Читать книгу Брусника созревает к осени - Владимир Арсентьевич Ситников - Страница 5

Вообще-то Славка в свои 16 лет помнил за целых 18, а может даже и за 19 лет. Он чётко знал то, что было до его собственного рождения. Прекрасно свою маманю Ольгу Семёновну представлял молодухой, когда жила она в деревне Кривобор на Чепце-реке. В это время она работала дояркой в колхозе, но страсть как любила бегать в лес по грибы-ягоды. Поначалу с подружками да одна, а потом с Николашей Мосуновым – комбайнёром, который стал её мужем, а Славкиным отцом. Он, как и мать, был тоже подростком военной поры, поднявшемся на крапиве, лебеде да разной ранней зелени вроде пестов, дудок-пиканов, кисленки, на травяном хлебе, а вспоён на березовице. Лес для них был спасителем.

Даже перед самым Славкиным появлением на свет не утерпела Олюнька – сбегала за ранними рыжиками-колосовиками. На обратном пути почувствовала – припёрло. Зашла к бабке-повитухе, потому что поняла: до фельдшера не успеть добраться. Залезла дома на кровать, сказала Николаше:

– Грей воду, готов наш боец на выход. Да рыжики-то посоли.

Отчего-то была уверена, что выскочит парень. Он и выскочил.

От матери, которая с малых ранних лет таскала Славку в лес по грибы-ягоды, передалась ему любовь к весёлым вересовым угорам, строгому, хранящему тишину сосновому бору, подступившему к самому посёлку. Мама утешалась любой малой доброй новостью. Разродилась белая кролиха, принесла полдюжины крольчат, она всплескивала руками:

– Гляди-ко, Славко, все шестеро живые. Никого не води, чтоб сглазу не было.

А в парничке возле казармы у них цветут огурцы. Пряча под фартуком, приносила она первый долгожданный огурец и вся светилась радостью:

– Гли-ко, экой красавец-молодец!

Они смотрели на этот обычный беломорденький огурчик, как на чудо, оттягивая момент, когда придётся пустить его на салат или окрошку. Ну как его съешь?! Он первенец!

– Ешь, Славко, ешь, там подрастают пятеро эдаких же парнечков, – уговаривала его мать, но он один есть не хотел. Только вместе.

Вызывали умиление у матери шилья первого лука и чеснока, которые крепли, становясь клинками и кинжалами, накалившиеся докрасна на солнце помидоры. Это в их-то холодном краю вечнозелёных томатов.

Мать любила одушевлять грибы и ягоды, огурцы, морковь, тыкву – всё, что вырастало и попадало на её глаза.

С грибами она разговаривала, как с живыми существами.

– Это где же вы упрятались, ребятушки? – выспрашивала она, поднимая нижние тяжёлые еловые лапы. – Покажитесь-ко, милые. Да какие вы красавцы. Почто стыдитесь-таитесь?

И подберёзовики в замшевых коричневых шапочках, и яркие красноголовики, и синявки вызывали у неё удивление.

– Будто солдатики выстроились – бравые, крепкие – одно загляденье, – хвалила она их.

У Славки летом не смывался с ладоней грибной дух. На заезженном «Диаманде» с утра срывался он из дома и уже часам к одиннадцати привозил корзину грибов: подберёзовиков, красноголовиков, белых, лисичек. Показала ему Ольга Семёновна заповедные места, которые ни под каким видом никому нельзя открывать, иначе место это пропадёт. Его затопчут. Но сама же нарушила это правило.

Отнесла как-то в знак благодарности, наверное, всё за этот же раздвижной стол, целое блюдо белых грибов благодетелям Сенниковым, и Верочка – Фарфоровая Куколка клещом вцепилась в Славку. Смотрела умоляюще: своди в лес. А он боялся идти с Верочкой. Опять начнут их дразнить: жених да невеста – из одного теста. Но это полбеды. Идти пришлось бы неминуемо мимо сосен, на которых Славка вырезал слова: «Катенька», «Катюша», «Катерина». Да ещё сердце, пропоротое стрелой. Догадается Верочка, чьё сердце там.

Катерину он сам уговаривал съездить на велосипедах за черникой. Места он знает. Черника полезная. Катерина делала большие глаза:

– Ходила я один раз с родственниками. Там столько комаров. Меня буквально заглодали. Боюсь, Слав. Не поеду.

Доканала Верочка Ольгу Семёновну.

– Славка, своди Верочку и Евдоху. Шибко им охота, – уламывала его мать.

– А мне шибко неохота. Им шибко далеко, – отговаривался Славка, но пришлось в конце концов согласиться, однако при условии, если сама маманя пойдёт.

Не знал Славка, о чём говорить с Дундей Березихой и Верочкой, а мать его от этой докуки избавит. Его дело к грибам их привести. Сгонял он накануне на велосипеде в сторону Кривобора. Вроде пошли лисички полками. Конечно, не белый гриб, но Верочке и Березихе сойдут и такие.

Чтобы миновать место с надписями, вырезанными на сосне, выбрал Славка вовсе другую, не лесную дорогу, а лугами. Шли не спеша, останавливаясь, чтоб нарвать зверобоя, топтуна, ромашки. Березиха и Ольга Семёновна толковали о том о сём. Березиха, любившая устрашать всякими невероятными случаями про заколдованные места, леших да кикимор, завладела разговором. Верочка слушала, открыв рот. Невероятно, забавно и пугающе.

Славка шёл спешным шагом вперёд, оставив грибников позади. Слыхал он эти березихины сказки. Ему хотелось побыстрее привести соседок к лисичкам. Пусть «насакают» их полны корзины и отвяжутся от него. Он-то для себя всегда грибов найдёт.

Вот и лес.

В пахучем пихтарнике Верочка взмолилась:

– Слава, да не беги ты так. Будто на дистанции летишь.

Из колючего вереса, из самой можжевеловой густерни с заполошным шумом вырвалась тетеря, до смерти напугав Верочку.

– Ой, – вскрикнула она и приникла к Славке. Он сердито отстранился.

