Читать книгу Избранное - Владимир Бурлачков - Страница 29

Его желание заговорить вполне могло столкнуться с ее нежеланием ответить.

К тому же, она почти всегда была занята, – показывала кому-нибудь из покупателей готовальни и тубусы или раскладывала по стопкам тетради.

Из его попыток обратить на себя ее внимание ничего не выходило. Впрочем, эти попытки состояли лишь в том, что он останавливался перед прилавком, за которым она стояла, и внимательно изучал, в каком порядке разложены на зеленом сукне ручки, скрепки, карандаши и все прочее.

Ее разглядывали многие. Кто-то – издалека, как он; кто-то – подойдя к ней с вопросами о разных канцелярских мелочах. Ревности в нем это не вызывало. Но в такие минуты он злился и думал, что в его годы пора поменьше рассчитывать на невероятные встречи.

Он долго бродил по магазину, оглядывая витрины, был готов уйти в очередной раз ни с чем и неожиданно заметил, что она осталась одна. Но и тогда он не заторопился подойти и заговорить. Это казалось бесполезным, – кто-нибудь обязательно должен был ему помешать.

Когда все витрины были внимательно рассмотрены, ему все же пришлось остановиться перед ней, вымученно улыбнуться и, злясь на собственную глупость, завести разговор про ручки и карандаши. Она отвечала вполне дружелюбно, не улыбаясь, но будто готовясь вот-вот рассмеяться. Он не захотел дожидаться позорного финала и выпалил:

– А можно вас куда-нибудь вечером пригласить?

– Ой, так сразу?.. – спросила она и смутилась.

После разговора с ней он выскочил на улицу, быстро пошел к Пушкинской площади и только у бульварного кольца сообразил, что ему надо в другую сторону. Он был скорее удивлен, чем обрадован, но волей-неволей уже гадал об их встрече. В толпе у входа в метро он вдруг подумал: «А может быть она не придет…». Эта мысль отравляла ему жизнь целых два дня.

Он ждал ее у памятника Маяковскому. Ему казалось маловероятным, что она сейчас появится. Но его пугала сама мысль о том, что придется, наконец, сказать себе: «Ну, теперь-то ждать совсем бесполезно».

Она вышла из метро и стала переходить улицу возле концертного зала, а он смотрел по сторонам, боясь как бы, откуда ни возьмись, на нее не выскочила машина.

Он забыл поздороваться и сказал:

– А я – Саша. А вы?

– Вита, – сказала она и почти без паузы спросила:

– А вы чем занимаетесь? – Будто твердила эту фразу всю дорогу.

– Во всяком случае – не злоумышленник, – сказал он и стал рассказывать ей об институте, в котором служил ученым секретарем.

Была середина сентября. Теплый, но ветреный вечер. Фонари на Тверском еще горели среди листвы, но осень уже чувствовалась.

Они побродили по городу и больше часа простояли в очереди в кафе-мороженое на улице Горького. Кафе закрыли как раз перед ними.

У него мало было, чем похвастаться. Он рассказывал о давних турпоходах на байдарках и об охоте в волжской дельте, а потом – о чем-то одном с другим не связанном, вперемежку с расспросами об ее семье и работе.

– Вы знаете, я уже два раза в МГУ поступала, – сказала она, будто признаваясь в чем-то. – Сначала на биологический, потом на географический.

– А я со второго раза поступил, – сказал он.

– Еще год придется в магазине отработать, – сказала она.

– И как вам там?

– В магазине? Да что вы спрашиваете…

– А можно вас в театр пригласить? – спросил он.

– Знаете, честно говоря, я с вами с удовольствием пойду, – сказала она, смутившись.

Эта фраза изменила его. Он почувствовал, что начинает для нее что-то значить. Но его власть над ней оказалась призрачной. Она не разрешила проводить ее до дома и его попытка настаивать сразу испортила ей настроение. Они расстались у метро «ВДНХ».

Мечтания о ней раздражали его своей сентиментальностью. Он не рискнул бы заикнуться о них никому, – настолько они были лучезарно глупы. Но с ними было сладко засыпать и просыпаться.

В театр они опоздали из-за нее. Она пришла минут на пятнадцать позже и извинялась перед ним, как извиняются перед учителями и начальниками. Во время спектакля он поглядывал на нее искоса. Ему казалось, что она улыбается, замечая его взгляд. Но в его сторону она вдруг обернулась недоуменно-недовольно.

В антракте ей не захотелось выходить из зала. Он просидел рядом, не зная, о чем говорить, то и дело предлагая ей принести что-нибудь из буфета.

Он опять проводил ее до трамвайной остановки у метро «ВДНХ». Трамвай долго не приходил. Было очень холодно. На чистом, но темном небе светились звезды и большая луна метила рогом в шпиль останкинской телебашни.

