Читать книгу Повести и рассказы – 1 - Виталий Сыров - Страница 8

Всего за один вечер и одно утро состояние моей души резко изменилось. В мою жизнь вошёл новый человек. Я не звал, а он вошёл. И я не сопротивлялся. Почему? Почему так легко это случилось?

Что это было? Ко мне пришла любовь? Но что такое любовь? Такого чувства по отношению к девушкам у меня никогда не было. А теперь появилось желание быть рядом с Таней. Хотелось слышать её приятный голосок, видеть, как она говорит и улыбается. А её глаза, проникающие в глубину души, заставляли учащённо биться моё сердце. Возникало желание обнять её, крепко прижать к себе.

Вчерашний и сегодняшний словесный контакт вселил в мою душу только беспокойство и какую-то неимоверную тоску. Это, наверно, и есть симптомы той болезни души, которую и называют влюблённостью.

Любая болезнь сопровождается какой-то болью. На душе появилась ранка, как заусеница на пальце или порез. Стоит прикоснуться и становится больно и выступает капелька крови.

По весне плачут берёзы. Где мороз зимой поранил, а где и человек топором. Так и у меня в душе. Стоило подумать о Тане, и мне становилось больно. Хотелось плакать. Невольно из глаз вытекали слёзы. Мне не раз били морду, порой в несправедливой и неравной драке. Обида меня перехлёстывала от этой несправедливости. Но слёз из меня ни один соперник никогда не выжал. Во всяком случае, я не помнил на тот момент, когда последний раз это было. А тут! Никогда не думал, что состояние влюблённости может быть так тягостно. Подсознательно я понимал, что это юношеская впечатлительность. Но осознание этого только ещё больше нарушало моё душевное равновесие.

Таня… Татьяна Васильевна…. Девушка-лапушка. В ней всё было прекрасно. Всё в ней гармония. Но почему так больно?

Николай Некрасов на ум пришёл. Не любил я его тогда. Про женщин его стихи вызывали только недоумение:

Причём тут деньги? Не нравится мне это. Не нравится в контексте всего стихотворения. Ну, скажите мне, зачем это надо? Как инструктор по гражданской обороне!

У меня ассоциация с мужланкой. Вот хоть ты тресни! Помню, вкатили мне «кол» по литературе за сочинение на тему некрасовских стихотворений. Был бы Некрасов нашим современником, ещё бы не того наворочал:

«…С гранатою ляжет под танк…» – это цитата из моего школьного сочинения. Эта фраза и сподвигла преподавателя «воткнуть» мне этот «кол». Переписывать сочинение из принципа не стал.

Толи дело у Пушкина:

Напыщенно немного, но мне больше по душе.

Образ Тани в моём сознании формировался в процессе прочтения «Евгения Онегина». Внешне не похожа Таня на героиню пушкинского романа. Но как воспето Пушкиным имя Татьяна!

Во время изучения не понимал: зачем нам, «восьмиклашкам», по существу ещё детям, впихивают в наши «бестолковки» роман о любви, да ещё в стихах. Какая нам ещё любовь? Но к окончанию восьмого класса что-то изменилось в моём сознании, и я по-другому стал смотреть на этот роман.

Я не знал сколько Тане лет. На вид, казалось, не старше лет двадцати трёх. А на личико – совсем ещё молоденькая девушка. Не худенькая и не пухленькая. Вся ладненькая, хорошенькая, милая. Да и не умел я оценивать возраст женщин. Зачем мне это надо?

Что я знаю про неё? От моей бабушки знаю, что есть сынишка, в школу пойдёт этой осенью. Учитывая «брачное» законодательство СССР, можно было посчитать, что её минимальный возраст должен быть двадцать пять – двадцать шесть лет. Значит она старше меня, как минимум, на десять лет.

Я расстроился. А зачем мне всё это? Ведь всё равно ничего не изменить. Ну, помучаюсь, пострадаю, что совсем не доступна мне Таня. И решил для себя, что не надо мне на неё заглядываться. Решил, а себя стало до слёз жалко.

Мои размышления прервала бабушка. Что-то задержалась сегодня она со «службы». На выслушивание бабусиных размышлений о смысле жизни я не был  настроен. Я наспех перекусил, быстро собрался и уехал в поле окучивать картошку.

