Читать книгу Город мечты - Виталий Вавикин - Страница 7

Джим чувствовал себя крайне скверно. Тело горело от полученных порезов и всевозможных мазей, которыми снабжала его Дарья Силуянова. Ксения не разговаривала с ним второй день. Ее мать наорала на него, а отец устроил полуторачасовую беседу по душам, где каждую минуту так и норовил намекнуть на несостоятельность зятя. Дарья – и та укоризненно качала головой, осуждая молчание Джима. А что он мог им рассказать? Разве они поверят? Разве поймут? Нет. Единственным человеком, понимавшим хоть что-то, был Алексей Болдин – младший брат Федора Болдина, человека, который едва не убил Джима в доме Харченко. Но и с ним все непросто. Очень непросто. И еще этот детектив, Михаил Лобачевский, на встрече с которым настояли Маслаков.

– Я уже говорил, что не знаю, кто на меня напал! – сказал Джим, пропустив приветствия.

Его голова снова начала болеть, поэтому он решил принять пару таблеток, которые дала ему Дарья.

– Что это? – Лобачевский внимательно смотрел на тубу в руках Джима.

– Болеутоляющее, – Джим показал детективу название на тубе.

– И не только.

– Неважно, главное, что помогает.

– Это доктор Силуянова дала тебе?

– Откуда вы знаете?

– Это моя работа.

– Понятно, – Джим нетерпеливо начал потирать виски.

– Могу я взглянуть на раны?

– Они уже заживают.

– Это была бритва, ведь так?

– Я не знаю. Не разглядел в темноте.

– По крайней мере, напавший на тебя был мужчиной?

– Я же говорю, было темно.

– А где это произошло? В какой части города?

– Не знаю. У меня было плохое настроение, поэтому я просто бездумно гулял по улицам, а потом я уже плохо что-либо помню.

– Значит, ты не сможешь найти это место?

– Нет.

– Куда потом делся нападавший?

– Не знаю! Я упал на колени, закрыл лицо руками и стал умолять его остановиться.

– Думаешь, он сжалился над тобой и ушел?

– Что?

– Твои слезы. Думаешь, тебе удалось разжалобить его? Поэтому он тебя не убил?

– Нет. Не было слез, лейтенант. Я просто просил его не причинять мне боль.

– Его кто-то спугнул, да?

– Не знаю.

– Тебе следовало бы найти этого человека и поблагодарить за спасение.

– Говорю же, я не знаю, где это случилось!

– Я слышал… – Лобачевский опустил глаза на забинтованные руки Джима. – С тобой последнее время приключается много интересного.

– Признаться честно, я сам удивлен.

– Я бы хотел послушать об этом. О том, как ты порезал свои руки.

– Это, – Джим поднял правую руку, – у доктора Харченко, а это, – он смутился, поднимая левую, – в общем, это была просто случайность.

– Случайность?

– Просто плохое настроение.

– А доктор Харченко? У тебя тогда тоже было плохое настроение?

– Вы разве не знаете о том, что случилось с доктором Харченко?

– Что я должен знать?

– Он мертв. Ему отпилили лицо.

– Что отпилили?

– Лицо.

– Ах, вот как, – Лобачевский подозрительно покосился на Джима. – Это случилось здесь? В этом городе?

– Нет, часа два отсюда. Недалеко от студенческого городка… Черт, не помню, как он называется. Дарья знает, она хотела, чтобы я съездил туда.

– Дарья?

– Доктор Силуянова.

– Ах! – Лобачевский улыбнулся, коря себя за недогадливость. – Позвони мне, если вспомнишь, что-нибудь еще.

– Не вспомню.

– И все же, – Лобачевский вручил Джиму визитку.

* * *

На следующее утро лейтенант Лобачевский покинул Город Мечты, собираясь отыскать доктора Харченко. Несмотря на то, что Дарья Силуянова подтвердила слова Джима о том, что доктор мертв, он сильно сомневался в этом. Позвонив в участок, в ведомстве которого находился студенческий городок, Лобачевский поинтересовался подробностями смерти Харченко и получил странный ответ:

– Простите. Вы, вероятно, что-то спутали. Этот человек не умирал.

Лобачевский позвонил в медицинский институт и получил тот же ответ. Декан Петр Васильевич Брюхов терпеливо объяснил ему, что лектор Харченко сейчас в отпуске и найти его можно в загородном доме, где он делает ремонт.

– Вы уверены?

– Ну конечно, – декан широко улыбнулся, увидев в звонившем ему детективе нерадивого студента, которому нужно объяснять все по несколько раз, и начал снова повторять сказанное.

