Читать книгу Вены Невы - Влада Багрянцева - Страница 1

Есть люди, которые всегда берут с собой зонт, потому что знают, что даже если с утра светит солнце, туча может выползти из-за горизонта в любой момент и испортить любые планы.

Есть люди, которые берут с собой зонт, только если в прогнозе погоды указаны осадки.

Есть люди, которые не берут зонты, потому что не любят обременять себя чем-то. Им проще что-то не взять, чем взять и злиться на не пригодившийся предмет, который занимает руки, место или мысли.

Есть люди, которые зонты не носят, потому что в принципе не задумываются о существовании зонтов: у них есть личный водитель, который позаботится о том, чтобы они дошли от машины до здания, не намокнув. Зонты вне зоны их комфорта, потому что зону комфорта они устанавливают сами, даже если она размером с Монако.

Есть люди, которые не носят с собой зонт, потому что забывают об этом. Если пойдет внезапно дождь, то они просто попадут под него. Промокнут, опоздают куда-то или будут ждать такси все сорок минут у подъезда чужого дома. И даже зная, что так будет, все равно не возьмут с собой зонт.

Даня был из последних.

Потому что не видел смысла в лишних движениях, обитая там, где обитал: если дождь будет мелкий, то ничего страшного, это даже приятно, после жары-то, а если ливень – чем поможет кусок тряпки на каркасе, если ноги промокнут до колена и в кроссах будет хлюпать?

Вот в субботу вечером как раз такой ливень и случился. Как назло именно в выходной день, когда подземный переход был обычно забит гуляющими, самое рыбное время, но пошел дождь, и поток людей иссяк, как будто его и не было. Даже бабуля, которая всегда сидела у лестницы с пластиковым ведерком из-под джема, куда сыпалась мелочь, ушла – холодно сделалось и сыро. Петь тоже стало в напряг, только связки рвать, но Даня все равно пел, привалившись спиной к камню, подняв ногу и упираясь в стенку подошвой, чтобы можно было положить гитару боком, если ремень сорвется. В прошлый раз так и было, лучше перестраховаться. Пел больше для себя, извращая известные песни нуарным перебором, чем для кого-то. Того, что накидали на чехол гитары, брошенный у ног, едва ли хватало на что-то больше пачки сигарет, банки энергетика на утро и шоколадки для малой. Но всяко лучше было стоять тут, в пустом переходе, чем идти домой, где опять пьянка, «феномен сотки», как Даня это называл: каждая сотка, которая тратилась на бухло, была абсолютно случайно найденной в кармане зимней куртки и последней. На нее мать покупала самогон у соседей. Каждый день. Когда приходило пособие по инвалидности, которое получал ее сожитель, покупались водка и колбаса. Эти дни Даня ненавидел больше, чем дни безденежья, потому что мать, словно пытаясь компенсировать свое нежелание и неумение готовить, а иногда и откровенный похуизм в вопросе, чем питаются ее дети, спускала бабло на ветчину далеко не по скидосу, готовые замороженные котлеты, нарезки и пельмени. Поля, Данина сестра, в свои девять лет умела жарить эти котлеты с запахом минтая и пельмени варила, засекая время по часам. Но такое случалось только после получки, в остальное время Даня с сестрой ходили к бабушке, которая жила недалеко от них, без нее он бы точно к своим восемнадцати обзавелся гастритом. Ну и бухал бы, наверное, вместе с предками. Чтоб не видеть этого всего. Он начинал, но бабушка, заметив, что с ним творится неладное, схватилась за сердце:

– Что ж ты делаешь, ирод! Себя не жалко, меня пожалей и Полинку!

Даня тогда был подростком в пубертате. Вряд ли его остановили эти увещевания, если бы он не попробовал кое-что похлеще алкоголя, – пацаны ржали с его прихода и снимали на камеру – и под этим ему привиделось такое, от чего волосы стояли дыбом очень долго. Что-то инфернальное, запредельное и жуткое, что до сих пор иногда являлось во снах. После этого он курил только сигареты и пил только пиво.