Работал не торопясь. Жара начала давить с утра, потому часто уходил в тень и лежал под берёзкой. Пришлось съездить два раза на ключик, где вода была такой ледяной, что зубы ломило.

Судя по диаметру ствола, берёза была старая. Я лежал и рассматривал шрамы на коре. Одни из них сделали мои руки, а другие когда-то сделал мой дед. Это зарубки от сбора берёзового сока весной во время сокодвижения.

Как-то дед ранней весной взял меня на «охоту». Это он так назвал. Потом я понял, что дед прививал во мне мужское начало. Ибо рос я без отца. И больше никто, кроме него, не мог этого сделать. Мне тогда было уже почти семь лет. И дед решил, что пора научить меня стрелять и приобщить к оружию. Наверно, рановато, ведь «двустволка» двенадцатого калибра была почти с меня ростом. Это ладно, ведь я был не по годам рослый. Дед, видимо, предчувствовал быструю кончину, потому и торопил события.

Дорога к болоту, где можно было безопасно стрелять, лежала мимо того полевого участка, где и росла эта берёза.

Выйдя из жилой зоны, дед нацепил на меня патронташи, полные патронов. Их три было. Один был тяжёлый и в два раза мог обвиться вокруг моей талии. Потому дед повесил патронташ на меня так, как я видел на картинках с изображением революционных матросов, опоясанных пулемётными лентами. На моём плече тоже висело ружьё – игрушечное. Я гордо вышагивал рядом с дедом. Оба с ружьями!

Природа уже оживала от зимней спячки. На первом пути к болоту дед сделал зарубку на берёзе и ловко приделал к ней металлическую кружку. Сказал, что на обратном пути у нас будет сладкая прохладная водичка. Конечно, сок берёзовый я пил и не раз. Дед весной, возвращаясь с охоты, всегда приносил целый бидончик. А ещё уток и куличков. Но вкуса этой дичи я уже не помню.

Стреляли много. От стрельбы сильно заболело правое плечо и звенело в правом ухе. Во время выстрелов дед держал меня сзади, чтобы я не свалился на спину от отдачи. Да ещё он срезал из ивы ветку с рогатиной. Воткнул её в землю и на рогатину опирали ствол ружья. Мушкетёр, не иначе.

На обратном пути мы пили сок. Дед покурил, сидя на пеньке. Сказал, что у этой берёзы самый вкусный сок из всех, которые растут рядом.

Дед умер через два месяца, так и не проводив меня в первый класс. А я теперь лежал и искал ту зарубку, которую он тогда сделал. Но так и не нашёл. Шрам зарос и был незаметен. Вот бы на человеке так! А шрам в душе, он невидим посторонним, но человек с ним может жить всю жизнь, а душевная рана будет ныть до тех пор, пока человек способен ощущать боль.

Нам свойственно рубить с плеча. Оставляем рваные раны налево и направо. Но мало тех, кто потом может заживить их, чтобы не кровоточили шрамы, не терзала боль тело и душу.

Дед чем-то залечил зарубку на берёзе, но я не запомнил. Честно говоря, мне тогда это было не интересно. В тот момент меня интересовало настоящее ружьё. Из стреляных металлических гильз и из ствола пахло тухлым яйцом. Дед сказал, что так пахнет сгоревший дымный порох. А от бездымного – запах слащавый. И сказал, что после охоты мы ещё будем чистить и смазывать ружьё.

Спустя восемь лет я лежал под этой берёзой, которая когда-то напоила нас живительной влагой. Нарисовалась в сознании картинка: представил, что Таня рядом со мной. Я предлагаю Тане берёзовый сок, но она отказывается. Говорит, что она не может пить слёзы. Похоже, я чуток вздремнул. Во сне, видимо, прослезился. Открыл глаза, а они влажные.

Тут меня и понесло. Представил себя вот такой берёзой, на которой сделали зарубку, а с меня ручьём текут эти слёзы – это была такая аллегория. Короче, бред!

