– Опять няньки?! Да не нужны мне твои няньки, на лёлё я их вертел…

– Соньку ты обработал?

– Какую ещё Соньку?

– Мою Соньку. Ты же с ней это… ах да, она ж тебя избила, помню.

– Вот только не надо в мою личную…

– Я просто на днях снова за ней приударил. Говорил там всякие слова, обещания. Чёрт её дёрнул про эту корриду… я же не знал, я просто… что мне, очковать перед девкой?

– Та-ак. И ты пообещал, что будешь участвовать?

– Угу. Подписался. Слово дал. И она обещала дать…

– И не дала?

– Да не в этом дело. Я думал, что это так, разговорчики. Какая на хрен коррида? Её уже нигде не проводят. Я в детстве в Ну-Энкоше несколько лет тренировался, хоть бы раз пригласили. А сейчас уже всё, уже форма не та.

– Понятно. А я, кстати, слышал, что весной планируют какой-то новый этап отборочный.

– Весной? Осенью! Не хочешь? Через неделю!

– Как через неделю?

– Молча. Вот прямо здесь, у нас. Ни подготовок, ни тренировок, один дурак, блин, на заклание, гордость домена.

– Понятно. Решили приурочить к выборам.

– Не знаю ничего. Это всё няньки! Гады, ненавижу! Они вырастили такую тварь, что прядский осётр – это малёк, ты понял?

– Тварь? Для морской корриды?

– Для убийства! Эти доходяги целый год с ней мудрили, гены-шмены-протеины. Всё лето нянчились, растили, массаж делали. Она спит под Корпусом нянек, в секретном бассейне, няньки ждут не дождутся её разбудить, ты знаешь, что тогда будет?!

– Почему ты так уверен, что тебе достанется именно эта тварь? Там же жеребьёвка.

– Ты дурак?! У нянек всё схвачено! Чинуш подговорили, исходы просчитали – всё, трындец! Жеребьёвка, мать её. Конечно! Да они только и мечтают со мной разделаться. Я им как кость в горле.

– Слушай, Ёвба, ты, конечно, извини…

– Что? Не веришь?

– Как тебе сказать? С трудом.

– Ну и м-м… молодец. А я вот поверил. Не тому.

– То есть? Ты о чём?

Ах, снова момент истины! Пружиню на ногах в полной тишине, отчаянно следя за попытками рыбака сомкнуть брови и прожечь мои ступни. Непробиваемая личность. Бесит, когда у людей такие пустые прихожие. Никакой предсказуемости. Слепые времена, возвращение традиций.

– Мы с Сонькой решили того… – наконец выдаёт он, изобразив колебательный жест тазом. – Прямо в Корпусе Нянек. Да ночью, ночью, не днём. Ну что ты на меня смотришь? Нет на мне картинок, все забрали. И вообще это не моя идея. Я просто хотел вломиться да поотбивать им… аппаратуру. А наши сказали, типа, мне же потом достанется. Лучше унизить. А что? Она сама предложила. Она любит эти самые… приключения. Когда много мест, и поз, и вообще… Ну и это… ночью они всё равно спят, а утром… представь их рожи. Они же все нежные, как эти… прядь их, ненавижу!

– Та-ак… – заполняю паузу, экстренно пряча улыбку.

– Она не пришла.

– В смысле? Продинамила?

– Нет! Она вообще спала. Зато пришли няньки. Чего лыбишься? Когда такое было? Они спят до полудня. А тут это… оказывается, они привели какого-то чиновника от Федерации. Типа, инспектора. Всё ему показывали: подготовка, регламент, туда-сюда. А потом спустились в бассейн смотреть тварь.

– И как, ты её видел?

– Нет. Я вообще валить хотел. Просто со злости замешкался. Они меня и засекли. Ублюдки. Ладно бы прогнали, а то издеваться начали. «Наш лучший участник, мастер спорта!» За трицепсы щипали. Ну, я и не выдержал, ввалил им всем. И чиновнику досталось. Не знаю, что на меня нашло. Прямо… даже не столько из-за Соньки, сколько… не знаю. Мы с ней потом помирились. Вроде бы даже без переломов обошлось. Она всё клялась, что не назначала никаких свиданок и вообще… не знаю, может, реально что-то в нохе попуталось. Но откуда мне было знать? Я и подумал на тебя. Или на друзей твоих. Кто ж ещё? Не первый же раз.

– И ты сразу решил задавить меня угнанным ведомственным транспортом?

– Да какой транспорт? Этой посудине давно на свалку пора.