– Ты что?

– Кто это, Слав?

– Страус.

– Разве они у нас водятся?

Славка не ответил. Придуряется Верочка.

– Вот садись и режь, – раздвинув в густерике дорогу солнечным лучам, сказал он: целый полк лисичек выстроился прямо у Вериных ног.

У неё засияли глаза:

– Ой, Славик, чудо какое! Ты просто волшебник, – она подскочила к Славке и поцеловала его в щеку, прижалась. – Милый, хороший.

– Ты что спятила? – возмутился Славка и с остервенением вытер щеку. – Этого ещё не хватало?! Целоваться.

На него смотрели честные, вопрошающие голубичные глаза Верочки.

– А я думала, ты меня любишь и тебе приятно, – с виноватой растерянностью пролепетала она, и у неё на глазах выступили слёзы, затуманив голубичины.

– Баба Дуня – сюда! – крикнул Славка. – Тут кое-что есть.

«Придумала ещё целоваться», – сердито буркнул Славка, отходя от Верочки.

Верочка убито склонилась к грибам. «Ревёт. Ну и пусть», – жёстко подумал он.

Березиха заахала, мать запричитала: надо же сколько рыжух высыпало! Ай да, Славко, на какое место привёл.

Грибов и правда они нарезали по корзине. Мать и Березиха возвращались возбуждённые, довольные, а Верочка шла унылая, хотя корзину лисичек набрала огромную. Еле тащила.

– Ну давай я понесу твой кузов, – пожалел Славка и поднял сенниковскую семейную бельевую корзину на плечо. Какая-то жалкая и удручённая была Верочка. Ну и пусть. Пусть не лезет целоваться.

Верочкин поцелуй почему-то был Славке неприятен, а вот то, как Катерина поцеловала его, он забыть не мог. Странно, непонятно. Почему так бывает?

Славка не сумел Катерину вытащить в лес ни за грибами, ни за черникой, а вот Кирка запросто всех поднял и Катерину – тоже.

– Беги за корзиной, – скомандовал он Славке, – На канавах ельца, сороги, окуней навалом.

Славка вынес из дровяника видавшую виды корзину, принялся затягивать проводом прореху.

Откуда ни возьмись, возникла Верочка. Видно, в окошко за Славкой следила:

– Ой, ребята, а меня? – в синих глазах мольба. – Я луку нарву и редиски, хлеба возьму. А соли надо?

– Давай. Одна нога здесь, другая тоже здесь, – приказал Кирка.

– Ну вот… зачем она нам? – поморщился Славка.

– Зачем она нам? – передразнил Кирка. – Она в тебя втрескалась. Не видишь? Понятно же.

– Чо втрескалась-то?! Соседка. За одной партой сидели, – начал оправдываться Славка.

– Короче, идёшь или не идёшь? А то я с Катериной. Она вон согласна. Пострел везде успел. У Катерины побывал, прежде чем к Славке зайти. А вон и она стоит в своих золотистых туфельках. Рыжина с волос сходит, у корней они русые. Значит, и вправду светленькая? Катерина в каком-то коротком платьице, больше раздетая, чем одетая.

– А купаться будем? – спросила она. – Плавки брать?

– Ты как на бал, – оговорил её Славка, – там болотина. Сапогиболотники надо.

– А босиком можно?

– Можно, – великодушно разрешил Кирка.

Верочка тут как тут. В авоське аккуратный пакет с провизией. Сама в белой панаме.

Славке хотелось, чтоб Катерина обратила на него внимание. По дороге он принялся рассказывать о храброй уточке, которая защищала своих утят-хлопунцов от вороны, а ещё о белках, которых видел в бору.

Кирка цыкнул зубом.

– Сколько ты знаешь, я больше забыл, – пренебрежительно бросил он. Славка увял и сразу замкнулся, хотел даже бросить корзину и уйти, но сдержался. Вредина и нахал этот Кирка. Перед Катериной выстарывается.

– Вот видите, у меня шрам, – сказал Кирка и повернул голову, чтоб все видели его царапину на виске. Катерина потрогала тоненькую ниточку шрама. Верочка сочувственно спросила:

– А не больно?

Славка отвернулся: расхвастался Канин Нос.

– Короче, врачи сказали – полсантиметра – и был бы мне капец, – ответил Кирка. – Короче, целая история у меня была.

То ли врал по-крупному, то ли привирал слегка, но предстала перед ними история, которой хватило до самых рыбных канав.

Они шли, оставляя в мягкой пыли следы босых ног. У Кирки они были чёткие, твёрдые, у Катерины узкие ступни, у Верочки миниатюрные мягкие лапки и только у Славки лапищи чуть ли не сорок пятого размера. Он шёл позади всех. Уж очень бросались в глаза его грубые ступни.

– Короче – отпросили меня у деда Герасима ройщики колодцев, – начал Кирка, – Август месяц – самая горячая пора для рытья, а главный землеройщик у них слёг в больницу. Прободение язвы. Надо было им такого же, как тот, мужика небольшого, вёрткого. Слонам делать там нечего, – видимо, намекая на рослого Славку, уколол Кирка. – А я как раз такой, малогабаритный. Один раз уж рыл с ними колодец. Хвалили.

«Заплатим, как взрослому», – обещали ройщики деду Герасиму. И тот меня отрядил на рытьё колодца.

– Решили мы с дедом, что сотни три отстегнут. Нам на голодные зубы. Кроха, короче, неплохая, – продолжал Кирка, придавая голосу таинственность. – Взяли ройщики верёвки, подъёмник-коловорот, лопаты, черповое ведро и зачем-то флягу. В общем, всю снасть. Короче, для себя у них бензопила, топоры, меня опустили на верёвке в недорытый колодец. Мужики вверху топориками стучат, пила зудит, а я как чёрт в кромешном аду, землю рою. Флягу заполню – дергаю за верёвку. Они тянут эту дурищу на сорок литров. Даже страшно. Небо и так с копеечку, а эта фляга вовсе его заслоняет. Лучше бы черповым ведром таскать, да им лень: ведро то и дело поднимать надо. А тут податливее: я молочную флягу набью землёй, защёлкну затвор, проволокой примотаю – тащите!

