Читать книгу Витражи - Виталий Черников - Страница 5

Первой, на удивление, нашлась Санька. Просеменила к Лану, дернула его за рукав.

– Ты теперь тоже кудесник, да?

Ланька улыбнулся, шмыгнул носом, пожал плечами. Отец шагнул, подхватил Ланьку под мышки, поднял. Крепко, оцарапав отросшей к вечеру щетиной, поцеловал в обе щеки. Ланька настолько опешил, что не мог произнести ни звука. А потом он почувствовал легкий толчок в плечо. Повернулся.

– Ну вот. Я же говорил. Есть у нас в семье кудесник. – Голос у Русты был сиплый, глаза красные. Он улыбался одними губами – в глазах плескалась боль.

– Руста… я не хотел, честно, так получилось. – Ланьке было тяжело говорить. Как будто украл у брата. – Я не нарочно…

– Значит, так, – неожиданно громко, звучным голосом сказал Джибута. Он уже доставал с полок какую-то снедь, раскладывал на столе. – В такую темень я вас со двора не пущу. После ужина будем стелиться. Он мельком взглянул на Русту. – Старший с отцом – здесь в горнице, на скамьях. А Лан с барышней (Санька хмыкнула) у меня расположатся.

– А ты, Джибута, как же? – спросил отец. – Вот так гости, хозяина из опочивальни выжили, сами улеглись.

Санька засмеялась. За ней тихонько засмеялся и Лан. Чуть погодя к ним присоединился Руста. Даже кудесник хмыкнул в длинную бороду.

– За меня, Михей, не бойся. Я наверху, в светелке. Не впервой. – Кудесник вновь посуровел. – Завтра поедете все. Но Лана ты через неделю вернешь. Отпускаю его проститься. Мой он теперь.

Ланька поперхнулся, закашлялся. Глянул с ужасом на кудесника, на отца, снова на кудесника.

– Дар беречь и развивать нужно, – пояснил Джибута, глядя на детей. – Сейчас он как яблонька-дичок. Не привьешь вовремя – какими яблочки будут?

– Кифлыми! – сообщила Санька, деловито запихивая в рот кусок хрусткого пирога с капустой.

– Слышал я об этом. – Отец отложил в сторону хлеб, вытер усы. – И сколько ж Лану в учениках ходить?

– Некоторые всю жизнь ходят, да все без толку. – Хитро прищурился Джибута. – Дважды в год буду отпускать его погостить. На новогодие и на покос. Зимой неделю, летом – три.

– Хорошо. – Отец налил из жбана пенистого квасу себе и Русте. Лан и Санька предпочитали молоко. Кудесник тянул какой-то темный горячий напиток.

– И сколько за учебу причитается, Джибута? – В голосе отца сквозило беспокойство. Небогат Михей.

– Ты уже заплатил. Или не понял? – Кудесник вытянул руку, потрепал Лана по кудрявому затылку. Ланька вздрогнул, поежился. Отец нахмурился. – Парень твой не только учиться будет. И по хозяйству поможет, и вообще. Руки везде пригодятся.

– Вот оно что. – Отец выдохнул, отхлебнул квасу. – Это хорошо. Они у меня с измальства приучены, работы не чураются. Руста сам пашет, даром, что четырнадцать годов всего. – В голосе отца сквозила гордость.

После ужина пошли спать. Ланька так осоловел от сытной еды, что даже не успел рассмотреть кудесникову опочивальню. Постель была жесткой, но он ничего не чувствовал. Рядом сопела Санька, в ногах уютно пристроился Пусёк. Ланька повернулся на живот, подложил под голову кулак и уснул. День был длинный, тревожный, и кто знает, какие еще дни ждут впереди.

Михей и Джибута сидели на крыльце, смотрели на звезды. Под навесом сонно всхрапывала Фенька. Лохматый пес вытащился из-под крыльца и тихо уселся рядом, распустил по земле колечко хвоста. Джибута раскуривал изогнутую трубку. Тусклый багровый свет выхватывал из полумрака задумчивое морщинистое лицо, тонул в глазах. Терпкий, странный аромат поплыл по двору, защекотал Михею ноздри.

– Можно тебя спросить, Джибута?

– Спрашивай.

– Прежде я все думал: эх, не лишили бы меня Дара, хорошо бы было… А сейчас смотрю на Лана и думаю: хорошо ли? Как это – жить с Даром?

– Это все?

– Ответь хоть на это, если можешь.

– Почему ты назвал его Ланом?

– То есть как? Что значит почему? Хорошее имя, моего деда так звали.

– Нет. За ужином и сейчас ты назвал его Лан, а не Малой. Почему?

– Не знаю. Но ты мне не ответил…

Джибута молча пыхал трубкой, смотрел куда-то в даль. В такую даль, где и не было ничего.

– Я, наверное, понял… – Михей провел рукой по лбу, откинул темные вьющиеся волосы. – Это тяжело, Джибута?

– Как сказать. Наверное, сначала да. Я уж и не помню. Давно начинал.

– А потом… как потом?

– Тяжелее всего – не любить.

– Трудновато с тобой разговарить, кудесник. – Михей покачал головой, усмехнулся. – Загадками говоришь. А не любить почему?

– Трудно хоронить любимых.

– Прости.

– Ничего.

Фенька переступала с ноги на ногу, трясла головой – хоть и прохладна ночь, а гнус не спит. Где-то вдали лениво брехали собаки.

– Может, и лучше было свести его в церковь…

Джибута молчал. Уголек трубки монотонно затухал и разгорался, как чье-то огненное сердце.

– Надо было, Джибута?

– Спроси у своей души.

Цикады перекликались на дальнем лугу. По небу плыли невидимые облака, поедали по пути звезды. Михей смотрел на них и думал о сыне. Вот так и его, Михея, поглотит время. И жену. И Русту, и даже Саньку. Лан останется один. Что толку, что станет кудесником. Будет вот так коротать годы на темном крыльце, под чужим небом. Как же это он раньше не додумал, не понял. Жена-то вон сердцем почуяла. Сердцем.

Джибута неслышно поднялся, выколотил трубку.

– Дар, Михей, сам решает. Не ты и не я. Это тебе ответ на все вопросы. И которые спросил, и которые смолчал. Поутру поедешь домой, – присмотри за старшим. И дома – доглядывай. Прикипел он к Подарку. Дело найди ему. Новое, интересное. По душе. Может, ремесло какое – тебе виднее. У вас, в Орловичах, слыхал, кузнецы мастера. По всему Лату славятся.

Михей усмехнулся.

– Первый раз волшбу показал, а, Джибута? Ты же не спрашивал, а я не говорил. Как прознал про Орловичи?

Джибута продул трубку, спрятал за пояс.

А ты, Михей, утром на подковы своей кобылки посмотри. На каждой – орловчанский кондор крылья раскинул. Заезжему-то такие подковы во что встанут?