Лобачевский повесил трубку и для верности обзвонил пару моргов – прежний результат. Если верить этим людям, то доктор Харченко, которого Джим Отис давно похоронил, был жив и здоров. Поэтому оставалось лишь одно – поехать и лично отыскать лектора. Так Лобачевский оказался сначала в студенческом городке у декана Петра Васильевича Брюхова, а затем возле дома доктора Харченко, затерявшегося в лабиринтах дорог кукурузного поля.

Входная дверь была выбита, внутри жужжали сотни мух. Запах разлагающейся плоти смешивался с запахом краски. Это была война – борьба запахов, а дом Харченко стал их полем боя. Они сражались за каждую комнату, за каждую подсобку. Иногда побеждал запах краски. Иногда гнили. У каждого из запахов был свой лагерь. Своя база, откуда шли в бой все новые и новые силы. Но если краска выдыхалась, то запах разлагающейся плоти усиливался, завоевывая новые территории. Лобачевский шел к центру его дислокации, к сердцу его армии. Он не сомневался, что увидит там – человека с отпиленным лицом, привязанного к стулу.

Сколько прошло дней с момента, как Джим покинул этот дом?

Включив карманный фонарик, Лобачевский разглядывал извивающуюся плоть. Сотни личинок нашли свой приют в открытых ранах обезображенного лица. Но шевелилось не только лицо. Шевелилась вся одежда Харченко. Маленькие белые личинки покрывали все его тело. Они ели, они росли, они существовали. Это была жизнь. Жизнь на распростертой скатерти смерти.

Лобачевский заставил себя отвернуться. Джим не врал. Отчасти не врал. Лобачевский искал второе тело. Искал того, кто напал на Джима. Старые доски пола хранили на себе бурые пятна. Они давно высохли, и мухи уже не кружили над ними. Большое пятно находилось рядом с входом в комнату. От него отделялись небольшие капли. Их след тянулся в гостиную, а оттуда на улицу. Если верить рассказу Джима, то эта кровь должна принадлежать ему.

Лобачевский вернулся в комнату, где находилось тело Харченко. Он нашел еще одну дверь. Еще один выход отсюда, которым воспользовались, чтобы вынести второе тело. Смазанный кровавый след, успевший покрыться пылью, тянулся через порог на улицу. Здесь на запущенном земельном участке, прилегающем к дому, след исчезал. Кто-то взял тело на руки. Следы вели в кукурузное поле. Вглубь. Лобачевский посмотрел на небо. День только начинался, поэтому ему некуда было спешить. Зеленое море проглотило его. Осевшая на крупных листьях пыль испачкала дорогой костюм.

Лобачевский остановился, изучая могильный холмик. Вместо креста в землю была воткнута лопата, очевидно та самая, которой выкопали могилу. Застывшая на ее рукоятке кровь назойливо бросалась в глаза. Следы, приведшие детектива к месту захоронения, здесь и заканчивались. Либо пришедший сюда умел летать, либо он никуда не уходил. Странные мысли полезли в голову Лобачевского.

Сняв пиджак, он вытащил из земли лопату и начал раскапывать могилу. Яма оказалась неглубокой. Кость, в которую угодило острие лопаты, хрустнула. Лобачевский выругался, проклиная себя за неосторожность. Сделав из листьев кукурузы веник, он смел комья земли с лица погребенного человека. Так подтвердилась еще одна часть рассказа Джима Отиса – кто-то выстрелил этому человеку в голову. Мухи. Они не пощадили и это тело, успев отложить личинки еще до того, как оно было погребено. Но здесь их было меньше. Не столько, как в случае с Харченко. Здесь у них была конкуренция – земляные черви. Для них погребенное тело – преграда на пути. Проделанные ими норы виднелись повсюду.

Воткнув лопату в землю, Лобачевский надел пиджак и вернулся в машину. Только в ней сейчас можно было спастись от палящего солнца. Лейтенант позвонил Брюхову, попросив вызвать к дому Харченко местного силовика и машину скорой помощи.

– Что-то случилось, да? – встревожился декан.

– Да, Петр Васильевич, случилось, – Лобачевский вытер вспотевшее лицо и посмотрел на зеленый дом.

– Надеюсь, не с Харченко? Он наш лучший лектор, к тому же хороший друг…

– Простите, декан, но сейчас я не могу вам ничего сказать. Узнаете подробности в своем участке.

– Боже мой, – шептал Брюхов, вешая трубку. – Боже мой…

К моменту, когда приехали скорая помощь и полиция, Лобачевский успел трижды возненавидеть их и трижды простить.