Своих уже сторчавшихся товарищей Даня отчасти понимал – ту блевотную серость и грязь провинциального городишки, где они все обитали, как вечно голодные и злые звери в передвижном зоопарке, в трезвом уме воспринимать было нереально. Ржавый кирпич многоэтажек, – снег в марте красно-коричневый у мусорных баков оттого, что таял лед в щелях стен и вымывался вместе с кирпичной пылью, – смог от заводов, отсутствие нормальной работы. Тут рожали, чтобы жить на пособия и брать ипотеки. Но у Дани была одна отдушина – музыка. Бренчать на гитаре его учил отчим с семи лет, а петь он научился сам, – нетрудно, когда был слух и голос. Потом познакомился с местной шпаной, которая таскалась по подворотням, там сошлись с уличными «музыкантами», и вот они-то и открыли ему мир подземных переходов, вокзалов, известных пятачков на оживленных улицах, где можно было встать с гитарой, скрипкой или дудкой и получать за это деньги. С «аскершами», девчонками-малолетками из той же компании, можно было заработать больше, они подскакивали к прохожим с шапкой и просили помочь бедным музыкантам. Кто-то не реагировал, кто-то посылал, но чаще бросали мелочь. Кто-то и не мелочь, иногда попадались дяденьки из 90-х, которые кидали косарь и просили сбацать что-нибудь из Миши. Ну какого Миши, не понимаете, что ли, Круга конечно. Или Кипелова, «этот парень был из тех…»

Иногда особенно везло, на праздники: некто в пиджаке с бабой под ручку, достав «котлету», легко и непринужденно ронял пятитысячную, от вида которой сладко замирало в груди и пальцы двигались быстрее.

Этот же, который спустился и стоял напротив, был похож на дяденьку с «котлетой» в кармане, только вместо лощеной бабы рядом маячил еще один мужик, но одетый попроще.

– А спой мне, пожалуйста, из «Сплина» что-нибудь, – попросил-потребовал незнакомец, и Даня, зажав медюк в зубах и подтягивая ремень на гитаре, хмыкнул – ну, косарь, это прекрасно. Весь день, считай, сделал удачным.

Спел «Выхода нет». Потом «Свет былой любви» и «Группу крови», потому что попросили еще «что-нибудь». Мужчина в черном пиджаке слушал внимательно, но только потом Даня понял, что ему неважно было, что он играет и поет, мужчина вслушивался и оценивал диапазон его тембра.

– Прекрасный тенор, прекрасный, – произнес он после того, как Даня закончил. – Могу я угостить вас кофе?

Даня посмотрел в его цепкие, холодные глаза – и почему-то согласился.

Мужчину в пиджаке звали Виталий Сергеевич Марш. Когда он подтолкнул по столу свою визитку, – черный прямоугольник с серебряным тиснением, – Даня, грея руки о стакан с кофе, покосился на нее, но ничего не сказал. Виталий, видимо, ждал более интересной реакции.

– Не знаешь, кто я, да? – ухмыльнулся он. – Марш. Ну? «Либертэ». Музыкальный продюсер, композитор, заслуженный деятель искусств.

– Мм, – протянул Даня все так же без особого восторга. – А чего ж вы, такой заслуженный, у нас в дыре забыли?

Он не хамил – разговаривал, как обычно, просто не сразу сообразил, что со стороны Виталия все выглядит именно так. Хотя, с другой стороны, ему теперь что, на цыпочках перед ним ходить? Только за то, что ему деньжат подкинули и кофе купили? Так и побольше кидали, и кофе покупали получше, из нормальной кофейни.

Сидели они в кафе-забегаловке на первом этаже ТЦ. Даня глотал средней паршивости кофе с сиропом «соленая карамель», Виталий рассматривал его и потертый чехол с гитарой на стуле рядом. У Виталия были ясные голубые глаза, светлые волосы, зачесанные на косой пробор и жесткий узкий рот, напомнивший Дане прорезь для карты в банкомате. Сам Даня являл собой вид плачевный: мокрые грязные кроссы, непонятная толстовка, прилипшая ко лбу челка. Сырость и шум его раздражали в этом момент так же, как любого человека с промокшими ногами.

