Читать книгу Все дороги ведут в Ад - Виталий Алексеевич Белицкий - Страница 3

«В день, когда миру придёт конец,

Вспомни, как он зарождался».

Пятница. День был солнечным. С утра я помог Иле с ее тяжелым рюкзаком, в виде набитого книгами пушистого белого кролика, а потом мы вместе двинулись в сторону школы. На велосипеде Илы, на руле, вместо сигнального звонка, как у меня, был какой-то невообразимый пучок разноцветных перьев и тряпок-платочков. Я уже давно понял, что стиль – это про нее, но как и для чего эта штука нужна, я, увы, не понял. Как говорила сама Ила, они очень забавно развевались на ветру, при скорой езде. Вот и все.

– Не то, чтобы я не люблю мистера Итхава, но иногда его уроки весьма скучны, – резюмировала моя подруга, когда мы, запыхавшись, ввалились в класс, опаздывая. Но Итхава опоздал сам, поэтому никто нам ничего не сказал.

– А по мне, это очень интересно.

– Ну это по тебе.

В класс вошел Итхава.

– Итак, голубчики, сегодня с нами будет культура Древнего Египта. Все сделали домашнее задание? – Итхава бросил портфель на стол и уселся поудобнее в свое скрипучее кресло.

В классе повисло гробовое молчание. Никто, конечно же, не делал домашнее задание. Все знали, что Итхава – единственный учитель, который ничего не делает за это. Безнаказанность порождает хаос. Или доверие.

Итхава окинул стены класса своим пристальным взглядом и о чем-то задумался.

– Мистер Итхава, а расскажите о доме за озером, – я решил провести время с пользой и разбавить неловкое молчание.

– Да-да, расскажите… – Посыпалось за моей спиной. Я и Ила сидели на первой парте.

– Чем он так вас всех привлекает? – Итхава надел очки.

– Он не такой, как все остальные дома. Он очень… старый и стоит далеко от всех. И…

– Да. Вы правы. Этому дому больше трех сотен лет. И последний, кто жил там – пастор Уоквента. Но не стоит туда ходить. Только со взрослыми.

– Почему, мистер Итхава?

– Во-первых, это опасно. Старые дома могут обрушиться в любой момент. Во-вторых, есть в Уоквенте одна старая-старая легенда. Были у пастора две дочери, Бетти и Абигейл. Обе девочки захворали в раннем детстве, да так сильно, что никакие молитвы отца-пастора не смогли их вылечить. Девочки от болезни этой очень страдали, поэтому пастор решил избавить их от нечеловеческих мук. Река Волчья и правда раньше была населена стаями волков. Ходят слухи, что пастор отправил девочек в подвал дома, а сам вырыл из него тоннель прямиком к реке. Он приковал девочек к стенам этой ручной пещеры, и голодные волки в полнолуние разодрали их.

Никто не знает, почему именно так пастор избавил их от мучений, может кто-то ему подсказал, может, он просто был хвор на голову. Вскоре и сам он бросился в реку. С тех пор в Уоквенте начали пропадать дети в разные годы в разных количествах. Никто не знает, почему, никто не знает, для чего. Они просто исчезают. Дом этот пропитан болью… Уоквент тогда был небольшой деревушкой, поэтому в годы войны почти все дома разнесло бомбами и временем, но особняк, как его окрестили, выстоял. Врачи в годы войны пытались сделать там госпиталь, но в его стенах все раненые видели чудные миражи, от чего болели еще сильнее, вешались, стрелялись. Госпиталь закрыли. Ничего хорошего в этом доме нет, поверьте. Поверьте, вы не первые, кто им интересуется. Там часто бывали военные, полиция, но никто ничего не нашел. И вам не следует. Урок окончен. – Итхава снял очки и вышел.

– Мистер Итхава, стойте! – я догнал учителя в коридоре вместе с Илой.

– Слушаю, Питер, – он поправил очки и развернулся.

– Скажите, а после того пастора в доме разве никто не жил? – произнес я, запыхавшись и поправляя лямки рюкзака.

– После пастора в доме никого не было лет двадцать. Но когда я искал старые документы в администрации города, наткнулся на несколько интересных записей. Это долгий разговор, Пит, давай попозже, – он уже собрался уходить, как я взмолился.

– Ну профессор, пожалуйста. Давайте вкратце, мне очень интересно. Вы же знаете, как я люблю историю и все эти старинные штуки, – не знаю, насколько я был убедительным, но что-то сработало.

– Короче говоря, в Уоквент переехала молодая семья. Рамона Кейл, ее муж, дочь и сын. Переехали они именно в этот дом. Сам по себе он ничего не представляет, груда камней. Но ведь все в руках человека. Сын одного местного жителя поругался с сыном Рамоны и этот житель, отец то есть, начал портить жизнь семье. Не знаю, чем они промышляли, то ли врачевали, то ли колдовали, но слухи о том, что Рамона – ведьма, быстро разлетелись по городку. Пастор был одним из тех, кто был инициатором движения инквизиции в Уоквенте, если ты читал об этом…

– Да, конечно.

– Так вот, этот житель где-то на охоте потерял сына. Вроде, его медведь задрал. Он спихнул всю вину на семью Рамоны, потому что та отказала и ему, и его сыну в помощи. Она ведь и жила только тем, что лечила всё и всех вокруг. После этого весь городок только и говорил, что муж ее ночами оборачивается в волка, а Рамона – в медведицу, что раздирает детей в клочья, ради забавы…

– И что было дальше? – Ила стояла рядом со мной и была вовлечена в эту историю не меньше меня.