Несчётно я этих фляг отправил вверх. Дно колодца посырело, хлюпает водица. Надо ларь – ящик такой из толстых досок ставить, а то вдруг осыпь начнётся, плывун пойдёт и обвалится колодец.

Кирка с таким смаком рассказывал обо всех этих тонкостях колодезного рытья, что чувствовалось: хочет показать – знаток и умелец он отменный.

Катерина смотрела на Кирку чуть ли не с обожанием, Верочка тоже.

«Ну-ну, пусть душу отводит», – обиженно думал Славка, боровя ногами пыль.

– Короче, ройщики-стервецы вместо хорошей верёвки, – с возмущением продолжал Кирка, – старые вожжи взяли, а те перетёрлись. В общем, фляга эта сорвалась и чуть не на меня. Короче, если бы на меня – не шёл бы я тут с вами. Прямо под ноги шмякнулась, а меня по виску чем-то так хлестануло, что я взвыл. Глаза начало тёплым солёным заливать. Мазнул рукавицей – кровь. Это проволокой меня по виску пробороздило. Ну, думаю, сдохну от потери крови. Дотянулся до обрывка верёвки, задёргал.

– Ну чо, так быстро накопал? – ухмыляются вверху рожи. Я их по матушке: вытаскивайте скорей, так-растак.

Короче, выволокли меня. Я как баран резаный. Весь в крови. они струхнули: никакой техники безопасности! А я подросток. Говорят: в медпункт не ходи. Сами вылечим. Промыли рану, а мне водки полстакана: легче, мол, станет. Это я потом понял: в случае чего могли свалить всё на меня, пьяный, мол, сам виноват. Отлежался я, с забинтованной головой снова полез в колодец. Самый ответственный момент настал – до воды дорылись. Если ларь не поставить, вся работа насмарку пойдёт. Только от фляги я отказался. Ведром-то, может, не зашибёт.

Славка, слушая Кирку, забыл об обиде. Да, вправду пришлось Каниному Носу рисковать жизнью по-настоящему, а не понарошку.

– И правильно я сделал, что полез в колодец. Там уже вода по щиколотку. Грязь надо черпать, ларь устанавливать. Короче, у меня три колодца на счету.

«Вовсе взрослый Кирка человек, раз вырыл три колодца, – подумал Славка с уважением. – Шкет-шкет, а проворный».

– Ой, Кир, какой ты смелый, – пропела Катерина и ещё раз потрогала шрамик на его виске, и Верочка потрогала, Славка тоже склонил голову к Киркиному виску. Выходит, Кирка жизнью рисковал? Молодец! И ничего ему не рассказывал, хотя в друзьях ходили. Видно, много у него таких происшествий случалось.

– Ты, Кир, настоящий герой, – похвалила его Катерина.

– Герой кверху дырой, – хохотнул Кирка. – Что было, то было.

Подошли к канавам. Там и вправду плескались тупорылые рыбины. Видно, как сквозь стекло, пока воду не замутишь.

– Ну ладно, – оборвал Кирка сентиментальности, – Короче – хватит сопли на кулак мотать. Я с корзиной иду, а вы ботаете рыбу. Вон от того куста начинайте и мне навстречу, – показывая куст, распорядился Кирка.

Катерина, Верочка и Славка, утопая в иле, поскальзываясь на глине, принялись ботать ногами, стараясь подогнать рыбу к корзине. Кирка, почти по плечи погружая руки в воду, вёл её по дну. Потом поднимал. На дне пружинно бились серебристые рыбины. Складывали их в ведро.

– В августе щурят придём сюда ловить. Они всю бель сожрут и вырастут, как карандаши или веретёна, – говорил Кирка. – Поедим жареных щурят в сухариках.

Много знал Кирка из того, что касалось ловли рыбы. И, конечно, умел ловить эту бель – сорогу, окуней, ельцов – всего, что водилось в канаве.

– А подайте мне скорей развесёлых пескарей, – притопывая ногами в грязи, закричала Катерина и заглянула в ведро. – Уж скоро целое. Хватит, может быть?

– Ой, сколько чистить-то. От рук отстанешь, – со знанием дела вздохнула Верочка.

– Не дрейфь, Веруня, – откликнулся Кирка. – Учитесь, пока я жив, – и передал корзину Славке.

– Хватит лодыря гонять. Я весь упарился.

Славка отдал ведро с рыбой Катерине, взялся за корзину, но Кирке не понравилось, как он это делает. Медленно. Рыба крупная уходит, хотя Славке казалось, что он всё делает так, как делал Кирка. Но разве Кирке угодишь?

– Руки крюки, – ругался тот.

Видно, хотелось доказать всем, особенно Катерине, какой он умелый, ловкий и сообразительный, а Славка – неумёха.

Славка терпел.

– Всё, больше ведро таскать не могу, полное, – закричала Катерина.

Потом рыбу делили. Тут оказалась самой незаменимой Катерина. Кирка показывал пальцем на грудку, а она, встав в загадочную позу, таинственно начинала издалека:

– Эта рыба самой голубоглазой фее, чья фамилия названа в честь парижской реки, – накручивала она хвалу.

– Короче – Верке, – крикнул Кирка, – А эта?

– А это самому храброму мастеру колодезных дел.

– Кирке, – крикнула Верочка, довольная, что её фамилия оказалась в родстве с Парижем. – А эта морской фее, владычице морей с царственным именем.

– Катерине, – пропел Кирка.

Оставался Славка.

– Ну ясно, что Мосунову, – крикнул Кирка, не желая, чтобы Катерина навыдумывала что-нибудь лестное про Славку.

– Самому благородному и щедрому любителю природы, – пропела Катерина, хотя и вправду уже было ясно, кому принадлежит эта кучка.

Общую жарёху устроили в Доме с привидениями. Чистить рыбу Кирка не стал. Он залил её козьим молоком и поставил на керогаз.