– Да! Только свалка у нас с другой стороны леса. Но ты всё равно молодчина, шмякнулся так, что весь город разбудил. Как ты вообще выжил, герой генофонда? Или тебя потому и не наказали?

– Как это не наказали? Десять тысяч у. м. е., не хочешь?

– Сколько?!

– Сколько слышал. Мяти кучу отняли, кабинет обрезали, всех моих псов со стен посрывали. Голова как неродная уже третий день, даже с людьми нормально не созвонишься. Приходится пешедралом по городу.

– И ты так радостно об этом говоришь?

– А чего печалиться? Я их за месяц отработаю. А с соревнований меня того… дисквалифицируют. Так что сами обломались. Ничего, я им ещё покажу. Соберу наших, и ух как они у нас попляшут! Тонкие личности, прядь их, вьюноши пугливые. Ничего, мы им так ввалим! Вон, как в позапрошлом году, помнишь, Серёгу такая же вот дрянь чуть руки не лишила, ух мы им устроили!

– А не наоборот было? Сначала устроили, потом лишила. Молчу, молчу! Ты это, с огнём не играй. Лучше, вон, пожалуйся, – указываю в сторону площади.

– Да ну их. У моего кулака больше власти. Такие же няньки, только дорвались. Воображают себя главными. Им до простого народа как мне до дна. Вот придёт Клим Румян, тогда, я понимаю, будет толк. Он-то всю эту плотву сразу выкинет.

– Румян? Да он же вообще непроходной.

– Да что ты понимаешь, школота небитая?! Ты знаешь, что он говорит?

– Знаю, знаю. «Бывшие игрушки играют бывшими детьми», «Ужесточим Пакт о несоюзе», что там ещё?

– Ну, и где он не прав, где?

– Да какая разница? Об этом ныли, когда я ещё в школу не ходил. Даже избирались куда-то. Ну, и где они теперь, где? Сам говоришь, у кулака больше власти.

– Да ты… п-ф-ф!

– А Румян, да, хороший шут, полезный. Развлекает таких, как ты. И позорит, в качестве бонуса. Что он там, Орден одминов хочет ограничить? Или уже не модно? Теперь хит сезона: «Мы приказываем вам самораспуститься!»

– Вот именно! Ты что, не видишь, что творится?! Да мы все как псы, нас травят друг против друга! Брат на брата, муж на жену. А чужие вообще готовы перегрызться. Как собаки! А вам бы только хи-хи да ха-ха. Поколение дебилов. Ну что ты лыбишься?

– Ничего, ничего. Просто я… мне казалось, ты любишь собак.

– А я и люблю! Ты знаешь, что собаки служили в обороне Щепи? Знаешь, как это было? Как они голыми руками… зубами на оккупантов бросались? А в разведке – ты представляешь, какой у собаки нюх? В пятьсот раз лучше нашего. Они любую разведгущу за километр чуяли. Враг не понимал: как так, всё отрезал, всё обрубил, а они живут! И бьют так, что не залижешь. Да мы должны были им памятник на главной площади ставить! А что вместо этого? Эх, имел бы я собаку…

– Кто тебе запрещает? Владыка Врахшт?

– Не смешно. Были бы с нами собаки, ух, мы бы тут такое устроили! Мы бы всех этих нянек и СРаМарей… Кстати, ты знаешь, что за год до падения СРаМа…

– Боюсь, что нет. Всё, Евбений, приятно было с тобой пообщаться, но у меня дела. Давай, выкарабкивайся. И держи себя в руках. А то опять попадёшь в историю. Бывай!

Разворачиваюсь и ухожу, делая глубокий, довольный вздох. Надо остерегаться хорошего настроения. Столько гадостей сохнут по мне, а я даже с этим дуриком помирился. А вообще интересно, откуда между нами такая «любовь»? Как у кошки с собакой. Мы ж из разных миров, между нашими мозгами связей меньше, чем у лягушки в позвоночнике. Не говоря уже о возрасте. Ладно, катись он в… прошлое. Нагрузил меня. Даже добрый грузит так, что хочется плакать о потерянном вектыре и прочих неудачах месяца. Дышать надо глубже. А думать меньше. Сейчас…

– Эй, Турбос, подожди!

– Что?

– Я почему тебя искал? Я спросить хотел. Это же твой отец Йон Рось? Ну, такой высокий, светловолосый, с бородкой.

– Ну.

– Он не говорил, что делает ночью в маяке?

– Ночью? В маяке?!

– Ну маяк заброшенный, там ещё комнатка такая, некоторые любят… короче, я там это… неделю назад Соньку пригласить хотел. Вот. А там он.