– Дальше, глухой февральской ночью к дому Рамоны пришли люди с вилами и факелами, как в старых фильмах ужасов. Мужа убили на глазах у семьи вместе с сыном, а Рамону привязали к столбу на озере, лед стоял, и сожгли заживо. По слухам, она успела спрятать дочь в том тоннеле, который еще пастор выкопал. Он выходил на озеро, поэтому ее дочь видела, как мать сжигают. И слышала, но это уж точно слухи, что ее мать проклинает всех, кто к ней пришел в тот день. Хотя, если бы меня сжигали, я бы и не такое сказал. В общем, лед провалился вместе с Рамоной и нападавшими селянами.

– А что случилось с дочкой Рамоны?

– Насколько я знаю, ей тогда было около пяти лет отроду, она смогла выжить, сбежать и вернуться в Уоквент уже женщиной. Тогда с медициной было неважно, в какой-то весенний период случилось обострение и детишки Уоквента стали погибать. Винить стали дочь Рамоны. Были старожилы, которые знали, чья она дочь. Когда она возвращалась домой, ее детей похитили. Одного она нашла утопленным в озере, другую, дочь, так и не нашла. Она где-то в доме нацарапала проклятье для всего Уоквента. Ну, ее можно понять. И все это, представьте себе, из-за слухов, распущенных одним недовольным соседом. Представляете?

– И что, больше ничего не известно?

– Я знаю лишь то, что ты, – Итхава показал пальцем на Илу, – носишь фамилию пастора. Ила Пэррис. А потомков Рамоны я так и не нашел, хоть и ее фамилия, Кейл, достаточно редко встречается.

– Очень интересно… – Ила опустила взгляд и задумалась.

– Это все? Теперь это просто… дом?

– Да, Питер. Теперь это просто дом. Понимаешь, весь этот мистицизм – это человеческое. Нет людей – нет ни легенд, ни фольклора, ни историй, ни тайн, ничего нет. Это просто дом. Сейчас его выкупила какая-то иностранная компания для реставрации. В следующем году там будет музей истории Уоквента и на этом, – профессор развел руки, – история закончится. Я и вы – последние, кому это было интересно. На самом деле, это очень темная и пугающая история. Вы еще слишком маленькие, чтобы я рассказал вам… детали. Но суть вы оба уяснили. И да, не ходите туда. Это вам двоим ни к чему. Гуляйте.

Профессор оправился дальше по коридору. Прозвенел звонок. Мы переглянулись с Илой.

Мы очень долго мчались по пыльной дороге, хорошо, что взяли с собой воды. Причудливые перья на руле Илы и правда забавно развевались на ветру.

Проезжая западное озеро, мы решили сделать перерыв. Все-таки было очень жарко, торопиться было особо некуда. Мы бросили велосипеды на обочине и помчались вниз по склону к кромке озера, пробираясь через столбы из камышей.

– А что в этом доме такого, кроме страшилок Итхава? Ну дом и дом. Мало что ли в остальных домах кто-то умирал? – Вдруг спросила Ила, когда мы уселись на мягкую траву.

– Да в общем-то ничего такого. Просто интересно, что там внутри. Я уже во всех побывал. Ну в таких, где никто не живет. Ничего интересного, старая ободранная мебель, собачьи будки, выбитые окна. Идеальное место для того, чтобы там перекантоваться.

– А там такого нет? Ну, окон, мебели, в других домах… – Ила сидела на траве и выбирала подходящий камешек для броска в воду.

– Снаружи не видно. Я близко не подъезжал. Но там все как-то иначе. Как будто этот дом не из Уоквента. Или даже наоборот – Уоквент не подходит для этого дома.

– Мне папа не разрешает так далеко гулять от дома. Он меня… накажет, – Ила потупила взгляд в сторону воды и задумалась о чем-то своем. Она часто так делает, так часто, что я уже привык.

– Да брось ты, я же не расскажу ему. Ты чего?

– Нет, Питер, ты не понимаешь.

– Ну так объясни тогда…

– Мы… Когда мама умерла, – Ила сглотнула и замолчала на секунду, – а сестру забрала бабушка, по маминой линии, в Саннерс, мы остались с папой одни. Он очень грустил после ее смерти, я тоже. И чтобы мы не были разочарованными всегда, папа придумал… игру. Я иногда себя плохо вела, из-за того, что мама нас бросила, в каком-то смысле. Но папа меня очень любит, он не хочет меня наказывать. Поэтому каждый раз, когда я себя плохо вела, мы… играли. Но потом, мы стали… играть чаще. Когда ему просто грустно, мы тоже играем. Мне не нравятся эти игры, даже если я себя хорошо веду, мы все равно будем это делать. А я не хочу. Если я не буду его слушаться, не знаю, чем это закончится, – Ила всхлипнула. Тогда я плохо понимал, что она пыталась мне сказать.

– Ила, но… Если он все равно с тобой… э-э… играет, как ты говоришь, то разве есть что терять?

– Ты не понимаешь. Никто не понимает. Ты не понимаешь, а все остальные просто не верят. Питер, я лучше поеду домой, – она начала вставать, отведя взгляд, но я взял ее за руку.