Вкусно получилось. Ели – за ушами пищало. А может, они просто проголодались. Даже захворавший дед Герасим сполз с постели и подошёл к сковородке, похвалил их.

– Кормильцы. Свежая рыбка – целебная. Поем, дак оклемаюсь.

Кирке страшно хотелось понравиться Катерине, поэтому он и за столом из шкуры лез, угощал всех сигаретами.

– Курите, а то в голове моль заведётся, – доказывал он.

Верочка испуганно отказалась, Славка тоже курить не стал, зато Катерина задымила. Закинув ногу на ногу, она пускала с наслаждением кольца дыма и говорила:

– Расслабуха. Люблю ловить кайф. Ещё бы кофе по-турецки, как у нас в портовом городе. Есть у тебя, Кир, кофе?

Нашёлся у Кирки и кофе. Его пили все. Хорошо чувствовать себя взрослыми, самостоятельными людьми.

– А вот со мной ещё один случай был – не поверите. Чуть заживо меня не похоронили, – вдруг загорелся Кирка желанием рассказать ещё об одном своём необыкновенном происшествии.

– Публика замерла. Все дамы и джентльмены готовы были слушать Шерлока Холмса, – процитировала Катерина с английским акцентом отрывок из ещё никем ненаписанного романа о сыщике.

– Короче. Был День железнодорожника. Маманя взяла меня на их базу отдыха, – начал Кирка. – Уха там общая, песни, волейбол, купание. Мне это до фени. Короче – я закинул стакан водки и решил поплавать.

Славка знал, какой пловец Кирка – Канин Нос, и тот, будто сознаваясь, что пловец он неважный, сказал, что поплыл у самого берега и попал ненароком на быстрину, в самую стрежь.

– В общем, унесло меня далеко. Плыть по течению невозможно, а возвращаться надо против течения. Пошёл пешком, а это по берегу километров десять. Прихожу на место, где гуляли проводники и уху варили – никого. Пусто! Уехали и про меня забыли. А как я в одних плавках домой попаду? Если марафонцем притвориться, бежать надо. А я и так весь вымотался. Что делать-то? Хоть бы штаны какие или рубаху найти. Комары зудят, пауты жгут. Короче – смотрю: в саду чьём-то чучело огородное стоит. На нём шляпа, плащ, рубаха какаято. Раздел я это чучело и всё надрючил на себя. Конечно, как нищий ханыга, но ведь не голый. Надвинул шляпу на глаза. Голосую. КамАз пожалел, довёз меня до Медуницы.

Подхожу к дому, а тут у меня вой. Маманя ревёт.

– Ой, Кирочка, милый, как я не углядела. Ой-ой-ой.

Решили, что утонул я. Покричали там, поныряли – не нашли. Решили водолазов вызвать.

– Неужели правда? – изумлённо выдохнула Верочка.

– А что не правда-то?! Решили, что утонул я. Поныряли – не нашли. Без водолазов там не обойтись. А это только на другой день, ночью кто полезет?

– А у нас на взморье тоже похожая история была, – сказала Катерина. – Целая семья утонула.

Кирка цыкнул зубом: подумаешь, семья. Летом каждый день тонут.

– Короче – я появился. Живой, здоровый в виде огородного чучела, – проговорил Кирка. – Смеялись и плакали.

«Смотри ты, какая история была, – удивился Славка. – Ну а почему он мне-то не рассказал?»

Послышался кашель, и хриплый голос Герасима Савельевича оборвал Кирку:

– Ну, Кирилл, откуда ты врать-то так научился? Не с тобой ведь это было.

– А ты чего, дед, подслушиваешь, – не смутился Кирка. – Ну и пусть не со мной. Но было ведь с мамкиным знакомым.

Катерина засмеялась:

– Ну и хохма. Так и про колодец наврал? – хлопнула Катерина о стол рукой.

– Про колодец, правда, – сказал Кирка. – Дед, рыл ведь я колодцы?

– Рыл-рыл, – откликнулся дед Герасим из своей комнаты-боковушки. – Тут худого не скажу. Хорошо рыл. И заработал прилично. А вот на реке не он тонул.

И хоть Кирка наврал про то, как стал утопленником, было в этот день им весело. Да и рыбы все домой принесли. Кирка Канин оказался находчивым, почти взрослым, самостоятельным добытчиком. А вот Славка пока ничего такого не умеет. Разве сравнишь грибы с рыбой?

Хотелось ему найти какую-нибудь работу. Мать сказала, что десятикласснику надо ботинки хорошие и портфель. А где деньги на них взять? Славка и сам понимал, что с его вытершимся побелевшим портфелем выпускнику ходить будет стыдно. Да и ботинки скоро каши запросят.

Работу помог найти опять Кирка. К его деду зашёл выпущенный из ЛТП вёрткий мужик по прозвищу Тушканчик, клавший одно время с дедом печи, и сказал, что теперь он вкалывает на промкомбинатовской пилораме подсобником. И ещё такие подсобники требуются. Даже подростков берут. Работа простая – отбрасывать на эстакаде пиленый тёс – в одну сторону, горбыль – в другую.

Славка с Киркой побежали на следующий же день в Медуницу. Тушканчик не врал, требовались на пилораму подсобники.

Работа оказалась несложная, но тяжёлая и грязная. Берегись – не берегись – штаны и рубаха будут в смоле, так что Славка надевал что похуже. В замызганных штанах можно было без опаски прижаться к смоляным брёвнам и горбылинам. Даже качаться на упругих досках, когда мастер-пилорамщик отвернётся.

Кроме Славки и Кирки, работали два подсобника – Слон и Тушканчик. Слоном мужика по имени Нафанаил называли за большой рост и толщину, а маленький Тушканчик носил фамилию Тушканов и вполне соответствовал по фигуре прозвищу: был он щуплым, шустрым и худым. Они нагружали на тележки кругляк и подкатывали к пилораме. Та распускала брёвна на доски, Славка и Кирка сортировали их, отбрасывая в одну сторону отходы – горбыль, в другую товарный материал – доски. Доски по первости изгибались, будто живые, вывёртывались из рук, рукавицы-голицы улетали с горбылём в отвал. Приходилось лезть за ними. Без рукавиц-верхонок работать нельзя, а запасных нет. Лезь в отвал. Потом приловчились – перестали верхонки летать.