– Сами понимаете, место неблизкое, да и найти его не так просто, – недовольно буркнул силовик, изучив документы Лобачевского.

Представитель местных органов правопорядка был невысоким, светловолосым и полным – он напоминая коалу.

– Анатолий Костров… – протянул Лобачевский, читая имя провинциального силовика на удостоверении, которое тот показал коллеге. – Я так понимаю, вы ничего не знали о том, что здесь случилось?

– Откуда же мне знать?! – эксцентрично взмахнул руками Костров.

Они пересекли гостиную, и силовик увидел тело Харченко. Следовавший за ним санитар согнулся пополам и, сдерживая рвоту, выбежал на улицу. Костров тихо выругался. Лобачевский выждал пару минут, затем отвел его в поле. Несмотря на жару, здесь дышалось куда легче, чем в доме.

– А это еще кто? – удивился силовик, разглядывая раскопанную могилу.

– Это нам предстоит узнать.

– Нам?

– Возьмите на анализ кровь в комнате, где мы нашли тело Харченко. Думаю, она должна принадлежать как минимум троим.

– Думаешь, убийца был ранен?

– Пока не знаю. Насколько я понял, в доме побывало как минимум четверо. Двоих мы уже видели. Еще один сам рассказал мне о том, что здесь случилось. Осталось найти четвертого.

* * *

Джим не знал, почему принял такое решение, – оставить комплекс и вернуться в свою квартиру. Просто чувствовал острую необходимость побыть одному, немного подумать, насладиться тишиной. Жена не хотела разговаривать, ее мать и отец читали бесконечные нотации. Дарья – и та осудительно качала головой, считая, что он что-то скрывает от нее. Лишь Тимофей Александрович Макаров, его друг и напарник на новой работе, не задавал лишних вопросов.

– На меня напали, но я все еще жив, – сказал ему Джим, и этого оказалось достаточно.

Когда рабочий день заканчивался, Джим вместе с Макаровым убирал бумаги в сейф, прибирался на столе и закрывал двери в их общий кабинет. Вместе они выходили на улицу и вместе ловили такси. Затем каждый отправлялся в свой дом. Макаров к семье, Джим к одиночеству. Он приходил в свою пустующую квартиру и готовил себе ужин. Затем, утолив голод, делал один телефонный звонок в загородный комплекс Маслаковых.

– Тебе нужно вернуться, – каждый раз говорила Дарья.

– Позови мою жену, – каждый раз просил Джим.

– Она не хочет с тобой разговаривать.

Получая такой ответ, Джим прощался с Дарьей и вешал трубку. Одиночество и тишина, в которых он надеялся обрести покой, наскучили ему на второй день. Взяв телефонный справочник, Джим обзвонил дешевые ночные бары, пытаясь отыскать занятие на ночь. Так три дня из шести рабочих он посвятил музыке.

Иногда Джим играл чьи-то произведения, иногда импровизировал. В этом он находил утешение. Затем возвращался домой и засыпал тихим, спокойным сном. В понедельник и среду он играл в клубе «Райская пустошь», а в пятницу в «Мистерии». В эти дни он становился просто музыкантом. Просто Джимом Отисом, и никакие миллионы Маслаковых не интересовали его.

– Бедные музыканты всегда играют от души! – похвалил его толстый мужчина, сидевший за столиком в первом ряду, опрокинув нетвердой рукой бокал с шампанским. Спутница мужчины, годившаяся ему в дочери, начала его отчитывать за неуклюжесть.

Воспользовавшись паузой, Джим подошел к бармену и взял у него телефон.

– Любовница? – спросил бармен.

– Жена, – сказал Джим.

Однако трубку снова взяла Дарья.

– Извини, что поздно…

– Уже третий час ночи, Джим, что-то случилось?

– Просто решил воспользоваться паузой и позвонить.

– Нашел время! – Дарья услышала голоса. – Ты что, не дома?

– Нет. Я в «Мистерии». Играю. Это помогает немного отвлечься.

– Думаю, будет лучше, если Ксения не узнает об этом.

– Она все еще сердится?

– Почти нет, но если узнает о твоих ночных похождениях, то разразится буря.

– Не узнает, если ты не расскажешь.

