Читать книгу Брусника созревает к осени - Владимир Арсентьевич Ситников - Страница 6

После разгульного пира на Медуницком пруду наступили прохладные отношения. Славе было стыдно, возможно, и Катерине было не по себе, что так безобразно всё завершилось. Верочка Сенникова держалась гордо, отчуждённо: не хочу знаться с пьяницами. Только Кирка делал вид, что ничего страшного не произошло, и когда Славка начал оправдываться, сделал кислую рожу и презрительно цыкнул зубом.

– Неудобно штаны через голову надевать, да и то некоторые ухитряются. Подумаешь – выпил. Все забыли. Ты, конечно, слабак оказался.

Славка чувствовал себя должником перед Киркой и, получив расчёт на лесопилке, позвал его и Катерину в медуницкое кафе «Тройка», которую в обиходе звали презрительно «Конюшня». В «Конюшне» он заказал обед и мороженое, увидев которое Кирка схватился за горло, засипел:

– Я голос потеряю. Как буду петь: «Эх, мама, я лётчика люблю…» Надо горячительное, – но Славка горячительное брать не стал. Учёный.

Пока Славка с Катериной ели мороженое, Кирка сбегал в рюмочную и, видать, пропустил стаканчик. Сказал, что теперь голос восстановил и ему очень жалко их. Могут простыть и заболеть.

После «Конюшни» настроение поднялось.

Теперь им казалось, что все трое – они друзья – не разлей водой, которым вместе всегда хорошо.

Когда шли домой, около крайнего крепенького дома заметили перекладину – трубу, укреплённую между двух столбов. Видать, хозяин любил накачивать силу. Кирка зацепился одной рукой за трубу, поболтался с искривлённым ртом, как тряпичная кукла Пьеро, а Славка, схватившись за перекладину, сделал «склепку», «лягушку». «Солнышко» крутить он не умел.

– А ну, подтянись, – крикнула Катерина, – Считаю.

Славка старался.

– Двадцать пять, двадцать шесть, тридцать.

Кирка опять скривился:

– Кто тебе пуп лечить будет?

Дотянул Славка до сорока. Наверное, ещё бы мог, да неудобно стало. «Выхвастеня», – скажут Кирка и Катерина.

Славка и Катерина всё-таки сумели совершить этим летом свой коронный заплыв в карьере. Именно туда, за молодую гривку сосняка, где никто их не мог увидеть. Ах, какая это была благодать! Кирка и Верочка Сенникова с Витей Логиновым выходили из себя, зовя и ругая их. А Славка и Катерина только улыбались. Пусть кричат, выходят из себя. Чего им ещё делать, раз не научились толком плавать?!

Они лежали рядышком на мыске, перегребая друг у друга песочек, тихо улыбались. Славка осмелился поцеловать Катерину. Теперь уже в губы. Даже голова закружилась. Так это было здорово. А как было приятно смотреть в её глаза и опять целоваться. Теперь уже уверенно, зная, что Катерина тоже непрочь. Они с запозданием поняли, что время идет к вечеру, что смолкли крики осипших от оранья ребят.

– Поплыли обратно, – сказала Катерина, взъерошив Славкины волосы, и ловко скользнула в воду. Славка послушно, привязанно плыл следом, любуясь Катериной. Какая всё-таки необыкновенная была она. Красивая, точёная. На берегу одиноко догорал костерок. Обиделись, ушли приятели, не дождавшись их. Но это было полбеды. Беда была в том, что Катерина и Славка не нашли своей одежды и обуви. Славка обежал кусты, осмотрел ямы водороины. Нигде не было их одежды. Катерина принялась звать Кирку и Верочку, но никто не отвечал им, и нигде не было пропажи. Неужели кто-то чужой польстился на его затрапезную майку и тренировочные штаны?

– Это Кирка спрятал, – уверенно заключила Катерина. Она своим женским чутьём поняла, что в Кирке вскипела ревность. Катерина со Славкой, а он торчит тут. Вот и решил навредить. Ревность ревностью, месть местью, но как теперь домой-то идти? В одних плавках что ли?

– Давай пробежимся, как будто тренируемся перед кроссом, – сказал Славка. Конечно, хорошего было мало через весь посёлок бежать почти нагишом.