– Погоди, а как он узнает?

– Поверь, он узнает. Не знаю как, но он всегда знает, когда я делаю то, что ему не нравится.

– Я не дам тебя в обиду. Поехали.

– Ладно, ты же не отстанешь? Поехали, посмотрим. Но я могу испугаться и поехать домой, учти, – сказала Ила, бросив камень в озерную гладь.

– Я тоже, – ответил я, немного помолчав.

Мы пошли обратно к велосипедам. Солнце садилось. Вверх, к дороге идти оказалось труднее, чем спускаться. Кеды Илы оставляли на земле небольшие следы в виде сердечек. На прошлой неделе она долго мне хвасталась своими новыми кедами с сердечками на подошве. Мы подняли велосипеды, выпили воды и поехали к дому на окраине.

От озера отходила река Волчья и огибала по широкой дуге Уоквент с другой стороны. Дом стоял на холме с видом на изгиб реки. Она, как мне говорили, впадала в еще более огромную реку, но туда я пока не собирался.

Мы мчались на велосипедах по проселочной дороге и ветер трепал наши волосы. Все было хорошо. Солнце заливало все вокруг.

Вблизи этот дом выглядел еще более мрачным, чем мог рассказать наш учитель истории. Груда камней во дворе, остатки фонтана, наверное. Проваленная в некоторых местах крыша – на нее упал величественный ясень, видимо, в ненастную погоду. Обшарпанные стены, сгнившее крыльцо, выбитые ставни. Засохшее дерево неподалеку. В общем, ничего привлекательного и интересного. В Уоквенте в таких домах еще и жили.

Мы бросили велосипеды неподалеку от груды камней, бывшей некогда большим фонтаном. Тень от полусгнившего крыльца накрыла нас окончательно – Солнце полностью скрылось за горизонтом. Дверь была заперта. На ней висел старый ржавый амбарный замок. Другого входа в дом я не видел, Ила тоже. Мы долго думали, что же такого совершить, чтобы попасть внутрь и не придумали ничего лучше, чем залезть туда через окно.

Я подсадил Илу, ставни в том месте болтались кое-как, но за ними была оконная рама и оконные петли. Сгнившие петли дали слабину – окно провалилось внутрь вместе с Илой верхом на себе. Очень громко и очень пыльно. На всю округу разнесся звук битого стекла.

– Эй, ты как? Все нормально? – сказал я, тут же приземлившийся рядом.

– Да, все хорошо. Ну, тут достаточно… стильно, – Ила поднялась, брезгливо осмотрелась по сторонам и вытерла со щеки грязь.

Повеяло холодом. В доме было на градусов пять меньше, чем на улице.

На самом деле, Ила была в чем-то права. Этот дом внутри был совершенно не похож на все остальные, в которых я бывал, когда гулял после школы по всяким старым развалинам.

Во-первых, на стенах были картины. В остальных домах Уоквента таких не было. Сразу перед нами стоял камин в центре большой гостиной, а по обе стороны от него шла огромная лестница вверх. Над камином висело огромное зеркало с трещиной в нижнем правом углу. Все картины были обрамлены каким-то витиеватым ободком. Все в этом доме было витиеватым – ножки мебели, перила лестницы, кочерга у камина. Наверное, так выглядит роскошь – витиевато.

В проеме света, который мы сделали, как в первобытном океане, летали миллионы пылинок и каких-то неизвестных мне частиц. Мы с Илой сделали пару шагов вперед. Половицы натянуто скрипнули. Ну, ничего такого. Становилось все темнее. В доме и так было темнее, чем снаружи. Теперь же тьма была везде.

– Пойдем, – сказал я и мы уже чуть смелее двинулись вперед. Я достал маленький фонарик.

Мы обошли гостиную, в которой кроме картин и какой-то странной старинной мебели ничего не было. Мебель была накрыта белыми простынями (видимо, дом действительно готовили к реставрации). На кухне не было ничего, кроме фурнитуры и банок с разного рода маслами и растворами. Очень пыльные склянки. Мы облазили все шкафы и комоды – максимально пусто и неинтересно. Пара трухлявых книг. Камин был полон золы. Возле него стояла кочерга. Я решил поворошить пепел и с радостью обнаружил в нем кусок обгоревшего письма.

– Смотри, что я нашел, – бросил я Иле через плечо. Она подошла.

– Разворачивай. Что здесь написано?

Написано было очень красивым почерком:

«Мистеру Сэмюелю Пэррису от Доктора Кромли,

17 фев. 1692 г.

Имение Уоквент, округ Саннерс.

Важно.

Сэм, дорогой!

Бетти совсем плоха. Я не знаю, что такого с ней случилось. Она постоянно в припадках. Заканчивай поскорее свои дела и приезжай в Больницу Святого Франка. Я не знаю, как долго она протянет, но с тобой ей и правда легче. Будь осторожен по пути сюда, тебя все еще ищут.

Я советую тебе ехать западной дорогой, через мост.

P.s. Остерегайся волков.

Да, еще. Сэм, Бетти говорила вчера ночью…»

Дальше письмо обрывалось. Его края были сожжены и прочесть, что именно Бетти говорила вчера ночью, не представлялось возможным. Я взял его с собой.

– Имение Уоквент? Эта маленькая деревушка? – На лице Илы было неподдельное изумление. Она, как и я, полагала, что эта забытая Богом деревушка рождена, чтобы зачахнуть на всех картах.