Они попрощались. Джим отыграл еще несколько композиций, вернулся домой. Казалось, что сил не хватит даже на то, чтобы раздеться, но… Джим замер, увидев, воткнутый в дверь ванной комнаты нож, пригвоздивший отрубленную женскую руку. Сон отступил – попятился, развернулся и побежал прочь со всех ног. Джим заворожено смотрел на женскую кисть, не в силах оторвать взгляд. Судя по ранам, ее отрубили этим же ножом. По раздробленным костям тянулись длинные сухожилия, свисающие чуть дальше окровавленного обрубка. На скрюченных пальцах блестело обручальное кольцо.

Если бы не телефонный звонок, то Джим, возможно, мог простоять, глядя на эту руку, всю ночь.

– Алло? – спросил Джим, с трудом понимая, как добрался до телефона.

– Ты уже видел руку? – спросил Аслан Дадоев. – Ту, что в ванной. Это моя работа. Правда, красиво? – Джим отчетливо услышал смех. – Я отрезал ее у одной молодой девушки, и не беспокойся, она все еще жива… Наверное.

– Я не понимаю…

– Ты веришь в судьбу, Джим?

– Что?

– Я спрашиваю, ты веришь в судьбу?

– Нет.

– Я тоже не верю, поэтому называю сложившуюся ситуацию не провидением, а собачьим дерьмом. Но так уж вышло, что в это дерьмо мы с тобой наступили вместе.

– При чем здесь я?

– Мне нужно с тобой поговорить.

– И ради этого ты отрубил человеку руку?

– Ради этого я мог бы отрубить человеку голову.

– Что же такого важного ты хочешь мне сказать?

– Береги себя, Джим.

– И все?

– Береги себя.

Джим тупо уставился в пустоту, слушая телефонные гудки. Когда оцепенение прошло, он отыскал визитку Михаила Лобачевского и, несмотря на позднюю ночь, позвонил ему.

* * *

Ксения почувствовала острую боль внизу живота утром. Она все еще лежала в кровати, пытаясь представить, каким будет ее ребенок. Ее дочь. Валерия. Так хотел назвать ее Джим. Воспоминания о нем затмили свет, рожденный мыслями о ребенке. Подтянув к груди одеяло, Ксения попыталась сдержать слезы. Что случилось с ее возлюбленным? Почему самый дорогой и близкий человек стал вдруг так далек?

В этот самый момент боль и обожгла тело. Сначала это был лишь острый укол, затем невидимая игла начала настырно вгрызаться в плоть. Казалось, что она хочет проткнуть брюшную полость изнутри. Ксения испуганно схватилась за живот. Игл внутри тела стало больше. Боль выдавливала из глаз слезы, покрывала тело холодным потом.

Ксения попыталась подняться с кровати. Одна из рвущихся наружу игл проткнула тело, окрасив ладони в красный цвет.

– Боже мой! – Ксения с ужасом смотрела, как кровь, вытекая из нее, впитывается в белые простыни. – Дарья! – позвала она слабеющим голосом. – Доктор Силуянова…

Наночип либо вышел из строя, либо не фиксировал отклонений, отказываясь производить экстренный вызов. Оставалось спасать себя самостоятельно.

Ксения сползла с кровати. Еще несколько игл проткнули тело. Теплая кровь заструилась по ногам. Шатаясь, она вышла в коридор. Придерживая одной рукой большой живот, а другой опираясь о стену, чтобы не упасть, она шла в медицинский центр, оставляя за собой кровавый след.

– Главное – не потерять сознание, – говорила себе Ксения. – Главное – не потерять сознание.

* * *

Дарья связалась с Джимом лишь вечером. Он приехал сразу, так же как и Елизавета Викторовна Маслакова. Они стояли возле закрытых стеклянных дверей палаты, в которую Дарья определила Ксению.

– Теперь нам остается лишь молиться, – сказала Елизавета Викторовна слова, которых Джим ожидал от нее меньше всего.

Дарья. Эта неугомонная Дарья! Она сновала по предоставленной ей клинике, проводя всевозможные тесты и анализы. Никто давно не сомневался в ее профессионализме, но сейчас, похоже, она доказывала свою состоятельность не кому-то, а самой себе.

– Тебе нужно поспать, – сказал Джим, когда время перевалило за полночь.

Она молча посмотрела на него, о чем-то думая, затем, приняв решение, кивнула. Джим заглянул в ее кабинет через пару минут, намереваясь пожелать спокойной ночи, но Дарья уже спала. Он мог лишь взять ее на руки и отнести в прилегавшую к кабинету спальню – кровать лучше подходила для сна, чем рабочий стол. Сам Джим заснул возле палаты жены – на жестком стуле, то и дело сползая с него в полудреме, но настырно продолжая нести свою вахту.

Его разбудила утром Дарья.