– «Либертэ» меняются в составе, Леся уходит, ищу третью на замену. Знаешь, в чем секрет успеха моих проектов? В том, что я вот так езжу по дырам, как ты выразился, и нахожу там самородки. Всегда нахожу. Как сегодня.

Даня даже на спутника Виталия обернулся, который торчал за отдельным столиком, не понимая, про кого он. Потом понял:

– А, вы про меня, типа. Прикольно.

– Не веришь?

– Верю, конечно. Ко мне же каждый день подходят продюсеры из…

– Питера.

—…из Питера, – повторил Даня на автопилоте.

Питер для него всегда, с раннего детства, был неисполнимой мечтой. Может, потому что когда все ездили туда на школьные экскурсии, он сидел дома, ведь у матери на такие изыски денег не находилось.

«Да что ты ревешь, Дань, как будто последний раз туда едут! В следующий раз поедешь!»

В следующий раз было то же самое. С тех пор он начал мечтать о Питере и о том, что поступит туда. Это решило бы все проблемы: он бы переехал в общагу, которую ему, как иногороднему, обязательно дали, жил на стипендию, работал, даже если бы пришлось почти не спать. Но это все было тоже мечтой – он только что закончил школу и с его выпускными баллами не стоило надеяться поступить на бюджет даже в родном городе. А платно… да, смешно.

Ни одно учебное заведение для подачи документов он пока не выбрал. Ждал хрен пойми чего, а может банально понимал, что и рыпаться не стоит. Страшно было признавать, что техникум – максимально высокая вершина его личного Эвереста.

– Как тебя зовут?

– Даниил.

– Даниил. Послушай меня внимательно – то, что я сегодня подошел к тебе, это шанс один на… на тысячи и тысячи. То, что ты можешь получить прямо завтра, другие люди выбивают годами, иногда даже знакомства не помогают. И уж тем более талант. Кому в нашем мире нужен талант, если у него непродающаяся обложка? А я как раз тот человек, который эти обложки создает. Та же Леся из «Либертэ» раньше продавала шмотки на рынке, по вечерам записывала видосы со своей дочкой, как они пели русские народные, и мне один из них показал знакомый знакомого. Олю я нашел на Урале, мужиков стригла, Свету… ну, Свету через постель. Привел ее друг мой хороший. Но она и поет хуже всех, у нее подпевка.

– А парни у вас как? Тоже через постель? – поинтересовался Даня.

– Не всегда, – быстро ответил Виталий – будто ждал этого вопроса. И это было честно: Даня сразу встал и ушел бы, начни ему лить говно в уши в духе того, что в шоубизе все чисто и таланту везде дорога. Талантом он себя как раз не считал. Да, голос сильный. Да, слух почти идеальный. Да, мелодию на гитаре подберет, один раз услышав. Но таких, как он – тысячи.

– Таких, как ты – один из тысячи, – сказал Виталий, обрывая его мысли и переключая на себя.

Говорил он долго. Не упрашивал принять предложение о сотрудничестве, а показывал все плюсы и выгоды, хотя другому хватило б одного того факта, что такое предложение прозвучало. Сказал, что пробудет в городе еще два дня, и если Даня ему не позвонит, то уедет сам, без него.

– Либо с тобой, – сказал он, поднимаясь и поправляя лацканы пиджака. – Думай, Даня. Твоя жизнь только начинается, начни ее правильно.

Даня сидел в кафе еще долго после этого, действительно думал над тем, что только что произошло и не наеб ли это. Слишком все было неправдоподобно. Слишком сказочно. Глупым он не был, потому что видел, как именно смотрел на него Виталий – как на вещь не только для общественного, но и личного пользования. На его счет он не обольщался. Но Питер, музыка, пока нереальная, но уже такая сладкая популярность…

Домой пришел поздно. Завалился в темную прихожую, скинул обувь, прошел в кухню, прилипая мокрыми носками к полу. Если бы в этот вечер не случилось то, что случилось, он бы остался в своем Мухосранске, в квартире с тараканами и запахом перегара, который въелся в стены.