– Меня больше смутило то, что у некоего Сэмюеля твоя фамилия, Ила. Это твой пра-пра-пра-прадед? Итхава это говорил сегодня, помнишь?

– Может просто однофамилец. Мне папа ничего такого не рассказывал. Но я спрошу у него сегодня.

– Уверена? Это его не… расстроит?

– Не знаю.

– Ну, видишь, интересно ведь! Пойдем дальше, может еще что найдем.

Ила ступила на ступеньки лестницы, они предательски скрипнули. Мы прошлись по всем комнатам. Там, на втором этаже, была спальня с большой, просто огромной кроватью и какими-то странными спинками – золотыми и да, витиеватыми. Этот дом поражал своим несоответствием антуражу Уоквента. Внизу что-то зашумело. Я услышал лязг цепи.

Пока мы спускались, я решил мельком осмотреть пару картин. На одной была изображена карта Уоквента. Но она сильно отличалась от реальной – в два раза больше настоящего Уоквента. На другой какая-то красивая девушка на коне верхом, молодой мужчина вел коня под уздцы. Он был в черном.

Меня картины затянули, я никогда не видел настоящих картин. Не фотографии в учебнике, а настоящие. В Уоквенте не писали картин. Я смотрел на них, пока не услышал Илу. Она стояла ко мне спиной, и я увидел перекошенное от испуга веснушчатое лицо, когда она повернулась.

– Пит… Питер, дверь! – Ила стояла перед лестницей и указывала пальцем на то место, откуда мы пришли – на дверь. Ничего необычного, дверь как дверь. Если бы не тот факт, что она была настежь открыта. Вот откуда был звук.

– Теперь мы тут не одни… Пойдем отсюда, – взмолилась Ила. Я шикнул.

– Пойдем.

Я взял илу за руку и потащил наверх. Там был длинный коридор и много комнат. Все были закрыты.

– Заперто… – резюмировал я, дернув очередную дверную ручку.

– Черт, – выругалась Ила, – что делать? Про нас расскажут, мой отец знает и тогда… опять…

– Т-с-с-с. Пошли, вон там открыто, – и действительно, последняя дверь по коридору была слегка приоткрыта.

Мы вернулись в комнату с красивой кроватью. Я еще раз ее обошел и остановился у изголовья. Какой бы она ни была пару минут назад, самое интересное было сейчас на самой постели. Если вся мебель в доме была накрыта чем-то похожим на простыни, то эта постель выглядела так, будто ее хозяин только что встал. Не заправлена.

Все это становилось очень странным и пугающим. Я уже начал жалеть о том, что потащил сюда Илу.

Над кроватью висела картина. Очень статный молодой человек стоял с прямо вытянутой рукой, на которой сидел черный как смола ворон. По его другую руку стояли две девочки лет десяти. Тот же человек, что и внизу. Вероятно, там была чета Пэррис. Я подошел к окну. Во дворе никого не было.

Оказывается, со второго этажа двор выглядел чуть иначе. Сверху было видно, что газон был в виде птицы с распахнутыми крыльями.

– …Папа! – Я резко обернулся. Ила стояла вся белая, как смерть. Одной рукой она зажимала себе рот, другой края своего платья-комбинезона. Я даже охнул от удивления, что говорить о моей подруге. В дверях стоял Патрик Пэррис, отец Илы.

– Какого черта ты тут забыла? – лицо его было перекошено от злости. Где-то я такое уже видел. Очки его были сдвинуты набекрень, в руках был фонарь, на плече рюкзак, коричневая куртка, ботинки, серые джинсы. Самый обычный человек. Он сверлил взглядом Илу, секунды четыре, пока не осекся. Он вспомнил, наверное, что она не одна. Я тоже буравил его взглядом.

– Здрасьте… Мистер Пэррис, мы просто гуляли и я предложил Иле прокатиться до этого дома. Не наказывайте ее, пожалуйста. Это я виноват. Мы очень устали и проголодались, уже поздно…

– Майерс, я с тобой разговаривал? Пошел вон из моего дома.\

– Это не Ваш дом! – я стал в позу.

– Нет, сынок, это мой дом, я его купил. А ты мне окно выбил. Скажи спасибо, что я твоим родителям еще не позвонил. Пошел вон отсюда! – Он подошел ко мне и вытащил из «витиеватой» комнаты за шиворот. Я успел обернуться и увидеть взгляд Илы, покрасневшие веснушчатые щеки, ставшие за минуту разговора просто пунцовыми, борозды от слезинок из глаз, которые эти пунцовые поля орошали и руки в изломе. Руки ребенка, который не хочет, чтобы его наказывали. Тут дверь захлопнулась. Я услышал хлесткий звук, похожий на хлопок.

– Папа! – взмолилась Ила. Это была пощечина. Я просто не знал, что мне делать. Я начал ломиться руками и ногами в дверь.

Дверь распахнулась резко, так, что я провалился внутрь. Первое, что я увидел, это кеды Илы – она сидела о кровати и закрывала лицо руками. Надо мной стоял Патрик Пэррис – не лучший психолог, которого я знал.

– Пошел вон отсюда, щенок! – зарычал он. Я увидел, как капля слюны вырвалась из его рта, обрамленного густой щеткой усов, и упала возле меня на пол, подняв слой пыли. Как же много ярости я видел в нем. Но почему?