В зависимости от толщины доски раскладывали по разным штабелям. Потом их кромили и получались готовые пиломатериалы – любо-дорого посмотреть. Но этим уже занимались другие рабочие. Там тоже подсобники нужны были – рейку убирать, но Славка с Киркой попали к самой пилораме.

Слон и Тушканчик Славку называли пренебрежительно «подсан», а потом по-обидному Огурец, значит, зелёный. Кирку же называли почтительно «парень». Наверное, потому, что Тушкинчик работал с дедом Герасимом или из-за того, что Кирка держался по-взрослому. Мог за пивом сбегать в станционный буфет, сигаретами угощал взрослых этих мужиков. При выпивке Кирке перепадало от щедрот. Славка же отказывался пить даже пиво. Когда устроили ему проверку, как они говорили, «на вшивость», и подали кружку, он сказал:

– Я не пью и никогда не буду.

Все захохотали.

– Не созрел ещё, – пробасил Слон. – Огурец!

– Зелен. Огурец, – подтвердил Тушканчик.

И Кира добавил своё коронное: «Скусу не понимает».

В тот дождливый сонный день Слон со вздохом сказал:

– В эдакую погоду – займи да выпей, иначе тоска съесть. Тем более, что подвоза нет. Лесовоз сломался. Исшоркаем эти лесины – и шабаш – делать нечего.

– Истинная правда, – согласился Тушканчик. – Только я не пойду. Меня запеленгуют в магазине, потому что там Сестренница жены работает на винах. Скажут: только что лечился и опять…

Слон – фигура заметная, уйдёт – сразу видно. Шухер наведут. Ему тоже идти нельзя.

– Смену надо готовить, – сказал Слон. – Огурца не пошлёшь. Эй, парень, сгоняй – одна нога здесь, другая там. Тебе дадут. Знают. Ты как совершеннолетний выглядишь, – польстил Слон Кирке.

– Мне семнадцать, – сказал Кирка и протянул руку за деньгами.

Мужики натрясли рублёвок и мелочи – хватило на бутылку водки, полбуханки хлеба и доступную мелкую рыбку – кильку. Стандартный набор.

Работа шла своим чередом. Славка с Тушканчиком, заменившим Кирку, сортировали распущенный тёс. Дюжий могучий Слон справлялся один, крутясь с ломом, на погрузке лесин на тележку.

Славка догадался по радостному выражению тушканчикова лица, что Кирка оправдал доверие друзей, водку с килькой притаранил.

Работяги эти были большие конспираторы. Распивать водку они устроились с удобствами – в бункере – накопителе для опилок. Мягко, как на перине, ни с какой стороны не видно и не дует.

Пилорама без хлыстов, которые в этот день не привезли из-за ремонта лесовоза, остановилась. Рабочие разбрелись кто куда. Неторопливые курили в теплушке на проходной, соображая насчёт выпивки.

Славка заметил, что Слон, стараясь сохранить ровную походку, ушагал в посёлок. Тушканчик, видимо, смотался раньше. И они с Киркой пошли домой по железной дороге, где до Дергачей было ближе, чем по шоссе.

А на другой день на всю Медуницу поднялся тарарам. Оказывается, Тушканчик, выпив, уснул в бункере. Мастер, когда освобождал бункер от опилок, не подозревая ни о чём, выпустил их в отвал. Спящий подсобник Тушканов задохнулся в опилках. Наутро нашли его мёртвым.

О ЧП узнал весь райцентр. Приехали: милиция, «скорая помощь», начальство из райкома партии и райисполкома. С десяток машин. Закрутилось разбирательство.

Перетрусившие директор промкомбината и мастер стали искать «крайнего», чтоб отгрести вину от себя. Провели дознание, и выяснилось, что задушевные друзья Слон и Тушканчик устроились распивать водку в бункере, а бегал за бутылкой подсобник Канин Кирилл. Издал директор приказ: «Уволить подсобника Канина за нарушение трудовой дисциплины, выразившееся в организации пьянки в рабочее время».

У Тушканчика оказалось двое детей. По закону полагалось в случае смерти кормильца на производстве выплатить компенсацию, назначить пенсию. Кто виноват? Начальство! Оно не уследило за нарушением техники безопасности. А тут ловкий приказ: «Организатор пьянки – подсобник Канин – наказан».

Какую-то компенсацию семье Тушканчика отстегнули. И всё – тишь-гладь.

Кирка из-за увольнения не переживал. Конечно, жаль Тушканчика – безвредный и даже весёлый был мужик. Мог бы жить да жить. Но задохнулся. А он-то Кирка тут при чём?

Не согласись он сбегать за водкой, нашёлся бы другой и сходил бы, и принёс бы пол-литруху. И всё равно бы Слон и Тушканчик залезли бы в бункер. Они всегда там пили. Роковым было то, что Тушканчик заснул, а мастер ни раньше – ни позже придумал выпустить опилки. И если уж винить, то винить надо было мастера. В общем, две роковые случайности стали закономерностью и неотвратимостью гибели человека.

Все эти случайности и неотвратимости начальство замяло, свалив вину на Кирку Канина. Ещё пригрозили: «Скажи спасибо, что родственники в суд не подали». Тут уж директор промкомбината перехватил. Как раз, его бы прищучили, подай в суд родственники. Кирке-то 17 лет. Он ещё несовершеннолетний.

Славке без Кирки на пилораме было скучновато. Всё-таки свой человек, и развеселит, и уест. Однако надо было до конца августа дотянуть, чтоб получить полный расчёт.

Кирке делать было нечего: пас коз, слонялся по посёлку. Получив расчёт, в выходную субботу заявился к Славке с видавшим виды, выбеленным дождями и солнцем рюкзаком.