– У меня две недели будет много дел, – сказала Вита. – Даже не знаю, когда мы увидимся.

– Но позвонишь? – спрашивал он. – Позвонишь? Да? В понедельник?

Он прождал ее звонка целый вечер. Она не позвонила и на следующий день.

Злился он только на себя. Злился, что не может уйти, забыть и не ждать ее звонка. Ему казалось, что он понимал ее. Он был намного старше, и, наверное, она чувствовала себя неудобно рядом с ним. «Странно, что я этого не заметил, – думал он. – Ведь это должно было как-то проявиться. Но, может быть, не в этом дело. А тогда что же?» Этого «что же?» находилось великое множество – от заболевшей матери, которую нельзя оставить, до нагловатого парня, который ни за что не хочет, чтобы его оставили ради кого-то другого.

В конце недели он подошел к ее магазину. За двойными стеклами витрин бродил народ. Но блики и тени мешали заглянуть в зал. Ему пришлось прижаться к стеклу. Она стояла за своим прилавком. На ней был облегающий голубой свитер с большим воротом. Она с кем-то разговаривала, в следующее мгновение оглянулась и посмотрела на него. Он отпрянул от стекла, отошел в сторону и подумал: «Что ж, значит, вот так и расстались».

Свет в магазине давно погас, а она все не выходила. Он даже стал опасаться, что проглядел ее, пока прохаживался возле троллейбусной остановки.

Она вышла вместе с полной женщиной в синем пальто. Женщина что-то ей рассказывала, а она почти не слушала и смотрела перед собой. У подземного перехода их остановил парень в длинном черном плаще.

«Вот, теперь все понятно, – подумал он. – Конечно же, с самого начала…»

Ее спутница обернулась и показала куда-то в сторону. Парень кивнул и направился дальше.

Женщина дошла с Витой до метро, что-то крикнула на прощание и начала спускаться по ступеням.

Он подошел к Вите и поздоровался.

– Ой, это ты! – почти вскрикнула она и дотронулась рукой до его плеча.

Они шли по бульварному кольцу. Она рассказывала, что брат пишет из армии плохие письма, что начальница была ей очень недовольна, а сейчас вроде бы все переменилась, что пора выбирать, куда поступать на следующий год. Он говорил ей о себе, шагал рядом с ней и чувствовал, что ему вдруг стало возможно дотронуться до нее, – обнять за плечи и потянуться к ее лицу губами.

Они спустились по бульварам к Трубной площади, повернули назад к Пушкинской, но не дошли до нее и оказались на Петровке.

– Ты знаешь, я тебя очень благодарна, что ты сегодня пришел, – сказала она.

– Пойдем куда-нибудь на днях, – предложил он. – Куда ты хочешь?

– Куда поведешь… – сказала она.

– Знаешь что! Приходи ко мне в воскресенье обедать, – предложил он.

– Обедать? – переспросила она.

– Ну, мне неудобно тебя на ужин приглашать, – сказал он.

Она заулыбалась и отвернулась.

На трамвайной остановке она опять сказала, что провожать ее не надо, быстро поднялась по вагонной лесенке и, обернувшись, успела помахать ему рукой, прежде, чем двери сдвинулись и закрыли ее.

Они должны были встретиться через два дня. Никогда он не мечтал так напропалую, как в эти дни, и никогда еще будущая жизнь не представлялась ему такой ясной и долгой.

В воскресенье утром Вита позвонила и сказала, что встретиться с ним не сможет. Он спросил: «Почему?», но она не ответила. Он почувствовал, что если спросит еще раз, она ответит что-нибудь вроде: «Потому что потому…».

Он прождал ее звонка целую неделю. Ждать дальше стало бессмысленно. Он опять пришел к магазину. Она стояла за прилавком и, как ни в чем не бывало, болтала с кем-то из покупателей, даже улыбалась.

Он понял, что уже никогда не сможет подойти к ней. Это было даже не решение, вдруг найденное им. Это был единственно возможный поступок, на который он был способен. Что-то иное не просто казалось немыслимым, а не существовало вовсе. Ясность, какой бы злой она ни казалась, пришла окончательно и бесповоротно. «Значит, и так расстаются, и так…», – думал он, уходя.

Он вспомнил об этом много лет спустя в ветреную октябрьскую ночь, когда ему стало совсем плохо. У него не было сил даже улыбнуться над собой. Его лицо ничего не выражало. Он терял сознание, а когда приходил в себя, открывал глаза и пытался увидеть, не начинает ли светать за окном.

Ее не было с ним. Он уговорил ее уйти домой. Он переживал, что она так вымоталась за эти дни, и ему хотелось, чтобы она хоть немного отдохнула.

К утру ему было не под силу открывать глаза. Но он не чувствовал одиночества. Он знал, что, догадавшись о неладном, по полупустому, раннему городу спешит моложавая седая женщина. Ждать ему оставалось недолго.