– Кто? Отец мой?

– Ну.

– И что он там делал?

– Не знаю. Тебя хотел спросить. Ты не подумай, я не из-за этого на тебя… просто планы он нам подпортил.

– Не понял, он там был с кем-то?

– Нет, вроде один. Ждал кого-то. Или искал. Под кроватью что-то проверял. В общем, нервный был. В смысле, беспокойный.

– А ты что?

– А что я? Я даже заходить не стал. Вроде мужик серьёзный, как-то… ну, надо – значит надо. Просто не хотелось бы в следующий раз мешать друг другу.

– Слушай, Евбений, мне он ничего не говорил. И вообще не помню, чтобы он любил эти ваши причалы. Это точно был он? Ты прихожую видел?

– Ну, ясен пень. Что я, дурак? Йон Палыч Рось, шестьдесят девятого года. Правильно?

– Правильно, – вздыхаю я.

– То есть ты не знаешь?

– Нет.

– Понятно. А спросить можешь?

– Он сейчас занят. Как освободится, спрошу.

– Спасибо.

Он хочет сказать что-то ещё, но то ли челюсть устала, то ли разум занемог, а может, и реально говорить нечего – в общем, худший финал беседы придумать сложно. Лучше б он взбесился. Хоть расстались бы на скорости и не жалея. Всё настроение заляпал. Я-то тут при чём? Я своих родителей не женил, почему я должен отдуваться за их личную жизнь? Может, мне ещё маме рассказать?

Нет, так разговоры не завершают. Оборачиваюсь с целью высказать его довольной роже всё, что я реально думаю о политиках, собаках и чужой частной жизни… но довольной рожи нет. Осталась просто рожа. Я бы даже сказал, маска. Её хозяин массирует себе голову повыше левого виска, а потом разворачивается и уходит. И до меня опять как до жирафа доходит, что смотрел он не на меня, а мимо.

– Рассказать… не видишь… а чайку-то вот… молодые… давай вон там… любила, конечно… а вот таким вот…

Пожилая женщина стоит у крыльца и голосит на закрытую дверь. Ну, как голосит? Причитает. И как пожилая? Лет семьдесят. Правда, выглядит так себе, даже на уровне прихожей. Блёкло, рвано, и явно не потому, что сама так захотела.

– А ты гром… да что дети… политика в силу… и тебе помыть… вчера звери…

Она говорит, безусловно, слова. Слова даже соединяются в кое-какие фразы, и гостиная ищет смысла в рабочем порядке, вот только уши раскаляются вовсе не от жары.

– Здравствуйте! – говорю чётко и бодро, как учили. Я же сегодня хороший. Добрый и вежливый.

– Ой, здравствуй. Это ты? – говорит женщина.

– Это я.

Ах, как же здорово, когда люди понимают друг друга!

– Как ты вырос. Что-то давно тебя не видно. И твои в гости не ходят. Как, у вас там всё в порядке?

– Всё в порядке.

– Хорошо. А я вот… – бабушка кивает на крыльцо и продолжает таким вот занятным образом: – А прибежит… но ссорами-то… приютить себе на… холоднее… да не было… домик-то какой…

Жмурю глаза, чтобы не видеть. Кто бы мне уши зажмурил? Кто бы ношик загородил? Словесный салат! Даже в слепые времена это считалось болезнью, бедой, инвалидностью… и поводом посмеяться для долбаных древних счастливцев. Рокыр в пукытым! Я уж думал, что в нашем тесном мирочке всё налаживается. Что ж ты делаешь, бабуля, у тебя ГЭ сто сорок три процента и на меня перекидывается!

– …Со многими… сидит он… не жарко… забыла… не забыла…

Вопреки видимости, она не спорит с крыльцом. Она мечтает взойти на него, потому что это её крыльцо. И дом её. Но что-то ей мешает. Впрочем, гадать не приходится. Даже попятиться не успеваю. Открывается дверь, и выходят две бороды, не лишённые тел и аппаратуры при них. На этот раз, помимо живота, на каждом поясе висит какая-то тара. У тары есть то ли шланги, то ли щупальца, но память пасует перед их видом и не находит ничего лучше, чем выудить из дальних далей картинки старинных ручных пылесосов.

– …Рвёт себе… а новый… погубят… больно… зачем… пальчики!

Интонация дамы меняется с причитающей на призывную. Одмины подходят к женщине с боков и закрывают её от меня. Уровень ГЭ стабилизируется где-то недалеко от критической отметки. Раздаётся невнятный стон с нотками удивления, плавно переходящий в комфортную, сертифицированную тишину.