– Я ему всю морду расцарапаю, – зло крикнула Катерина и стукнула кулаком по стволу сосны. Лицо у неё было решительное, злое, но красивое.

– Давай я тебя поцелую, – некстати сказал он.

Катерина хмыкнула:

– Ну, ты даёшь. Давай лучше сделаем дикарские костюмы. Будто мы на съёмках фильма о Робинзоне Крузо. Я – Пятница, а ты мой друг – дикарь.

Славка наморщился. Ему было вовсе не по вкусу заниматься маскарадом, но он принялся рвать листья чёрнопалочника, осоку, собирать палки для копий. Хорошо, что отыскались куски провода и оборванная верёвка, которую он расплёл на отдельные нити. Теперь можно было связать траву в пучки. Получились юбочки и накидки на плечи. И вправду, будто костюмы полинезийцев, но мазать свою рожу углем Славка отказался. Хватит этого. А Катерина же намалевала какие-то знаки на лбу и щеках и потребовала, чтобы Славка подставил свой лоб.

– Будешь слушаться – поцелую, – сказала она и Славка согласился.

После этого в дикарском обличье Катерина вдруг принялась приплясывать, взмахивать «копьём» и выкрикивать какие-то никому не понятные воинственные заклинанья:

– Будо-рудо, будо-рудо-каракати. Мако-муко-бу-бу-бу. Мы из племени Муко-бу, но не людоеды, – заключила она.

Хорошо, что по пути с карьера им попалась только тётка Дундя Березиха, но она не поняла их африканские крики.

– Эко, эко. Что с вами, ребята? – испугалась она.

– Одежду спёрли, – признался, не умеющий врать Славка.

– Надо жо, народ пошёл, – посочувствовала Березиха, – Да вы в кустах посидите, а я вам какую-никакую одёжу приволоку.

– Не-не, мы дикари из племени Муко-бу, – запротестовала Катерина, вошедшая в дикарскую роль.

По округлившимся глазам Верочки, увидевшей их в таком обличье около казармы, Славка понял, что Сенникова не причастна к прятанью их одежды. Наверняка, Кирка один это сотворил.

– Я с подонком Каниным и разговаривать больше не буду, – решительно пообещала Катерина.

На следующий день Кирка сам притащил их смятую в ком одежду.

– Эх вы, – начал он попрекать Славку и Катерину, – На самом виду на дереве всё висело. Не могли догадаться, вверх поглядеть.

Но судя по тому, что штаны и майка были в песке, вовсе не на дереве прятал их Кирка.

– Подонок, подонок, идиот, – закричала Катерина. С криками смягчался и утихал её гнев. А Славка молча смотрел на Кирку. Бегающий увёртливый взгляд выдавал больше, чем слова. Вот, оказывается, что может вытворить Канин Нос. Вредина же он, однако.

В виноватых Кирка ходил недолго. Чувствовалось, что он доволен розыгрышем. Проучил Славку и Катерину.

Незаметно истаяли последние каникулярные денёчки. Пролетело куцее вятское лето. Пора за парту. Славка купил-таки новые ботинки, модную сумку с лямкой через плечо. Её привезла Анна Герасимовна. У Кирки их было две, и он уступил одну Славке. Теперь будут щеголять оба с одинаковыми сумками.

А Кирка вовсе замодничал. Раньше носил какие-то рабочие штаны, которые состояли из одних карманов. В этих карманах терялись у него ручки, расчёска, перочинный нож, гайки, винты, изолента.

– Всё в карманах Кирка тащит и набит карман, как ящик, – поддразнивала его Катерина.

Перед началом учебного года обзавёлся Канин Нос моднючими джинсами. Мать привезла с югов. Ни у кого таких не было. Катерина со знанием дела изучала Киркины джинсы, чтоб сделать заключение – «фирма» это или «самостроки». Что-то говорила про «лейбл», «коттон». Славка и слов-то таких не слыхивал. А Кирка в джинсах вроде и в росте прибыл. Моднючий парень стал, щёголь да и только. Настоящий выпускник десятого класса!