– Питер, уходи, – едва слышно проговорила Ила, не поднимая головы.

– Ила, это неправильно, – встал я, отряхиваясь, – я все расскажу в школе про вас, Патрик. Все узнают и вы за это ответите!

– Питер! – крикнула Ила и только сейчас подняла голову. На ее левой щеке разгорался след от взрослой мужской ладони, ярко-красный, краснее и ярче ее и без того пунцовых щек. Нижняя губа лопнула и там уже успела запечься кровавая струйка, – Питер, уходи, пожалуйста. Это не твое дело. Уходи и молчи. Ты мне друг? Сделай это, ради меня… – она смотрела на меня, но глаза говорили другое. Зрачки прыгали в истерике и сияли от скопившихся слез.

Затем Патрик просто вытащил меня за шиворот из дома и захлопнул за мной дверь. Я ничего не делал, чтобы сопротивляться. Все, что было перед моими глазами – это взгляд Илы. Это был взгляд далеко не ребенка, которого собирались выпороть или как-то наказать. Да, это унизительно, особенно если ты не виноват. Обычно, это взгляд обиды в глазах ребенка. Я-то знаю, часто смотрел на себя в зеркало, после наказаний отца. В глазах Илы я видел не стыд, когда кто-то из друзей видит, как тебя наказывают родители, не обиду, за то, в чем ты не виноват. Я видел что-то другое. Потому что я смотрел не в глаза сверстника, ребенка, девочки.

Я смотрел в глаза женщины, испытывавшей глубокое душевное унижение. Это был взгляд униженного и оскорбленного человека, женщины. Взрослой женщины, а не моей девочки-подруги.

Я это потом понял, чуть повзрослев. Тогда я не мог этого понять, потому что не знал, что это – униженная женщина.

Проезжая еще раз западное озеро, меня повело в сторону. Переднее колесо велосипеда наскочило на кочку, и я не удержал руль. Устал. Я упал с велосипеда и скатился по склону в гладь озера. Вот, хоть искупался.

Добрался я только к утру, притопал к бабушке, до нее было немного ближе. А в таком состоянии, даже немного было очень и очень много.

Я открыл двери в дом, прошел в гостиную. Здесь были все мои родители, сестра, бабушка и дедушка. Наверное, думали, где меня искать.

– Боже мой… – ужаснулась бабушка и мама прикрыла рот рукой.

Я потерял сознание. Видимо, тот факт, что все закончилось, ударил волной эндорфинов в мозг. Веки медленно сомкнулись, и я мягко упал на пол.

Сон был ужасен. Я снова оказывался в доме Пэррисов. Я был в каком-то подвале, шарился руками по детским костям, под смех отца Илы. На стене этого подвала были выцарапаны какие-то имена, я не мог понять, какие, пока не увидел первое и последнее – Рамона, такое имя было первым и оно было зачеркнуто. Последнее было имя моей подруги – Ила. Оно тоже было зачеркнуто. Перед Илой маячило имя Эллисон. Все имена, кроме Эллисон были зачеркнуты, с той разницей, что черта на имени Илы была совсем свежая и… яростная. Будто кто-то ненавидел его, кто-то истязал стену чем-то острым, чтобы убить его. Меня лихорадило. Наверное, промерз, когда искупался посреди ночи. Я слышал визги птиц, которые кружились вокруг своей оси как тот воробей в лесу, он окружали меня, нападали, клевали, пока я в темноте не услышал: «Питер, уходи, пожалуйста. Это не твое дело. Уходи и молчи. Ты мне друг? Сделай это, ради меня…».

Я несколько раз просыпался в бреду и весь мокрый, чьи-то руки заботливо меня успокаивали и опускали в мягкие объятия постели, каждый раз, когда я порывался встать с нее.

Проснулся я у себя в постели, чистый, почти ничего не болело, Первое, что я спросил, удивило родителей.

– Где Ила? – прохрипел я.

– Ила дома, у своей бабушки. Причем здесь Ила? Где ты был?

– Кровь…много. Кости. Детские. Где Ила?

– Ты совсем дурак? Где ты шлялся? Знаешь, как мы волновались?

Да знаю я, как вы волновались. Знали бы вы все, как я волновался, эх. Как я поджог дом, в котором меня чуть не сожрал волк-переросток, не считая чертовых птиц и их визгов, детских костей, имен и прочего… Или это был лихорадочный сон?

– Ила была со мной. Я ничего никому не расскажу, пока Вы ее не приведете.

Сказано – сделано. Ила через два часа сидела напротив меня с лицом полнейшего непонимания.

– Ты рассказала им?

– Нет.

– Ничего?

– …Что? – сказала она, немного потупив взглядом.

– Ты издеваешься? – я начинал чувствовать гнев, который сменил обиду предательства.

Я приподнялся, возле моей постели все собрались – родители, бабушки, Ила.

– Ила, где вы были, черт возьми? – отец был в гневе. Хотя ему-то что…

– Мы поехали кататься на велосипедах. Доехали до озера, искупались, потому что жарко. Я проголодалась ближе к вечеру и захотела домой. И начали где-то лаять собаки на другой стороне озера. Стало страшно. Питер захотел остаться, я ему сказала, что не стоит, что все будут волноваться, но он же упрямый, как осел. Я и поехала одна. Доехала до развилки, меня там встретил папа… – Все это время Ила сидела и рассказывала это, глядя в пол будто бы заученный текст.