Жара начала спадать. Загимзели около уха комары, набиваясь в кровные братья. Один таки «породнился»: успел тяпнуть меня в лоб. И был казнён мощным шлепком. Так шлёпнул себя по лбу, что в голове загудело.

Я выматерил эту назойливую тучу «гоминдановцев». Чего греха таить: приобщался к великому русскому. Встал. Направился в поле. Стало смешно над собой. Ишь ты, берёзка! Дерево – среднего рода, оно! Скорее всего: Дуб! Засмеялся вслух и пошёл доделывать работу. Оставалось совсем немного.

Который час был: я не знал. Наручных часов я в свои пятнадцать лет не имел. Родители считали, что в таком возрасте это роскошь, и их, часы, надо заслужить. Только чем было заслуживать? Учился хорошо. Дома всё умел делать: и поесть приготовить, посуду и полы помыть. Предков не напрягал, в школу учителя не вызывали. Дрался только часто. Но родители, будто не замечали этого. Одним словом, был совсем «никудышный», даже на часы не заслужил. А у бабушки отрывался. Баловала она меня. Хотя я всегда ей помогал.

Солнце уже далеко завернуло в сторону заката, чуть спала жара, а озверевшие комары, за «казнь на лобном месте» их собрата, набросились на меня с удвоенной силой.

Минут через сорок я летел на велосипеде в сторону дома. Хотел страшно есть и пить. Спина горела: подпалился немного на солнцепёке. А ещё через пятнадцать минут я загнал велосипед в сарай и направился домой. Очень хотелось забраться под прохладный душ.

Ткнулся в дверь: закрыто. Постучал. Звонки на дверях редко у кого были в те годы. Секунд через десять дверь открывает Таня.

– Ой! У тебя кровь на лбу!

Я и опомниться не успел, как она лизнула свой пальчик и стёрла кровь со лба.

– Это комар меня в лесу, – ответил я и очень смутился.

Таня в этот момент почти касалась меня своим телом, приблизилась, была совсем рядом. Я выше её, а потому вижу ложбинку на её груди. В голове мелькнула дерзкая мысль прижать её к себе, но я был пыльный, с грязными руками, а она благоухала как белая роза. В белом платьице – просто невеста. Какая она красивая и нежная. В голове закрутились Битлы:

Почему же эта простенькая песня, исполненная Битлами, мне два дня не даёт покоя?

Как-то так получилось, что моя правая рука оказалась в её маленькой ручке. Я попытался освободиться. А она, весёлая, заявила, что они все ждут меня.

– Кто же это – все? – мелькнуло в голове.

Из её комнаты донеслась знакомая музыка – это Битлы запели «Девушку». Что за наваждение? Далась она им. Будто других песен не было.

Дверь, скрипнув слегка, открылась. Из комнаты вышел мужчина, а когда он миновал порог, я увидел сидящую у них бабушку и накрытый стол.

Я заметил, что Таня несколько энергично отстранилась от меня, как бы отступая назад, чтобы впустить меня в коридор, но, оказывается, уже я держал её нежную ручку. Даже не понял, как же так получилось. Ведь сам хотел освободить свою руку.

– А… музыкант! Мы только о тебе говорили, – сказал мужчина и протянул мне руку.

Я подал свою немытую.

– Александр Иванович, – отрапортовался он, – но предпочитаю, чтобы называли просто Саша.

Разумеется, я тоже представился. А в голове опять мелькнуло: «Что могут про меня говорить люди, которые меня не знают? Ух, эта бабуся. Ну и трепло»

– Виталь, давай-ка проходи за стол, – дружелюбно предложил Саша

Я вынужден был отложить столь скорое предложение, сославшись, что должен посетить душ и переодеться. Саша согласился, но поторопил:

– Хорошо! Через двадцать минут заходи на посадку, посадку разрешаю. Будем новоселье отмечать.

Таня! Тепло её нежной ладошки ещё жгло мне руку, хотя мои ладони, натруженные тяпкой, горели огнём, ныла сорванная мозоль на большом пальце правой руки. Я имел счастье второй раз прикоснуться к этой красивой девушке.

У меня мелькнуло в голове, что Саша совсем не подходит Тане. Он старый какой-то. Больше на очень старшего брата похож, чем на мужа.

Я ушёл мыться.