– Ты чего ревешь? – спросил, собираясь поставить чайник на плиту, но замечая сидящую в углу мать.

– Полинка! – произнесла она, ее рот скривился и она начала реветь в голос, раскачиваясь и обнимая себя руками.

– Что с Полей? – Даня впервые ощутил на себе что это такое – «сердце оборвалось». Оно рухнуло вниз, как кусок камня с высоты.

– Толик… Она уроки не выучила, двойку принесла, он ее просто пошлепать хотел… А она как-то вывернулась…

– И?!

– В больнице, перелом руки, там милицию вызвали, и вот эти, которые по делам несовершеннолетних…

Даня, подскочил, с размаху влепил ей пощечину:

– Ты почему не в больнице, дура? И где эта мразь, я его урою. Где ты, тварь?!

– Да-а-анечка!

Мать висла на нем, голосила, не пускала из кухни, но вскоре выяснилось, что отчима и так дома нет. Скорее всего свалил, предугадав последствия. Даня, опустившись на диван в коридорчике, где все было завалено хламом, плакал, уткнувшись лицом в колени. Мать причитала на кухне, заламывая руки и боясь к нему подойти.

Если он не уедет, то прибьет отчима и сядет за это. Он жить с ним в одной квартире больше не сможет. И с матерью тоже. Полинку бабушка заберет, тем более после такого, она давно собиралась опеку оформлять, а Дане тут точно жизни не будет. Нашарив в кармане визитку, он еще раз глянул на серебряные цифры и достал телефон.

– Виталий Сергеевич, куда подъехать?

***

Даня Рогозин, мальчик, только закончивший школу и торчащий в переходе каждый вечер за пару соток на сиги, мальчик без будущего, мальчик, который бы скорее всего женился по залету и бросил учебу или спился к тридцатке, остался в сотнях километров позади. В Питер приехал уже Даниил Чехов, одаренный юноша, из уст которого никогда не звучало что-то жестче литературного «сука». За несколько дней пути на поезде – Виталий ценил свое время, но в этот раз решил не брать билеты на самолет, чтобы новый подопечный прочувствовал, что это действительно путь к его известности, – Даня успел привыкнуть к своему новому образу.

– Понимаешь, Данечка, – произнес Виталий, отослав своего помощника, Влада, за чаем. – У тебя внешность трепетного мальчика. Прямо чеховская – утонченная, звонкая, чистая, как утро в вишнёвом саду. Когда соловьи. Вот и будешь Чеховым. Я все сделаю за тебя, а тебе главное открывать рот на сцене и закрывать его после. Один мат из твоего красивого ротика – и поедешь домой. Легенда такая – о своих родителях и семье ты не говоришь ничего, в консерваторию поступил сам, потому что приняли тебя исключительно из-за таланта, а не по результатам вступительных экзаменов, там я тебя и нашел, на вокальном факультете, по рекомендации знакомого преподавателя. Это будет осенью, а пока что мы тебя поднатаскаем, сделаем тебе образ…

– Консерваторию? – чуть ли не по слогам повторил Даня, и Виталий моргнул:

– Да. Имени Николая Андреевича Римского-Корсакова. Факультетов там много, какой захочешь, такой и выберешь. Но я настаиваю на вокальном. Хочешь – будешь ходить на занятия, но скорее нет, потому что времени не будет, к тому моменту я тебя уже представлю публике. Как свой новый проект.

– Консерватория…

В очередной раз хотелось начать бить себя по щекам, чтобы осознать, что все происходящее ему не снится, что он действительно сидит в поезде, на нижней полке купе, подобрав ноги в чистых, сухих носках, которые ему выдали. Ведь он даже вещи из дома не взял – Виталий сказал, что они ему не пригодятся, и так и было, потому что когда Даня приехал в гостиницу, во все тех же грязных кроссах и сырых шмотках, Виталий был один, отправив Влада покупать ему вещи в дорогу. Поэтому в поезде Даня уже был в простых серых трениках, кроссах, которые слегка жали, и футболке больше на размер. Но все это было новое и сухое. К Полине он не поехал – не смог ее сейчас видеть. Позже позвонит ей, как доберется. И бабушке тоже.