– Ложь! Ты была со мной, ты же видела все это в этом сраном проклятом доме! Ила, почему ты врешь им? Почему ты врешь мне?! – я был в бешенстве.

Ила смотрела в пол. По ее щеке стекала слеза.

– Извини… – прошептала она это, наклонившись над кроватью и выбежала из комнаты. Моему удивлению не было предела. Шоку, скорее. Я ничего уже не понимал и не хотел.

– Короче, все понятно. Сам дурак, потащил еще и девчонку за собой. Она хоть додумалась домой поехать, а этот с собаками там веселился. Теперь еще и прививки ставить от столбняка. Не можешь нормально? – резюмировала мать.

Я промолчал. Как итог, меня несколько раз отправляли к «доктору» Пэррису, который только и делал, что задавал мне вопросы в своем кабинете. Я ему ничего не рассказывал. Я больше никому ничего не рассказывал.

Мое начало больше походило на чей-то конец. Я ходил к этому докторишке оставшиеся месяцы учебы. Я только сейчас заметил все его странности. Он весь был странный. Толстая роговая оправа очков, усы как щетка под носом. На руке, правой, порез. Глубокий, как стеклом. И старый. Рубашка в клетку, еще одни очки в нагрудном кармане.

Учебный год вот-вот должен был закончиться. Итхава я так ничего и не рассказал. Ила ходила на уроки так же, как и раньше. Но теперь выглядела какой-то пришибленной Я с ней не разговаривал.

Мне прописали курс посещений этого мозгоправа до самого лета. В один из таких внеурочных опросников я начал задумываться над тем, где же было мое начало – в лесу с отцом или в этот самый день, сегодня.

Самый солнечный день за весь май и вместе с тем, самый черный в моей жизни, потому что… один из первых по-настоящему черных дней в моей жизни. А первое мы запоминаем всегда очень ярко и в подробностях.

Я попытался мягко рассказать маме о том, что случилось, но она мне не поверила. Они верили друг другу – взрослые взрослым. Мистер Итхава просто отмахнулся от меня, сказав что-то из серии «Это немного не по теме пройденных занятий, Питер…». Поэтому все, что мне оставалось, это посещать занятия очкарика в халате, горе-отца Илы. Сегодня в школе ее не было. Как и вчера. Может, заболела.

– Здравствуй, Питер, – я зашел в его кабинет. Очень тускло освещенный. Стол был из дуба, кипа бумаг, книжный шкаф справа ломился от книг. Сам он сидел лицом ко мне, уткнувшись в какие-то бумаги.

– Здравствуйте, – бросил я и сел напротив него, потому что досконально знал этот процесс – какие-то кляксы на бумаге, которые я должен был с чем-то ассоциировать, десяток вопросов, насчет дома и костей, моих кошмаров, попытка убедить меня в том, что это мое воображение играется на фоне ссор родителей. Знаем, проходили.

– Год заканчивается, Питер, а ты так мне ни на что и не ответил, – продолжая читать что-то, сказал он.

– В чем подвох? – Я не знал, что мама с ним говорила. Но на ее месте, я бы тоже поговорил с ним насчет психического здоровья своего ребенка.

– Подвох в том, Пит, что я единственный, не считая моей дочери, кто тебе может поверить. А ты ведь хочешь, чтобы тебе поверил хоть кто-то, – он впервые на меня посмотрел. Глаза холодные, как у мертвой рыбы. Голубые с зеленоватым отливом. Мерзость.

– Хорошо, что Вас интересует?

– Я вчера нашел у Илы в комнате вот это, – он показал мне детские рисунки. На них был горящий дом, огромная черная собака внутри этого огня. Очень много черного и красного, на некоторых был изображен ворон, черный, как смоль, на некоторых просто был черный цвет, пробиваемый синеватым и голубоватым светом. На одном листке был изображен мальчик в оборванных тряпках посреди косточек. Костей, скорее. Выходит, Ила тоже это видела. Но она не могла видеть то, что мне просто приснилось, – Что вы видели внутри?

– Я видел наверху, в спальне, картину молодого человека и его дочерей. Больше ничего не успели. Не знаю. Я не знаю, почему она все отрицает, даже мне. Меня сделали сумасшедшим козлом отпущения. А я видел. Это очень черный дом. Он стоит на костях детей. И я подозреваю, на костях детей Уоквента. Я их видел, трогал эти кости. Я ничего не понимаю уже. Я устал. Можно мы это все забудем, и я пойду домой? У меня нет сил разбираться и этой головоломке без кучи нужных деталей, дочерях, прибитых к стенкам подвала, сумасшедшем пасторе. Кстати, с такой же фамилией, что и у Вас – Пэррис, – я с шумом выдохнул и опустил взгляд.

– А как ты умудрился его сжечь? – Спросил он и у меня побежали мурашки по спине, размером со слона. Я взглянул на него. Он сидел и улыбался.

– С чего Вы взяли, что я его поджигал? Я Вам этого не говорил… – Я начал себя морально готовить к тому, чтобы быстро выскочить из-за стола и убежать домой. Мне снилось несколько раз, как я поджигал дом. Даже могу описать это до последней мелочи. Но я этого никому не говорил. Об этом говорили только рисунки Илы, с которой я больше не разговаривал.