– Тебе пора на работу, – сказала она, протягивая чашку кофе.

– Я не могу, – заупрямился Джим.

– Я уже вызвала такси.

– Дело не в этом. Я не могу оставить Ксению.

– Ты не врач, Джим.

– Я отец ее ребенка.

– Боюсь, это сейчас не имеет никакого значения.

Джим выпил кофе и поплелся на работу. После полудня сон сморил его прямо на рабочем месте, и Тимофей Александрович Макаров отправился на деловую встречу с партнерами по бизнесу один.

– Нужно было разбудить меня, – обиделся на него вечером Джим.

Он позвонил Дарье и поинтересовался, как Ксения. Эту ночь он снова провел на жестком стуле возле ее палаты. Сквозь стеклянные двери он мог видеть жену. Она лежала на спине. Трубки капельницы несли в ее кровь питательные вещества и препараты. Тихо шумела подключенная аппаратура, наблюдавшая за жизненными процессами матери и ребенка. Глаза Ксении были закрыты. Она спала. По крайней мере, Джим убедил себя именно в этом, потому что о коме не хотелось не то что говорить, но даже думать. Она спала, когда он уходил на работу, спала, когда возвращался, спала, когда спал он.

Иногда Джим встречался с Елизаветой Викторовной Маслаковой. Она молчала, и лишь изредка он слышал, как они о чем-то перешептываются с Силуяновой. Иногда приходил отец Ксении. Мечтатель. В нем чувств было больше, чем в матери.

– Мы не сможем избавиться от ребенка, – сказал он однажды Джиму, глядя на свою дочь.

– Что?

– Он убивает ее, Джим, а мы не можем ничего сделать, – голос Аркадия был спокоен.

– Вы говорите так, словно это ваш очередной проект.

– Ты ошибаешься.

Джим ничего не ответил. Бездействие убивало его, но что он мог сделать?

Так прошли пять долгих дней ожидания. Пять дней пустоты. На шестой день Джим получил послание. Это произошло в машине такси, которую Дарья вызывала ему каждое утро. Джим осторожно забрался в салон, держа в руке одноразовый стакан кофе.

– Что это? – спросил он водителя, глядя на оставленную кем-то папку с бумагами.

– Не знаю, какая-то женщина просила вам передать.

– Мне?

– Ну, да. Вы же Джим Отис?

– Был им с утра.

Джим убрал папку в портфель, решив, что откроет таинственное послание на работе.

– Что это? – спросил Тимофей Макаров, когда он высыпал на стол содержимое папки.

– Если бы я знал, – сказал Джим, растерянно разглядывая старые вырезки из газет и журналов, ксерокопии документов, рентгеновские снимки.

– Кто тебе это дал, Джим? – спросил Макаров.

– Не знаю. Таксист сказал, что ее звали Наталья. Это все.

* * *

Джим ушел с работы сразу после обеда, вернулся в комплекс и встретился с Дарьей Силуяновой.

– Ты знала об этом? – спросил он, разложив на столе вырезки из газет, где рассказывалась история доктора Харченко и его пациентки.

– Да, Джим, я знала.

– Здесь говорится, что ребенок погиб, черт бы тебя побрал!

– Обещаю, что не допущу этого.

– Не допустишь? – Джим вспомнил закрытые глаза жены. – Обещай мне, что Ксения не умрет. Обещай, что с ними обеими ничего не случится!

– Тебе нужно успокоиться, Джим.

– Черт! Просто скажи мне. Тебе что, сложно?

– Выпей воды и сядь!

Дарья задумчиво изучала бумаги, принесенные Джимом. Сейчас ее больше интересовали отчеты судмедэкспертов, патологоанатомов, сделанные от руки записи в больничной книжке. Почерк последних принадлежал Харченко. Дарья знала его слишком хорошо. Разборчивый и не терпящий наклона, как и характер покойного. Читая эти записи, она понимала, что Харченко действительно мог помочь. Некоторые из проведенных им анализов и сделанных заключений оставались актуальными и по сей день. Дарья словно оказалась на последней лекции доктора Харченко, где он помогал ей приподнять завесу беременности Ксении Маслаковой, на примере совершенно другой женщины.

– Поразительно, – прошептала Дарья, перекладывая разложенные на столе бумаги с такой нежностью, будто это были ее новорожденные дети. – Ты не представляешь, какую помощь оказал мне, Джим!

– Это не я, – недовольно буркнул он.

– Не ты?

– Какая-то женщина оставила их для меня в такси, которое ты вызываешь каждое утро.

