Читать книгу Кирзовая сумка - Владимир Андреевич Бердов - Страница 19

В аромашевскую районную газету он принес толстую тетрадь стихосложений. Была ли у него цель напечататься, не знаю, но я тогда в них творческой ценности не нашел. Да и можно ли было напечатать такое:

Все правленье матюком:

«Никого я не боюся!».

Так частенько рассуждает

Овчинникова Дуся…

И все что-то в этом роде.

Позднее я узнал, что Овчинникова Дуся – скандальная соседка Ширшова, с которой они не поделили кусок огорода. А в общем, Петр Яковлевич был человек добродушный. И даже когда я потерял его поэтическую тетрадь, он не сильно обиделся:

– Не переживай, я их по памяти восстановлю, —дружески похлопав меня по плечу, успокоил он.

По его рассказам, стихи Петр Яковлевич начал строчить на фронте под впечатлением прочитанного в армейской многотиражке симоновского «Жди меня». Катал для любимой Пелагеюшки, для родственников, веселил в минуты затишья одноокопников.

С войны Ширшов вернулся без единой царапины. Кроме медалей «За взятие…», видно по недосмотру штабистов, трижды был награжден медалью одного достоинства «За отвагу», что по меркам царского времени вполне могло соответствовать званию Георгиевского кавалера. Помню, написал об этом в «районке», не приводя, конечно, аналогию с царскими наградами (цензура в советское время была на высоте), чем еще больше расположил к себе старика. Хотя ни одно его стихотворение не увидело свет, мы сдружились, и я часто пропадал на его пасеке. Кроме работы с пчелами, он шорничал, гнул на заказ дуги для упряжи. За последнее я ему немного выговаривал: материалом для дуг служила черемуха, которую он вырубал за селом вдоль реки Вагай. Хозяйство он держал крепкое. Кроме коровы и овец, в загоне стояла лошадь, а под навесом, укрытые брезентом, «Жигули» – подарок сыну.

Еще с хрущевских времен к частным лошадникам было негативное отношение. Лошадей попросту запрещалось иметь в личном подворье. Уж куда только не обращался ветеран – непробиваемо. «Нечего кулатчину разводить», – отвечали в районных кабинетах.

В одну из наших встреч он поделился намерением съездить и похлопотать в облисполком. Уговорил и меня составить ему компанию:

– Проезд и прокорм беру на себя, – восторженно хлопнул он по карману!

Как и многие старики, пережившие лихие тридцатые-сороковые, Петр Яковлевич был несколько скуповат, а тут расщедрился и взял нам билеты на самолет.

Было такое благо у аромашевцев в 70-е: на отведенную за селом площадку дважды в день приземлялся тюменский «Ан-2», прозванный в народе «кукурузником». Регулирование перевозок обеспечивал начальник «аэропорта» Дубасенко. Всякий раз перед прибытием очередного рейса он брал в руки хворостину и прогонял с взлетной поляны приблудившуюся скотину.

Мы летели первым рейсом. При посадке одна дамочка насмешила. Поднявшись по ступенькам и глянув на деревянные лавки вдоль салона, она брезгливо отшатнулась:

– Ой, мне наверно не сюда?!

– Сюда, сюда, – скомандовал летчик-весельчак, легонько подталкивая ее в мягкое место.

В полете многие переблевались, в их числе и я.

При выходе из самолета, слабаки еще раз дружно испражнились на взлетку.

– Эх, вы, десантники! – весело гоготали летчики…

Сын Петра Васильевича Володя работал в одной из тюменских больниц. У него и остановились. С медалями на ширшовском пиджаке и моими партийными корочками мы на другой день пробились до приемной облисполкома. Симпатичная дамочка с вороньим гнездом на голове пояснила:

– Лев Николаевич в Москве. Будет не скоро, обратитесь к заместителю или оставьте ваше заявление в отделе.

В тот день мы так никуда и не попали. Не стали оставлять и письмо. Такое можно было послать и из дому. В «Тюменской правде», куда я заскочил, журналист-аграрник Сашка Васильев тоже развел руками:

– Тут, пожалуй, и исполкомовская бумага не поможет. Указ-то сверху спущен!

Через пару дней, оставив в полном огорчении старшего товарища, я уехал: отпрашивался с работы ненадолго. Ходил ли Петр Яковлевич по областным инстанциям, я не знаю. А лишний раз раздражать его вопросами не стал. Однако вскоре он продал своего вороного цыганам, которые стояли табором под Юрминкой. Для них-то законы были не писаны.

Обиды в отношении меня Петр Яковлевич не высказывал, но я чувствовал вину в том, что как корреспондент не смог ему помочь.

Вскоре я переехал в Омск, и наши дружеские отношения поддерживались какое-то время перепиской.

В последний раз мы встретились с Ширшовым в 1989 году, когда Великое государство доживало последние месяцы. В стране была полная вседозволенность. А уж лошадей – хоть табун заводи. Но силы Петра Яковлевича уже были не те. Распродав все свое хозяйство, переселились они с супругой Пелагеей Андреевной доживать к старшей дочери в Тюмень. Сильно постаревшего и побелевшего старика все также не покидало чувство юмора. За чаем мы посидели, посмеялись, повспоминали о былом, о грустных и веселых аромашевских приключениях.

А уж какие злоключения надвигались на страну! Хоть и кощунственно это рассуждение, но, наверно, к лучшему, что ни фронтовик Ширшов, ни другие, ушедшие к этому времени старики, не увидели этого драматизма.