– Надо усталость снять, – интригующе сказал он. – Короче – возьми соли, хлеба, перца, лаврового листа. Остальное – за мной.

Он был немногословен и деловит. Не объяснял, зачем это всё надо и куда собрался его вести. Такой уж он многозначительный был – Кирка – Канин Нос. Любил создавать этакую таинственность. Но тайны не получилось. Верочка – Фарфоровая Куколка будто сквозь стены видела, что друзья вновь собираются куда-то. Она выскочила на крыльцо и умоляюще посмотрела на них. Рыбалка ей понравилась, и она готова была идти с ними вновь и в лес, и на реку.

– Если хочешь, возьми её с собой, – сказал Кирка устало, – А я Катерину позвал.

Вот оно как? Он уже решил всё за него. Выходило – Катерина – Киркина девчонка, а Верочка – Славкина. Отказаться? Неудобно. Хмуро собрался.

И ничего переменить уже было нельзя. Верочка стояла со своей авоськой, и Катерина поджидала у калитки своего дома. Хитёр Канин Нос. Славка нехотя двинулся следом.

– Куда пойдём? – спросила Верочка.

– На кудыкину гору. Вон видишь, – махнул Кирка рукой по направлению башни «Заготзерно». – Туда полезем.

– Туда полезем? Здорово, – восхитилась Катерина.

Кирка только сплюнул в сторону. Он давно был убеждён, что девчонки – преглупейший народ, но не сказал этого при Катерине.

В рюкзаке у него что-то побулькивало и позванивало, а что – спрашивать было неудобно. Тем более свои намерения Кирка пока раскрывать не собирался.

Августовская страда была в разгаре. «Заготзерно» вовсю вело приём зерна от колхозов. Шли машины с кузовами, засыпанными рожью и ячменём. Целые барханы хлеба грудились во дворе. День и ночь работали транспортёры и нории. Люди с деревянными лопатами гребли зерно на транспортёры. И конечно стаи ворон, галок, голубей, воробьёв и даже чаек копошились и вились тут. Особенно много было голубей. Среди сизарей мелькали и одичавшие белые. Теперь редко кто занимался голубями. И эти стали дикарями.

– Видите, какое богатство! Нагребём мешок и сварим кашу, – подходя к забору, сказал Кирка. – Эх, попировали мы тут в своё время с Мишкой Ворожейкиным!

О хулигане и воре с такой фамилией Славка с Верочкой слышали. И что-то было у Кирки и Ворожейкина связанное с кражей. Однако расспрашивать не стали. Но это их насторожило. У Кирки же вызывало гордость, что он знавал отчаянного Мишку Ворожейкина.

– Не, не. Мне зерна не надо, – запротестовала Верочка. – Мы куриц не держим.

– И мне зерна не надо, – сказал Славка, решив, что Кирка хочет подбить их на воровство. Раз они тут с Ворожейкиным зерно воровали, значит…

Кирка раздвинул доски, болтающиеся на одном гвозде. Видимо, это был лаз для охотников поживиться даровыми кормами.

– Короче – все за мной, – скомандовал Кирка.

Они нехотя полезли в лаз.

– Интересно, – развеселилась Катерина. – Контрабандисты. Полезем! – и засмеялась.

Над крайним от забора барханом вились голуби. Они деловито клевали зерно. Многие наедались до того, что с раздувшимися зобами не могли подняться и, чертя крыльями по зерну, ковыляли в сторону от людей, заваливались.

– Короче. Это расхитители и обжоры, – обругал их Кирка. – С ними надо бороться.

Видать, и правда не впервой занимался Кирка этим делом. Достал из рюкзака старую замызганную сетку и начал растягивать над зерном.

– Ты что, как истукан стоишь? – крикнул он Славке. – Помогай. Колышки воткнём, чтоб сетка поднялась.

Тут Славка быстро всё понял, тем более, что колышки у Кирки были.

Когда набралось порядочно голубей под сеткой, они со Славкой выдернули колья, и голуби забились в ячеях.

– Помогай, – скомандовал он Славке и принялся скручивать головы голубям. Тушки бросал в мешок. Славке было противно заниматься такой охотой, но он, глядя на Кирку, обречённо принялся сворачивать головы красивым, с радужным оперением птицам. Ему хотелось казаться умелым, деловитым, как Кирка, а не слюнтяем и размазнёй.

– Ребята, это ведь птицы мира, – ужасалась Верочка. – Как вы можете? Нельзя!

– Они уничтожают государственное зерно, – ухватила Катерина нужный смысл. – Давай, помогай, – и тоже свернула голову голубю. В Верочкиных глазах стоял испуг, потом возникли ужас и отвращение.

– Я не могу. Они ведь живые. Нельзя! – повторяла она.

– Не могу – не могу. Неженка. Надо! – требовательно проговорила Катерина, хотя вряд ли по сердцу была ей самой эта жестокая расправа.

– Короче – это охота, – завязывая мешок с тушками голубей, проговорил назидательно Кирка. – Благодаря охоте человек выжил. Если бы доисторические люди были такие слюнтяи, как ты, Сенникова, они бы вымерли. Они не только голубей, но и крыс, мышей и лягушек ели и змей. Хочешь жить – умей вертеться.

Конечно, Славка был по сравнению с Киркой неумёха, но он хотел научиться. И ему показалось, что правильные вещи говорит Канин Нос. Славка послушно выбрался за Киркой через лаз в заборе, поддержал доски, чтоб выбрались девчонки.

– А теперь ощипывать их будем? – полюбопытствовала Катерина, которой нравилась эта необычная охота и лазание по заборным дырам.

– А я не могу, я не буду теребить голубей, – запротестовала Верочка.

– Не можешь – научим, не хочешь – заставим, – сурово резанул Кирка, ведя их к железнодорожной насыпи. Опять удивлял он Славку своей практичностью, умением и знанием. «Кирка нигде не пропадёт», – с завистью решил Славка.

В отвале на железнодорожной насыпи подымливал каменноугольный шлак, вываленный маневровыми паровозами.