– Ты обязан поблагодарить ее, Джим.

* * *

В это самое время за городом Тимофей Александрович Макаров услышал слова, являвшиеся полной противоположностью тех, что сказала Дарья Силуянова Джиму.

– Эта женщина должна умереть, – голос Наставника был тих и по обыкновению спокоен, проникая, казалось в самый мозг, как это бывает с нейронными информационными блоками в зонах повышенного контроля.

Макаров продолжал стоять на коленях, смиренно склонив голову. Узнав о полученном Джимом послании, он тут же примчался сюда, чтобы сообщить об этом своему Наставнику. Остальное от него не зависело.

– Ты думаешь, она снова объявится? – Денис, помощник Наставника, бесшумно расхаживал за спиной Макарова.

– Она? – глаза Наставника, скрытые капюшоном, вспыхнули.

Макаров хотел заткнуть уши, чтобы не слышать имени ненавистной женщины, но не осмелился.

– Наталья, – Денис буквально пропел это слово. – Она всегда будет на нашем пути, Тимофей Александрович.

Макаров вздрогнул, услышав свое имя.

– Убей ее, когда судьба сведет вас вместе.

– Я? – второй подбородок Макарова нервно затрясся. – Почему я?

– Ты отказываешься?

– Нет. Я просто хотел сказать, что есть люди, которые сделают это лучше меня.

– Они могут опоздать, Тимофей Александрович.

– Но она… Она… Мы можем больше никогда не встретиться с ней.

– Встретитесь, Тимофей Александрович. Уверяю тебя, верный пес. Слишком многое поставлено на карту. Присматривай за Джимом, и ты увидишь ее. Увидишь, как эта змея подползет к нему и попытается убедить в том, в чем однажды ей удалось убедить доктора Харченко. Не допусти этого, Тимофей Александрович. Мы полагаемся на тебя, наш верный пес.

– Боюсь, это слишком большая честь для меня.

– Ты хочешь, чтобы мы нашли другого пса?

Макарову захотелось обмочиться. Может быть, тогда с него снимут возложенные обязанности?

– Старый пес должен играть с детьми, а не ловить волков, – пролепетал он едва слышно.

– Ты не будешь одинок, Тимофей Александрович. Игра слишком важна, чтобы полагаться на такого червя, как ты.

* * *

– Осторожно, лейтенант, запах там не из приятных! – предупредил Михаила Лобачевского один из патрульных, которых вызвали обеспокоенные соседи.

– Давно она там?

– Не знаю. Я не врач.

Лобачевский толкнул дверь и вошел в квартиру. Гниль. Последнее время ему начинало казаться, что этот запах преследует его повсюду. Сначала в доме Харченко, затем на дне могилы в кукурузном поле, потом в квартире Джима Отиса, когда ему пришлось отдирать приколоченную к двери женскую кисть. Мертвечина. От нее не было спасения. И вот теперь этот запах снова прикасался к нему. Лобачевский достал платок и прижал к носу, надеясь, что это уменьшит вонь. Где-то за спиной слышались голоса патрульных. В узкой прихожей было темно и тесно.

– Гостиная прямо по коридору! – словно издеваясь, подсказал патрульный.

По глянцевым обоям ползли причудливые тени. Активированная нейронная программа продолжала транслировать в радиусе квартиры релаксационную программу, смешивая мягкие цветовые гаммы с ненавязчивыми тибетскими мантрами. Белье на большой кровати было смято. На нем еще оставался отпечаток человеческого тела.

Он ушел несколько дней назад, оставив в память о себе лишь запах – сладкий табачный аромат дешевого, но от этого не менее стойкого одеколона. Его жертва – рыжеволосая девушка двадцати восьми лет – вдыхала этот запах незадолго до смерти. Ее виной стали собственные руки – тонкие длинные пальцы, крепкие ногти, нежная бледная кожа. Ладони мягкие, чувственные. Эти руки должны были ласкать детей. Убийца знал это. Знал он и то, что его руки слишком грубы для младенцев. Его пальцы сдавливали хрупкую женскую шею. Он наслаждался моментом. Чувствовать, как слабеет хватка вцепившихся в его грудь пальцев, мутнеет взгляд налитых кровью глаз, – это было прекрасно.

Теперь убийца был далеко отсюда. Он сделал то, что хотел сделать, найдя своему поступку оправдание. Найдя причину. Руки девушки. Левая кисть. Убийца унес ее в желтой корзине, предназначенной для ланча. Он отсек ее одним ударом после того, как жертва умерла. Меньше всего ему хотелось слушать ее крики. Боль не прельщала его. Лишь только жизнь, медленно угасавшая в мутнеющих глазах.