Начало 1978-1979 учебного года для Дергачевской школы Медуницкого района ознаменовалось многими событиями. Не только появлением джинсов у Канина Носа. Во-первых, их два девятых «а» и «б» слили в один десятый. Обнаружилось, что ушли в техникумы многие девчонки и мальчишки. До ушей родителей докатилось, что в районах области всех выпускников посылают на работу в колхоз: доить коров, крутить быкам хвосты. Для того что ли десять лет в школу бегали?!

Дальновидные, учёные жизнью люди предприняли меры предосторожности. Оба класса почти ополовинились.

В их классе да и в других старших классах парни были сплошь технари. Отцы, матери и братья работали на торфяных полях. Кто профилировщиком – выравнивал поле, кто на фрезбарабане – разрыхлял верхний слой торфа, кто на ворошилке готовил крошку для просушки. Валкователи сгребали её потом в валки. После этого за дело бралась главная машина УПФ – уборочно-перевалочно-фрезерный комбайн. Этот как слон в сравнении с мелким звериным населением. Вот он-то насыпал огромные курганы-караваны, из которых грузили торф в узкоколейные вагоны. Все технари мечтали работать на УПФ. О машинистах УПФ чаще всего писали газеты, они красовались на Доске Почёта.

Конечно, дома шли разговоры о торфах и о технике, а в школе – физик и химичка – ориентировали в торфяные техникумы. Денежно и не так уж хлопотно. Летом три месяца страда, а зимой жизнь влеготу. В общем, видели многие ребята из Дергачей себя уже торфодобытчиками и мечтали пойти, кто в техникум, кто в институт, а те, кто послабее, – в ГПТУ – учиться на тракториста-экскаваторщика или машиниста УПФ. И, конечно, с пренебрежением эти парни относились к чисто словесным наукам: истории, литературе – им это не понадобится и даже о физкультуре говорили через губу: фигня!

К десятому классу половина детей торфозаготовителей ушла в ГПТУ и техникумы. Остались те, что не хотели продолжать отцовскую профессию. Нынче их было трое. Самый приметный Петя Малых – верзила по прозвищу Малыш. Малыш был атлет. Он запросто метал гирю, гонял на мотоцикле. По натуре был добродушный, простой и весёлый человек, готовый всегда прийти на помощь.

Появились в школе два новичка – дети начальников.

Особняком держались эти два технаря – сын главного инженера торфопредприятия Эдик Резников и сын главного технолога Соснина – Олег. Эдик Резников учился в девятом, а Олег Соснин в десятом. Олег вроде и числился в их классе и в то же время не сливался с ним, скептически, свысока относился ко всяким суетным делам, вроде осенних балов, походов по родному краю, стенгазетам. Кроме того, этим ребятам казалось, что они будут продолжателями отцовских постов. Наверное, были уверены, что, окончив политехнические институты, вернутся сюда или куда-то повыше уже признанными руководящими специалистами.

Молоденькие учительницы терялись перед ними, и даже Фефёла слегка заискивала, замечая во всём облике этих парней отражение отцовского величия и влиятельности. Олег учился неплохо, был хороший математик. А на переменах они держались особняком, так сказать, по классовому признаку.

Олег делал одолжение, когда отвечал учителю по математике, снисходительно лениво совершал пробежку, когда принуждал учитель физкультуры, но не напрягался.

И развлечения у приятелей были свои. Они ездили с родителями в городской ресторан, на концерты в филармонию или в театр. Изредка выезжали в Москву. У них и там были свои знакомства и развлечения.

Вторым по важности событием, наверное, было появление в Дергачевской школе новой десятиклассницы – подружки Славки Мосунова и Кирки Канина – Катерины Первозвановой.

Теперь Верочка – Фарфоровая Куколка издали, из-за тюлевой занавески с тоской смотрела на троицу, называя их про себя пьяницами и гуляками. Кроме того, для неё стало ясно, что Славка втюрился в эту выскочку и нахалку Первозванову. И как Славка не может понять, что она просто делает вид, что он ей нравится, а сама за любым побежит. Вон с Вовкой Свистуновым на танцах выкаблучивалась.

И Кирка тоже около неё. Даже на заборе написал углём «Катерина», а у неё, наверное, в её Калининграде кавалеров – пруд пруди.