– Учитесь, пока я жив, – назидательно повторил Кирка и, засучив рукава рубахи, принялся прямо из лужи набирать руками грязь и обмазывать тушки голубей.

Славка, косясь на ловкие Киркины руки, сделал вид, что ему уже приходилось обмазывать глиной голубей. Куколки-кулёмки складывали рядком.

Что теперь прикажет сделать с ними Кирка?

– Перед следующей операцией мы с Ворожейкиным выпивали по сто граммчиков, – сказал Кирка. – Как?

Но никто его не понял.

– Да с вами каши не сваришь, – разочарованно проговорил Кирка.

В глазах Катерины и Верочки светилось любопытство. Что будут дальше делать ребята?

Каменноугольная зола, высыпанная из топок маневровых паровозов, дымилась целыми неделями в отвале, пока не ударяли дожди. Кирка нашёл железный прут от арматуры и, разгребая каменноугольную розово светящуюся золу, стал класть в жар голубиные тушки. Славка ухватил, что надо делать и, найдя железную полосу, тоже стал засыпать обмазанные глиной тушки раскалённой золой.

– Молодчик, – похвалил его Кирка, – Ты меня заменишь. У Славки давно брезгливость сменилась почтением к Кирке, который знал и умел делать то, о чём он, Славка, до этого дня и представления не имел. Вот это человек! Даже Верочка успокоилась и не говорила, что голубь – это птица мира.

– Готово, – сказал Кирка.

Околотив гарь, запёкшуюся глину с пером, сложили испечённые тушки в сумку и вслед за Киркой двинулись к Медуницкому пруду, на берегу которого райцентровские жители справляли по воскресеньям дни танкистов, кооператоров, ракетчиков, железнодорожников – все, что предписывалось календарём праздничных дат.

В субботу здесь было безлюдно. Разложили скатерть-самобранку – две газеты областного размера. Вот тут-то и понадобились соль-перец. Всё предстало в аппетитном виде.

– Не стол, а престол, – похвалил Славка Кирку.

– А я есть не буду, – упёрлась Верочка. – Это птицы мира.

– Да иди ты. Заладила. Птица мира, птица мира, – передразнила её Катерина.

– Тогда мы тебя больше брать не будем, – пригрозил Кирка.

Верочка с испугом покосилась на него и замолчала. Она выложила свой зелёный лук, малосольные огурцы и помидоры. Угроза, видимо, подействовала на неё.

– Может, ты и пить не будешь? – сердито спросил Кирка, доставая из рюкзака «огнетушитель» – тёмную бутылку вина «Агдам». Он ухитрился зубами сорвать пластмассовую пробку и набулькал в зелёную эмалированную кружку. – Короче – по солнышку. Славка, ты первый, – скомандовал он.

Славке не хотелось в глазах девчонок, особенно Катерининых, выглядеть этаким маменькиным сынком, хотя он никогда не пил по-взрослому из кружки, но решился и глотнул. Вино оказалось противным по запаху, но сладким. Морщась, выпил. После выпитого захотелось есть.

– Славка, как ты можешь, – сказала Верочка.

– А вот так, – храбрея, сказал Славка.

Кирка протянул кружку Верочке. Та панически замахала руками:

– Нет, нет, нет. Ни за что.

– Пригуби, – потребовал Кирка.

– Не могу и не буду, – упёрлась Верочка.

– Всё, больше не берём, – заключил Кирка.

Верочка обеими руками взяла кружку, заглянула в неё и сделала глоток.

– Ой, как противно, – и протянула кружку Катерине.

– За тех, кто в море, – сказала Катерина. – За стюардесс! – и храбро опорожнила кружку.

– Это японцы не пьют, – наливая себе, сказал Кирка, – Потому что они жёлтые и косоглазые, а мы белые и широкоглазые. За нас с вами и хрен с ними, – он по-мужиковски дуплетом засадил кружку «Агдама» и ещё добавил, – Теперь и поесть можно.

Голуби оказались вкусными, да и Верочкины малосольные огурчики тоже. Под вино всё шло хорошо. Только Верочка не ела, не притрагивалась к мясу.

– Съешь для расширения кругозора, – говорила ей Катерина.

– Не. Не буду, – отмахивалась та. – Это же голуби.

– Ну немного, – и протянула Верочке голубиную ножку.

– Повторяю. Больше брать не будем, – снова пригрозил Кирка.

Верочка взяла голубиную ножку, начала есть.

– Ну вот, приобщили дикаря к цивилизации, – сказала Катерина.

Видно, вино всё-таки подействовало. Славке стало весело. И вторую кружку он уже выпил безбоязненно. А у Кирки оказалась ещё одна бутылка «Агдама».

– Это вам. А сам я выпью водки, – и бесстрашно налил себе из четушки.

Ели-пили, вспоминали, как Катерина выиграла плюшевого крокодила.

У Катерины было весёлое настроение. Она даже запела:

Тихо вокруг. Кто-то ворует лук.

Грядка пустеет, Верка толстеет -

Вот как полезен лук, – и захохотала. Видно, она слегка закосела.

Славка и Кирка засмеялись. Вот уела так уела. И только Верочка

вдруг вскочила и со слезой в голосе крикнула:

– Никогда я никакой лук не воровала.

– И этот? – подъел её Кирка.

– И этот, – крикнула Верочка и вдруг заплакала. Её обидела не только песня, но и то, что она толстая. Да какая она толстая?! Вовсе не толстая! Кроме того, она вспомнила, как Славка во время похода за лисичками вырвался из её рук и остервенело вытер то место, в которое чмокнула она его. Всё одно к другому. Почему они её презирают и всё время подтрунивают?

– Дура, – крикнула Катерина, – Шуток не понимаешь.

– От дуры и слышу, – огрызнулась Верочка. Ух, какая вредная, оказывается, эта Первозванова.

– Тихо, дамы, – сказал примиряюще Славка. Ещё вцепятся друг другу в волосы. – Вы обе хорошие.

– Это всё потому, Сенникова, что у тебя недопой, – сказал Кирка, – А мы выпили, и нам хорошо.