– Хорошо, что ты совершеннолетний, – заметил Виталий. – Траблы с твоими родителями мне точно не нужны.

Однако, когда они прибыли в конечную точку, Даня забыл об этом, обо всем забыл, потому что в режиме реального времени сбывалась его мечта, и даже пронизывающий ветер с дождем не испортили его солнечного настроения. Он так и стоял бы и смотрел на поток людей с зонтами и крыши зданий впереди, если бы Виталий не подтолкнул его к машине.

– Потом, все потом, – сказал он. – Успеешь тут все облазить. Сначала важное.

Под важным имелась в виду поездка к стилисту, который с кислой миной лично ходил с Даней и Владом по бутикам, подбирая ему одежду. Виталий – занятой человек – отправился по своим делам, а Даню в это время крутили-вертели маленькие и холеные, совсем не мужские руки. Стилиста звали Миша – и он, видимо, был на побегушках у Виталия, раз сорвался под вечер по одному его звонку и теперь возился с мальчишкой из какого-то Мухосранска среднего пошиба.

– Но конституция хорош-шая, – наконец произнес он одобрительно, стоя рядом с Даней у зеркала и поправляя манжеты на его рубашке. – Прямо такой вот «С любовью ваш, Сергей Есенин». Вроде простота, вроде от народа, но такая… светлая, чистая, не хабальская. Плечи шикос, спинка. Ноги сносные, только зад подкачать, чтоб брюки классические можно было… Морда тоже ничего, постричь тебя только.

– Ага, как тебя? – спросил Даня, сверкнув глазами – то, что с ним обращаются, как с вещью, ему не нравилось. Ладно, Виталий, но не этот… педик с высветленными прядями.

Миша поджал пухлые губы:

– Ты ротик-то офф! Я твой царь и бог на ближайшие полгода, запомни. Как я скажу, так и будет. Захочу в розовый покрасить – покрасят, и тебя не спросят. Или езжай обратно туда, откуда тебя Виталик выкопал. Как там у вас, в деревне, говорят – коровам хвосты крутить?

Больше в тот день Даня с ним не разговаривал, потому что понял, что его трогать – себе дороже. После бутика поехали в салон, где помимо стрижки привели в порядок руки Дани с обгрызенными ногтями и его лицо – поправили брови, избавили от черных точек на носу. Миша порхал рядом, беседуя о своем, о девичьем, с мастерами. Он не спросил «Ну как тебе?» или «Классно, да?», когда Даню развернули лицом к зеркалу и даже не хихикнул, увидев, как вытянулось от удивления его лицо. По большому счету ему плевать на мнение Дани, главное было, чтоб понравилось Виталию. А Виталию понравилось.

– Я ждал, что будет хорошо, – произнес тот, приехав за Даней. – Но не настолько. Мишенька, ты превзошел себя.

Миша жеманничал, принимая комплименты, весь млел от похвал и внимания к себе, чем бесил Даню, но быстро собрался и уехал, избавляя его от себя. Даня потом сел в машину рядом с Виталием, на заднее сиденье, и тот сказал:

– Когда садишься, держи спину прямо. Всегда прямо, впрочем. Надо над осанкой тоже поработать, отведу тебя к Ларочке попозже.

– Куда мы едем? – спросил Даня, глядя на огни витрин за стеклом – они манили и звали его к себе. Весь город был перед ним, как шкатулка с драгоценностями.

– Домой, – произнес Виталий, и в отражении стекла Даня поймал его цепкий взгляд. – Пока поживешь у меня. Мне же нужно за тобой приглядывать?

Потом, позже, Даня узнал, что обычно он снимает всем приезжим квартиру неподалеку от центра и приставляет к ним агента, но и тогда, даже обладая этой информацией, все равно бы не стал бунтовать. Он был в каком-то почти наркотическом опьянении от восторга, и ему было наплевать на то, где и с кем он будет жить. Главное, что в Питере.