Но пока все трое были вместе. Друзья – не разлей водой. И Катерина, хоть девчонка, – в доску свой парень.

Ещё до начала учебного года в Дергачах все узнали Катерину. Одни считали её хвастушей и всезнайкой, другие в общем-то девчонкой неплохой, компанейской. А её программное заявление: «Я по психотипу лидер, подчиняться не люблю и не буду» дошло даже до дебелой богатырши Изы Метелевой, ходившей в лидерах и заводилах в школе и на торфах. Иза Метелева хмыкнула, выслушав своих наперсниц, и сказала:

– Это мы ещё посмотрим. Не таких ломали.

Про Изу соседи говорили:

– Полностью копию с матери сняла: могутна, говорит этак же, матюгами, да и рожи – одинаковы.

По своей могучей стати Иза больше походила на учительницу, чем на ученицу, особенно со спины. Чувствовала она себя вполне взрослой и сильно тяготилась школой и учением. В откровенную минуту даже заявила, что сразу после десятого выйдет замуж и сходу нарожает детей. Может, трёх, а может, даже пятерых. Никто не сомневался, что именно так и поступит она, потому что у матери с отцом было шестеро детей. И все девки. В этом женском царстве отец чувствовал себя забитым, растерянным и загнанным существом. Командовала всем мать и, конечно, Иза переняла её ухватки и гоняла сестёр как сидоровых коз, да и отцу доставалось в горячую минуту: тогда летели матерки, которые были в обиходе в этой семье. И вообще, их разговор больше походил на ругань, чем на нормальную речь. Но когда другие люди замечали это, Метелевы удивлялись: нормально говорим.

Остальные предпервосентябрьские события были, наверное, не столь значительны. Официальная власть в слитом десятом классе была предоставлена Нюсе Колодкиной – высокой очкастой примерной девочке, кандидатура которой на пост старосты была единогласно одобрена учителями. Нюся всегда была старостой, отвечала учителям, кто отсутствует в классе, объявляла ребятам об изменениях в расписании уроков, была примерной всегда и во всём. Кроме того, она выпускала стенгазету «Наша жизнь». Номера этой газеты огромные, метров пять в длину – не меньше. Нюся писала их на обратной стороне обоев. Вывесив газету, наблюдала издали за реакцией читателей. Хотелось, чтоб похвалили. И её хвалили.

Нюся тайком писала стихи и печатала их в стенгазете под чужой фамилией Лодкина, но все знали, что это Колодкина и псевдоним переиначили на «Лодкина и К?». Её стихи о дружбе, о светлом будущем, о весне, которая считается порой любви. Но о любви Нюся тоже очень осторожно писала, а то не дай бог кто-то заподозрит аналогии.

Подругой Нюси была Юлька Гракова, бледная, невзрачная девчонка с острым носиком. Но как раз Юлька была, наверное, упорнее и твёрже любого из учеников 10-го, слитого из двух девятых «а» и «б». Жила она в дальней деревне Гулины, где была школа-восьмилетка, и обычно всё учение заканчивалось после восьми классов. Разъезжались гулинские парни и девчонки по ГПТУ, ухитрялись поступать в техникумы, на худой конец задерживались до армии в своём колхозе. А Юлька, глотающая на ходу не только художественную литературу, но и статьи Писарева, Добролюбова и Белинского, решила окончить среднюю школу, чтоб поступить в университет на философский факультет. Хотя шансов ровно никаких у неё не было. Жила в Дергачах она у одинокой тётки-пенсионерки – материной сестры Таисьи Васильевны, помогала ей по дому, топила печь, приносила воду, а та давала ей за это угол. Юлька заполняла полстенгазеты сильно умными статьями, которые никто не читал, потому что они были очень учёные.

Видно, родители не могли давать Юльке денег, поэтому питалась она скудно. Сидела на картошке, капусте, которые привозила из дома. Бледная, худая, но неуступчивая и задиристая она умела настоять на своём. На её вопросы не могли порой сразу ответить даже самые искушённые в науках учителя.

– Мудришь, Гракова, – обрывали её обычно, чтобы не попасть впросак. Даже Фефёла не смогла ответить на её вопрос, почему историк Василий Ключевский сказал, что история ничему не учит, а только наказывает за незнание уроков. Откуда она это взяла?