Они ловко расправлялись с дичью, бросали кости приблудной, в репьях, кудлатой собачонке. И Верочка вроде успокоилась.

Потом они купались и хвалили Кирку за то, что он придумал такую фартовую штуку – ловить и жарить голубей. Славка мечтал уплыть с Катериной, как тогда, далеко, за изгиб пруда, чтоб их не было видно, но Катерина плыть не хотела.

– Ой, Славка, я пьяная, – сказала она, – А мой папа говорит: пьяные и дети тонут, не всплывая. Я не хочу тонуть. Давай лучше петь. Мою любимую: «Бананы ел, пил кофе на Мартинике», – и завела свою любимую песню, но песня никак не давалась, потому что голоса шли вразброд. Да и почему-то захотелось спать.

Верочка сидела обиженная, надутая. Ну и пусть сидит. Никому она не интересна.

А Катерина вдруг поднялась и стала танцевать, раскинув руки.

– Венский вальс. Славик, иди танцевать вальс, – но когда Славка поднялся, его повело в сторону.

Как же так? Он совсем не мог управлять собой.

– Слабаки! – презрительно бросил Кирка. – С «Агдама» их развезло, –и плюнул. – Подростки. Малышня. Финальная кружка – по кругу. Все должны.

Эта финальная, наверное, и доканала их.

Для Славки и Катерины «Агдам» этот оказался настоящей отравой. Первой, зажимая ладонью рот, ринулась напролом в кусты Катерина. Оттуда раздался противный звук, словно её выворачивало наизнанку.

– Какую ты дрянь, Кирка, приволок, – стонала она.

– Вино, как вино. Все пьют. Никто не жалуется, – безмятежно ответил Кирка. Видимо, он был натренированный питух, раз на него даже водка не подействовала.

– Я вам говорила, что нельзя голубя мира ловить и есть, – злопамятно упрекнула Верочка.

– Какого мира? Это дикие голуби, дичь, – поправил Кирка.

– Ой, как мне нехорошо, – стонала Катерина, – Это, Верка, всё из-за тебя. Ты не стала пить, и мне за тебя пришлось выпить больше, чем надо.

– Как бы не так. Это всё из-за голубей, – злорадствовала Верочка.

– Молчи! – успел сказать Славка и тоже ринулся в кусты. Его тоже стало выворачивать наизнанку. Путаясь в слюнях и соплях, он с ненавистью думал о том, какой он глупый и слабый, согласился пить такое дерьмо. Он же никогда до этого не пил. Зачем теперь согласился? Славка спустился к пруду, пытаясь обмыть лицо, но голова трещала, и хотелось где-то лечь, чтоб никто ничего не спрашивал и не тревожил его. И он впал в какую-то полуявь-полубред.

Когда начало смеркаться, они выползли на дорогу и побрели неверными шагами к Дергачам, потому что перепили. Вернее это они – Славка и Катерина перепили. А Кирка держался бодро и храбро. Он шёл, поплёвывая по сторонам, изображая этакого приблатнённого бывалого ухаря. А может, он им и был? Его любимая песенка: «Мама, я лётчика люблю, мама, я за лётчика пойду», была как нельзя кстати. И Кирка заорал её. Но когда он запел её, Славка весь сжался, потому что были в этой песне такие слова, которые могли вынести только парнячьи уши: «Мама, я доктора люблю, мама, я за доктора пойду». А дальше-то что? «…Доктор делает аборты, посылает на курорты – вот за что я доктора люблю!»

Неужели Кирка и это споёт?

Чтобы заглушить киркино пение, Славка заорал:

– Не знаю, где встретиться нам придётся с тобой, глобус крутится-вертится, словно шар голубой.

Кирка был недоволен, что Славка помешал его ухарской песне.

Идеальная Верочка шла в отдалении, с презрением косясь на них. Ей не хотелось, чтобы люди подумали, что она тоже из этой компании. Хорошо, что никто не попался навстречу.

Славка вёл Катерину за руку. Он боялся, что она упадёт.

– Ой, как мне нехорошо, – стонала она и опять сворачивала в кусты. Славка ждал её. Человеку плохо. Он должен помочь ей.

В Дергачах Славка старался идти ровно. Напился воды из колонки. Подозвал Катерину:

– Попей, лучше будет.

Он довёл её до дому и двинулся к казарме.

«Теперь главное, чтобы не пронюхали учителя, чтобы не проболталась Верочка, – думал он. – А всё равно. Только бы голова не болела».

Верочка ждала его у калитки.

– Не ожидала, Слава, от тебя такого, – начала она. – Вы меня все позорили и презирали. Я вам этого не забуду. А она вон какая. Напилась. Разве можно девчонке так?

Ему и без того было плохо, а тут ещё упрёки. Учить его Верочка начала. Ничего не ответив, он прошагал к своей выгородке. А Катерина всё равно хорошая!

Мать в страхе всплеснула руками:

– Ой, Славко, где это ты эдак-то?

Славка свалился в кровать.

– Голова, мам, – простонал он.

– Мучайся, мучайся, – проговорила Ольга Семёновна, – Не станешь больше пить. Разве можно эдак-то?

– Не стану, ма. Я никогда больше не стану, – стонал он.

Ему было противно, тошнотно и стыдно. Ой, дурак, какой я дурак! Не пил никогда, а тут сорвался с катушек.

И в воскресенье он был еле живой, подавленный и угнетённый. Наверное, и Катерина мучалась. А из квартиры Сенниковой слышалась музыка. Это идеальная Верочка играла польку-бабочку, которую уже давно знал весь дом. Славка сунулся головой под подушку от этой польки.

В понедельник после работы на лесопилке он шёл по посёлку, не глядя по сторонам. Ему казалось, что все знают, какой он был в субботу. Свинья свиньёй. Он обязательно провалится сквозь землю, если узнает, что таким его видела директор Пестеревского совхоза Люция Феликсовна Верхоянская, которая была для него самым идеальным и самым авторитетным человеком. Если она видела – позор на всю жизнь.