Лобачевский смотрел на начинавшее разлагаться тело девушки, благодаря Маслаковых за современную систему кондиционирования. Запашок, конечно, стоял тот еще, но ведь могло все быть намного хуже, как, например, в случае с доктором Харченко.

– Соседей опросили? – обратился Лобачевский к патрульным, когда закончил с осмотром.

– Они сказали, что видели, как три дня назад от Катьки…

– Катька – это та, что лежит там и гниет?

– Да, – патрульный сплюнул себе под ноги, словно, упомянув имя, облизал гниющую кожу этой девушки. – Так вот, от Катьки, – он снова сплюнул, – выходил какой-то мужчина с желтой корзиной для ланча.

– Они его знают?

– Нет.

– А лицо? Как он выглядел?

– Они говорят, что не запомнили. Только шрамы.

– Что?

– Он был весь в свежих порезах.

– Вот как?

– Да, – патрульный снова плюнул себе под ноги, попал на ботинок и смачно выругался.

Лобачевский покинул место преступления лишь несколько часов спустя. Поговорил с соседями Екатерины Марушкиной, дождался коронеров, криминалистов. Не каждый день в этом идеальном городе происходило нечто подобное.

Лишь ближе к вечеру Лобачевский смог освободиться. Он сидел за своим рабочим столом, разглядывая сделанный от руки рисунок. На небольшом листке было изображено лицо. Лобачевский никогда не отличался склонностью к изобразительным искусствам, поэтому рисунок был, мягко сказать, не очень. Но не лицо интересовало сейчас детектива. На этом рисунке он схематично изобразил все шрамы на лице незнакомого мужчины, которые соседи Марушкиной смогли вспомнить.

Убрав рисунок в карман, Лобачевский связался с Джимом и договорился о встрече.

* * *

– Уверяю тебя, это был не я! – решительно заявил ему Джим.

– Посмотри на рисунок.

– Я не убивал эту женщину.

– Твои порезы…

– Послушай, Лобачевский, у меня жена умирает – думаешь, мне интересно сидеть здесь и слушать все это?

– Я сочувствую, Джим, но пойми, соседи убитой узнали тебя.

– Этого не может быть. Ты сам сказал, что они запомнили только порезы… К тому же если для тебя это так важно, то устрой мне встречу с ними. Уверен, на порезах сходство закончится.

– Не забывай, что рука убитой оказалась в твоей комнате.

– Но не сам же я ее туда принес!

– Я всего лишь хочу помочь.

– Пошел к черту!

Джим вышел из бара, оставив лейтенанта наедине с тяжелыми мыслями. Поток машин медленно плыл по загруженной улице.

– Садись! – услышал Джим женский голос.

Она звала его из салона такси, остановившегося рядом. На вид ей было около пятидесяти. Крашеные волосы, минимум косметики.

– Я оставляла тебе папку с бумагами, – сказала женщина, и это было лучше любой визитной карточки.

Джим сел в машину. Такси лихо сорвалось с места и помчалось на север.

– Как твоя жена, Джим? – осторожно спросила Наталья Гамзулина.

– Ей очень плохо.

– Ты просмотрел бумаги, которые мы передали тебе?

– Дарья сказала, что они могут помочь Ксении.

– Дарья?

– Доктор Силуянова.

– Она лечащий врач твоей жены?

– Да. Мы ездили к доктору Харченко, надеясь узнать что-нибудь…

– Я знаю, Джим.

– Он мертв.

– И это я тоже знаю.

– Тогда скажите мне, что здесь происходит, черт возьми?

– Слишком многое, Джим.

– Я хочу знать.

– Не сейчас, – Натали протянула ему новую папку с бумагами. – Посмотри их, когда вернешься в комплекс.

– Что там?

– Что-то очень важное.

Такси остановилось. Улица была совершенно незнакома Джиму.

– Могли бы подвезти, – недовольно буркнул он, вылезая из машины.

– Будь осторожен, Джим, за тобой наблюдаю не только я.

* * *

Сон. Огромная яма поглощала Джима, и он с радостью летел в эти открытые объятия, на дне которых не было ничего. Лишь только синий цвет. Такой же яркий, как небо, такой же глубокий, как морская пучина.

– Джим! – этот голос доносился откуда-то извне.

Дарья. Она трясла его за плечи, пытаясь разбудить.

– Что случилось?

– Кто тебе это дал? – она протянула ему папку с бумагами Натальи Гамзулиной.