С каникул возвращалась Юлька Гракова с очередной подросшей сестрой, чтоб устроить и её в Дергачевскую школу. В конце концов, оказались в Дергачах три бледных недокормленных сестры. Они в перемены облепляли Юльку, а она, серьёзная и строгая, поучала их, как надо себя вести. Они звали её «няня», видимо, потому что Юлька со всеми ними тетёшкалась дома, качала в зыбке, садила в «дупло» и таскала на закрошках.

У Юльки была поразительная, почти феноменальная память. Когда её вызывали к доске, она вдруг превращалась из сутуловатой бледной замарашки в гордую решительную ораторшу, на щеках выступал румянец, глаза загорались, и она звонко и отчётливо начинала доказывать учителю то, что он знал давным-давно, а иногда и то, чего слыхом не слыхивал.

Третьей подружкой Нюси и Юльки была Танька Бугрова – вовсе несуразное, какое-то квадратное сутулое создание, которую называли Обрубок. Танька начиталась всяких приключенческих книг и мечтала стать геологом. Она уже сейчас возилась с какими-то камнями и гальками, пытаясь найти в них полезность. Жила она уже в будущем. Вечно ходила в спортивном замызганном костюме и в сапогах. Школьная форма сидела на ней как-то сикось-накось. Щуря близорукие глаза, она, наверное, видела не свой посёлок Дергачи-Торфяной, а скалистую тайгу, по которой пробирается она с киркой-обушком и роется в породе для того, чтобы найти залежи золота, нефть или даже алмазную трубку. И совсем не учебными книгами был забит её портфель, а сочинениями Ивана Ефремова, Владимира Арсеньева и всякой другой литературой, которая была доступна только её пониманию.

Беспечное легкомыслие олицетворяли двойняшки Сестренницы Нелька и Тамарка Топоровы, которым всегда было весело. Если фразу начинала одна, то заканчивала другая. Видимо, и мозги у них были одни на двоих, потому что думали одинаково.

Неразличимые, неотличимые, улыбчивые, в одинаковых белокурых кудряшках они всегда готовы были на невинный обман и хитрый розыгрыш. Если в школе появлялся новый учитель, то обязательно отвечать вместо Нельки выходила Тамарка и наоборот. Класс покатывался от смеха.

Когда Славка учился в третьем классе, Сестренницы разыгрывали его, называя себя по-разному, то Нелей, то Тамарой, пока Славка не разглядел, что у Нельки на шее есть родинка, которой нет у Тамарки.

А в восьмом уже были предложения серьёзные:

– Хоть бы, Славка, пригласил на свидание. Мы близняшки, но не сиамские, будем приходить по одной. Ты только не спутай.

– Тьфу на вас, – говорил Славка.

Но дома они тихонечко распределили между собой обязанности. Если одна пасла козлуху, то другая доила её. Коза у них была вреднючая, и они назвали её Файкой по имени директорши школы, от которой им перепадало за проделки. Но вряд ли директорша знала об этом, если ей, конечно, не рассказала дочка Светка Ямшанова. Светка ценила свой авторитет. Она была комсоргом класса.

В первый учебный день героиней хотела быть Иза Метелева. Она решила проучить новенькую – Катерину Первозванову. Она не слыла сильно умной девицей, поэтому по успеваемости и по габаритам прописалась на «камчатке». Молоденькая литераторша Ксения Петровна утверждала, что Иза не отличает Сервантеса от серванта, а в слове «почтальон» ухитрилась сделать шесть ошибок. Запомнился всем её ответ о реформаторе Сперанском:

– Всё помню, когда родился и когда умер, а что делал – забыла.

Некоторые издевались над Изой, говоря, что сытое брюхо к учению глухо. Но издеваться было небезопасно. Иза умела расправляться с обидчиками. Побеждала даже самых драчливых мальчишек, не то что девчонок. Около неё всегда толклись почитатели, которые жаждали приключений. Они гордились тем, что приятельствуют с самой Изой Метелевой. Такой храброй, решительной и бесстрашной.