– Мне еще раз спросить?! – Он хлопнул ладонью по столу и его очки съехали набекрень. Теперь он был похож на сумасшедшего ученого. Я встал и оглянулся.

– Если эта груда камней Ваш дом, то у Вас большие проблемы, мистер Пэррис.

– Встал, чтобы убежать к маме? Тебе никто не поверит. Даже моя дочь тебе не верит, – день великих открытий, а то я не знаю.

– Где Ила?

– Нужно было запереть тебя там, чтобы ты понял, что нельзя просто так брать, Питер, и влезать в чужую жизнь, в чужие секреты, переворачивая и сжигая все внутри. Последствия, Питер. Запомни это слово!

Я выбежал из кабинета в отдаленном уголке школьных коридоров. Сломя голову я несся за своим велосипедом.

В голове был хаос. Этот чокнутый был отцом Илы. Промыл ей мозги, и она нагло лгала мне и всем вокруг, что я, осел упертый. Секреты, последствия, сраный я олень! Мне явно что-то не договаривали с детства.

Через полчаса я уже трезвонил в забор бабушки Илы. Мне нужно было с ней поговорить.

– Здравствуй, Питер. Как ты? – Ее бабушка всегда отличалась большим радушием. Несмотря на своего сына. Почему Ила жила с ней, при живом отце, я не знал. Но выбор ее поддерживал.

– Здравствуйте, Ила дома? – В горле пересохло от быстрой езды.

– Нет. Сегодня ее должен был привезти вечером ее отец. Он впервые решил ее забрать на выходные к себе, за долгое время. Они хотели провести вместе день в новом доме. Но как она вернется, я попрошу ее сообщить тебе.

Я поблагодарил ее и уселся на велосипед, упершись локтями в руль, опустил голову. Я думал, где мне ее искать.

Забрал к себе. Впервые забрал к себе. Она не вернется.

Голову пронзила мысль, красной полосой прожгла мой взгляд.

– Она там, – прошептал я сам себе и рванул с места снова в «Особняк Уоквент», по пути заехав к дому бабушки.

Я не знал, чем это все может закончиться. Поэтому попросил бабушку вызвать полицию к дому на холме. Сказал, что там кто-то кричал, а сам тайком поехал через западное озеру к холму – так быстрее всего. Я мчался со всех ног. Со всех педалей.

Я ехал очень быстро. Горячий воздух высушил горло насквозь, так, что я не мог сглотнуть без боли. Пот застилал глаза, капли его скапливались в бровях и падали прямо в глаза. Неприятно щипало. Я как мог на ходу смахивал рукой пот со лба, едва удерживая руль. Жарко.

Еще на подъезде я увидел, что дверь настежь открыта. Я бросил велосипед у начала двора, осмотрелся – никого. Аккуратно ступил к дому, через порог и тут же потерял способность видеть. На улице было очень солнечно, а вот в доме нет. Я подождал, пока глаза привыкнут к темноте. Отдышался.

Снова в солнечном проеме от двери плавали тысячи первородных пылинок. Я осмотрел первый этаж – пусто. Ни единой живой души.

Было очень страшно. И даже странно. Я как будто вернулся в страшный сон, спустя лет десять. Это место выжгло в моем сознании печать страха. Теперь я не знаю, умею ли бояться по-настоящему того, чего боятся все остальные. Темноты там, неожиданности. У всего есть обратная сторона. Сейчас, например, я был рад, что темнота дома меня окутывает. Я смотрел на освещенные солнцем участки как будто бы из тени. Я видел, а меня нет.

Илы не было. Кричать, как герой дешевых фильмов ужасов я не собирался. Если ее нет на первом этаже, то она на втором. Если нет там, то ее просто здесь нет. Но что-то мне подсказывало, что я знаю, где она будет.

Сердце тем чаще стучало, чем ближе я был к спальне второго этажа. Мне кажется, я его слышал отчетливее, чем звуки вокруг. Коридор к спальне был достаточно длинным, около десяти метров. Я прошел его максимально тихо, сам стал тишиной. Дверь в комнату была прикрыта, оставалась буквально сантиметровая щель.

Я подошел и прислушался к тому, что могло быть внутри. Ничего. Пусто. Ни разговоров, ни дыхания, ни шорохов. Я медленно открыл дверь рукой. Она открылась с очень громким скрипом. В этом доме все скрипело, но сильнее всего – дверь в спальню. Наверное, ее чаще всего открывали. Скрип прорезал тишину дома насквозь, как нож масло.

То, что открылось моему взгляду, я не смог бы описать, если бы не видел сам. Я в ту секунду одновременно и умер, и понял все, и захотел убежать, кричать – не знаю, все сразу. Такой спектр эмоций еще не пробивал меня одновременно. Да, я нашел Илу.

На что способна семилетняя девочка? На многое, если того стоит ее жизнь. Но на что способен пойти человек, когда в его руках эта самая жизнь?

– Господи… – Это все, что я смог прохрипеть. Горло пересохло в мгновение. Было даже как-то непривычно слышать себя со стороны.

Я начал обходить кровать против часовой стрелки.

Это было странно, если слово «странно» вообще вписывалось в эту сцену. Все кадры, которые я видел с разных углов будто бы сохранялись мною, как фотографии, когда я моргал. Они плотно впечатывались в мой мозг с легким жжением. Я не смог их оттуда вытащить и спустя десятки лет.