– Не знаю.

– Проснись, Джим! Ты пришел сегодня вечером и сказал, что мне нужно это посмотреть. Теперь ответь мне, кто дал тебе ЭТО? – Дарья высыпала на стол содержимое пакета.

– Женщина, – Джим, зевая, протирал глаза, пытаясь смахнуть с них остатки дивного сна. – Кажется, ее зовут Наталья.

– Ты знаешь, что это?

– Нет.

– Это… Черт! Кто эта женщина, Джим?

– Какая?

– Да проснись ты наконец!

Дарья снова начала трясти его за плечи.

– Я не верю, что доктор Харченко осознанно убил новорожденного, – заявила она, когда Джим поднялся на ноги.

– Там что, так написано?

– Да, Джим! Кроме того там говорится, что Харченко своим поступком смог отсрочить неизбежную дату апокалипсиса.

– По-моему, это уже слишком.

– Это еще не все, – Дарья нервно начала кусать губы. – Самое ужасное, что они… Они говорят, что ребенок, которого ждет Ксения… Он тоже…

– Что-то вроде антихриста?

– Нет. Они называют его избранником.

– Успокойся. Мне кажется, кто-то просто выжил из ума.

– Если и так, то выжил окончательно. Там сказано, что я должна поступить так же, как поступил доктор Харченко.

– Убить ребенка?

– Именно! – Дарья подошла к Джиму и заглянула ему в глаза. – Скажи, откуда ты знаешь эту женщину?

– Я не знаю ее. Она подъехала на такси и велела мне сесть в машину. Вот и все.

– И что она тебе говорила?

– Не смотри на меня так, словно у меня съехала крыша.

– Что она тебе говорила, Джим?

– Она знала доктора Харченко.

– Что еще?

– Она знала тебя.

– Это все?

– Нет. Она сказала, что наблюдает за нами. Не только она. И просила быть осторожным.

* * *

Дарья не поверила Джиму. Сейчас, наверное, она никому бы не стала верить. Единственное, в чем она была уверена, – вокруг что-то происходит, и это что-то на данный момент связано с Джимом.

– Я хочу, чтобы ты оставался в комплексе, – заявила она ему на следующий день после их разговора.

– А как же моя работа?

– Твоя работа сейчас – быть рядом с твоей женой. К тому же я думаю, что здесь для тебя будет безопаснее.

– Макаров обидится.

– Или я. Выбирай.

– Пусть обижается Макаров.

Дарья кивнула, но легче ей не стало. Что-то недоброе, казалось, сгустилось в самом воздухе. Дарья сторонилась этого слова, но оно снова и снова заставляло ее вздрагивать и признавать свое могущество. Страх. Он подчинял ее. Фотографии доктора Харченко, которые принес Джим, были ужасны. Вернее, фотографии того, что осталось от доктора Харченко. А ведь лектор предупреждал… Говорил ей, чтобы она собирала вещи и бежала подальше из города, позволив другим взвалить на свои плечи этот непосильный груз беременности Ксении Маслаковой. Сейчас Дарья понимала его, хотя, точно так же как и тогда, она не могла отступиться.

– Ваша дочь сильная. Она справится, – заверяла Силуянова Елизавету Викторовну Маслакову, приходившую навещать дочь.

Дарья с замиранием сердца дожидалась, когда за Стеклянной Леди закроются двери комплекса, изолировав живших в нем людей от внешнего мира. Но иногда ей казалось, что опасность уже внутри – Джим.

Вечерами они встречались с ним в столовой и пили кофе. Друг напротив друга. Глаза в глаза. Несколько раз, особенно после того, как Джим снова начал ходить на работу, нарушив свое обещание, Дарья параноидально просила его довериться ей, рассказать все, что он скрывает.

– Я не верю, что все эти фотографии и вырезки тебе кто-то дал, – решила она пойти до конца в один из таких вечеров. – Мне кажется, что ты сделал это сам. Не знаю зачем, но…

– Ты спятила, если допускаешь хотя бы мысль о подомном!

Больше Джим ничего не говорил ей. Ни в этот вечер, ни в следующий, ни в один из вечеров текущей недели. «Ты спятила», – Дарья вспоминала эту фразу каждый раз, когда они с Джимом встречались в столовой или возле палаты Ксении.

– Может быть, он прав, – сказала Дарья Елизавете Викторовне во время очередного визита Стеклянной Леди.

– Не слушай его. Мы все устали.

– И даже больше.

Дарья заставила себя замолчать, чтобы не добавить, что все они потихоньку действительно сходят с ума.