Сегодня свита ожидала особенно дерзких, захватывающих подвигов. Заурядные же, мелкие инциденты, героиней которых была Иза, случались чуть ли не каждую перемену. То она цепляла за шиворот нерасторопного восьмиклассника, не уступившего ей дорогу, то требовала выкуп у семиклассника за то, что отмутузила его обидчика. После уроков, оседлав стул, она заставляла «придурков» из своего класса делать мокрую уборку, которую полагалось по распоряжению классного руководителя делать ей. Даже выпускники остерегались связываться с девятиклассницей Изой Метелевой. Разве это не позор быть побитым девчонкой. А нынче Иза – десятиклассница и авторитетнее её в школе нет.

Неразлучная троица: Канин, Первозванова, Мосунов появились в шумном школьном дворе. Кирка вместо приветствия лягнул под зад скрипача Витю Логинова: «Привет, Ойстрах недоделанный!» Хозяйственно приметил на клумбе чуть ли не самые поздние цветочки по прозвищу «ноготки», сорвал и торжественно внёс в коридор, ещё не зная, что можно сотворить с их помощью.

Славка широко открыл дверь перед Катериной, которая гордо вышагивала в юбке с разрезом до бедра, в какой-то потрясной кофте, державшейся на одной бретельке. В теряющей рыжину косе цвёл огромный оранжевый бант. Девчонки в коричневых форменных платьицах с застенчивыми кружевными воротничками, в белых фартуках онемело смотрели на новенькую. Во даёт! Видать, для неё закон не писан.

У Изы Метелевой с Каниным Носом был негласный договор о ненападении. Он тоже любил подвиги и мог отметелить любого ни за что ни про что.

Иза Метелева пребывала в приподнятом, предбоевом настроении и попыталась в знак расположения сграбастать юркого второгодника. Впрочем Канин Нос уже второгодником не считался, так как с грехом пополам переполз в десятый и тоже был настроен если не бравурно, то вполне оптимистично, потому что чувствовал себя равноправным десятиклассником. Он ловко избежал Изиных рук и, оказавшись за её мощной спиной, моментально воспользовался этим – ущипнул её за бока, отчего Метелева по-поросячьи взвизгнула.

– Научи на гармошке играть, – пропел Кирка, пройдясь пальцами по Изиной талии.

– Нахал, – кинула незлобиво Иза, попытавшись вновь изловить Канина, но тот был далеко.

Конечно, рыжеволосая зазнайка Первозванова, продефилировавшая в своём вызывающем наряде мимо Метелевой, вызвала возмущение. Гордыня так и пёрла из этой заезжей девицы. Всезнающая, всех презирающая, нахальная и независимая.

– Эй ты, рыжая курица, подойди сюда, – поманила её Иза могучим пальцем. Славка и Кирка насторожились. Какую пакость выкинет эта дурища Метелева?!

– Деньги на бочку, – деловито и непререкаемо произнесла Иза, протянув обширную пухлую ладонь. – Я смотрю, ты богатенькая, да и мать у сейфа сидит.

– А вот этого не хо-хо? – резко повернувшись, мгновенно откликнулась Катерина и загнула сразу четыре фиги: две на левой, две на правой руке.

Иза оглянулась, словно желая узнать, кому предназначаются кукиши. Неужели ей? Пока никто не осмеливался гнуть ей фиги. Видать, новенькая не знает, кто главный в их школе. Так пусть узнает, и Метелева схватила Катерину за косу, украшенную оранжевым праздничным бантом.

Катерина не вырывалась и не отбивалась. Она спокойно и раздельно потребовала:

– Отпусти, считаю до трёх.

Может быть, по природной недальновидности, а вернее всего из-за своей самоуверенной силы и нежелания уступать своего владычества Метелева не придала значения словам Первозвановой, что она по своему психотипу лидер, который не то что не желает, даже не умеет подчиняться.

Метелева густо гоготнула. Чтобы она выполняла условия какой-то заезжей задаваки?! Да никогда!

– Раз, два, три, – отчётливо произнесла Катерина и лягнула Метелеву в низ живота. Удар был такой неожиданный и болезненный, что Иза захлебнулась, ловя ртом воздух, и отпустила косу. Катерина мгновенно сбросила с ноги свою золотистую туфельку и начала азартно лупить ею Изу Метелеву по пухлым щекам и лбу.