Ила лежала на кровати, раскинув руки и ноги в разные стороны. Они были связаны веревкой, соответственно каждой. Голова запрокинута назад, к изголовью кровати, рот приоткрыт в последнем издыхании.

Вся веревка была в крови ближе к коже. Я видел, как Ила сжимала своими маленькими кулачками веревки слева и справа, как ее жесткие волокна въедались в кожу. Ноги были так же в крови, будто тот, кто ее связал, очень долго… Тёр этой жесткой веревкой, пока не протёр на щиколотках кожу до мяса, до костей. Веревка там была тоньше, чем на руках. Или Ила сама отмахивалась ногами, но долго и безуспешно.

Ила была полностью голая. Все ее тело было в порезах и ранах, а на столе лежал огромный нож с витиеватой ручкой, такой же, как сама кровать. Позолоченная рукоятка ножа немного стерлась в середине. Видимо по той же причине, что и скрип двери – часто пользовались. Иле нанесли ударов сорок, наверное, я не считал. По всему телу, даже там, внизу… А затем перерезали горло. Наоборот, нет смысла, думаю. Это делал маньяк. Не убийца. Маньяки хотят видеть предсмертное, хотят видеть мучение, они так самоутверждаются. Убийцы просто убивают. Если бы Иле сначала перерезали горло, она бы не чувствовала никаких издевательств над собой и не видела их. А маньяки хотят, чтобы их жертва видела это. Тупая животная ненависть.

Я подошел ближе и закрыл ей глаза. По лбу и где-то еще по телу ползали мухи. Я отмахнул их и накрыл ее тело изорванной простыней. Она все видела, от век видны борозды слез, которые немного смывали ее собственную кровь. Я не знал, что мне делать. Я просто сел на пол и стал ждать. Не знаю, сколько прошло, вечность или час. Что-то очень сильно и больно надорвалось внутри.

Таково было мое начало. Оно есть у всего, самого великого и омерзительного. Мое было таким. В дыре, которой даже почти на карте нет.

Копы приехали с мигалками, опечатали дом, кто-то проблевался. Я рассказал все. Думаю, это был знак или предупреждение, которым я по незнанию не воспользовался. Ни птицы, ни волки, ни кровь, ни сны, ничего не остановило меня в процессе потери друга. Может, не единственного, но первого. Всю дальнейшую жизнь я испытывал эту тяжесть в груди.

Отец Илы, Патрик Пэррис, школьный психотерапевт, застрелился у себя в кабинете, когда к школе приехала полицейская машина. Теперь никто ничего не узнает. Это ушло куда-то глубоко, оставив на Земле одного живого свидетеля.

Меня несколько раз опрашивали. Один был с усами, другой посерьезнее и очень… Будто он все понимал, но понимание на факты и бумагу не изложить. Его звали Джонатан. Джонатан Мининг. После допроса он потрепал меня по волосам и сказал, что все будет хорошо.

– Смерть не для того, кто умирает, а для тех, кто остается жить с этим. Все люди с этим сталкиваются. Тебе повезло чуть меньше, потому что ты столкнулся с этим раньше. Надо жить дальше, Пит.

– А еще она для копов, которые это расследуют.

– Заткнись, Эйпкорт.

Я не понимал, почему я так часто терял друзей в дальнейшем, но почти всегда я убеждался в том, что виной всему неистовая человеческая жестокость, животная ненависть. Необъяснимая, даже далеко не инстинктивная.

Когда закончился учебный год, мы уехали из Уоквента. Я сидел в машине и не знал, куда она меня привезет. Я просто смотрел в окно, проезжая мимо сотен тополей. Я думал о том, что смерть двух человек пришла с рождением одного нового. Меня. Я знал их, говорил с ними, это не сказки на ночь, это люди. Были.

Все, чего я хотел, это просто не думать о том, сколько проблем принесет мне новая школа, новый город, новая жизнь. В новую жизнь мы везли очень много старого барахла. Символично.

Тополя сменились полями. Скрип тормозов, машина медленно подкатилась по гравию к обочине. Посреди дороги стоял олень и смотрел на машину. Через лобовое стекло. Прямо на меня. Не на родителей, не на Джесс, которая спала, а на меня. Фыркнул и медленно прошел дальше, поперек дороги.

«Все только начиналось, Питер», – подумал я про себя и последовал примеру сестры – уснул.

«– Никто не делает тебя безумным. Давай начнем с начала. Я просто пытаюсь разобраться в том, что случилось на самом деле, – сказал человек в белом халате.

– И что же Вас интересует? – ответил парень за металлическим столом. Его правая нога была пристегнута к ножке стола, прикрученного тремя стальными болтами к полу.

– Начнем с самого начала или почти с него. Что случилось после того, как вы переехали? – человек в белом халате поправил очки и положил кисть с шариковой ручкой на лист бумаги, готовясь записать каждое слово.

– Я думал, что странности – часть моей жизни. Я думал, что боль – это нормально. Что моя жизнь – куча дерьма и несправедливости, но это нормально. «почти-начало» было… отвратительным.

– Это связано с тем, что случилось?

– Все, что я Вам сейчас говорю, от первого и до последнего слова – связано с тем, что случилось.

– Ты винишь себя?

– Только в том, что родился не в том месте и не в то время, как и Иисус когда-то…»