Читать книгу Вера и рыцарь ее сердца. Книга шестая. Любовь нечаянно нагрянет - Владимир Де Ланге - Страница 2

Иоланта нахрапом вошла в жизнь Де Гроте, быстро освоилась в его доме и вскоре стала в нем полновластной хозяйкой, но Ронни не чувствовал себя жертвой такого грубого вмешательства в свою жизнь.

Договор есть договор.

Иоланта обязалась выплачивать половину кредита за дом на голландском побережье, и вдобавок она была прямой противоположностью Каролин. Врожденная чистоплотность Иоланты восхищала, от ее заботы невозможно было скрыться, она предвосхищала все земные нужды Ронни, в нужный момент подставляя ему стул, тарелку с едой, расправленную постель.

С ее приходом дом Де Гроте блистал порядком и чистотой изо дня в день, с утра до вечера. Готовила Иоланта ту вкусную еду, которую Ронни любил с детства. В постели она не привередничала, была проста в чувствах и откровенна в сексуальных желаниях. В ней не было расточительности Каролин и скупости Лилиан.

По жизни Иоланта была собственницей, и считала, что владеть любимым мужчиной и всем, что он имеет, ее предназначение.

Настало время и для Ронни быть счастливым мужчиной, но он им не был.

Иоланта во всем старалась ему угодить, потакала его любым прихотям, выслушивала его многочасовые диалоги о политике, о вреде «полезной» пищи и о скорой гибели человеческой цивилизации, она не ворчала, когда он засиживался у компьютера, она сама любила поиграть в компьютерные игры до рассвета, после которых они оба просыпались с головной болью около полудня.

Все было хорошо в отношениях любовников, но Иоланта лишила мужчину того, что раньше он имел в избытке: свободного времяпровождения. Теперь она решала, что хорошо будет для Ронни, а что плохо, кто ему может звонить, а кто не может, с кем ему встречаться, а с кем надо расставаться. От нее взора просто невозможно было скрыться, она всё она замечала и на все имела свое неоспоримое мнение.

«Ронни, почему тебе звонят каждый день Пегги? … Ну, и что, что она твоя дочь? Пусть она звонит своей маме. Запрети детям названивать тебе по пустякам. Напомни им, что у тебя уже другая жизнь!»

«Эй, Ронни, это куда ты собрался, на ночь глядя? … Прогуляться? … Как это, так просто прогуляться? Я обязана знать, куда ты пошел и когда ты вернешься, чтобы приготовить тебе свежий кофе. … Дождь предвещали, а ты, мой дорогой, не берешь с собою зонтика. А знаешь, мой дорогой, лучше мы вместе пройдемся до церкви и обратно».

«Ронни, как это понимать? Ты проторчал у нашей соседки целых 35 минут? Она же стара, как подшитый тапочек, а на чужих мужчин поглядывает, как молодуха. … Ох, что ты говоришь, знаем мы эту старость! … Ну, и что из того, что ей скоро 80 лет!? … Так, мой дорогой, больше мы с Луизой не дружим!»

«Мне стыдно, как ты себя ведешь с друзьями! Ты выставил меня перед Данни дурой? … Почему? Потому что ты доверяешь ему больше, чем мне, а ведь не прислуга, а твоя женщина! Это я должна знать все, а не твой Данни».

«Не смей навещать свою маму без меня, я ее тоже люблю! Решено, завтра вместе поедем в Антверпен, заедем в магазины и на часок заглянем к твоей мамаше».

Ронни ничего другого не оставалось, как просить детей не звонить ему без повода, реже навещать соседок, и уделять своей сожительнице больше внимания на людях, чем он привык, и все потому, что он не любил домашних ссор, но, если говорить, как на духу, то навещать маму он любил без своей любовницы.

– Ведьма! – прошептала Валентина проговорила, когда Иоланта переступила порог ее дома.

Ронни не видел в облике Иоланты ничего подозрительного, что бы делала ее похожей на ведьму, разве что удлиненный нос с горбинкой у переносья и чуть раскосые глаза. Пока Иоланта хозяйкой суетилась на кухне, чтобы напоить всех свежим кофе, Ронни сидел в гостиной и расспрашивал маму о ее самочувствие, которое сильно его тревожило.

Мама сидела в кресле у окна, выходящего в сад. Она сидела чуть наклонившись вперед, на ее маленькие опущенные плечи был наброшен тонкий испанский платок, бахрома которого лежала на полу. Казалось этот легкий платок давил старушку к земле. Ее тонкие и сухие пальчики, лежащие на коленях, дрожали мелкой дрожью.

Перед Ронни сидела не просто седая немощная старушка, перед ним покоилась на отцовском кресле его родная мама, которая уже не учила его жить, а с грустью смотрела на своего него, от этого взгляда ему захотелось курить, и он вышел в родительский сад.

– Ронни, возьми стул и сядь рядом со мной, – попросила Валентина сына, когда тот вернулся в гостиную, на ее коленях лежала шкатулка. Пододвинув тяжелым стул, стоящим у дубового стола, поближе к маме, Ронни не успел на него сесть, потому что его опередила Иоланта, сгорающая от любопытства, и он присел на низкий пуф, что стоял у камина.

Потом Валентина в торжественной обстановке открыла свою шкатулку с драгоценностями.

– Ронни, я хочу, чтобы ты выбрал кольцо для себя, на память.

Мужчина посмотрел ювелирные украшения, лежащие в деревянной резной шкатулке, и улыбнулся.

– Мама, а я думал, что все твое сокровище украли бандиты, когда вы путешествовали с дядей Яном по Испании на фамильном автомобиле Камаро. Теперь такую машину днем с огнем не сыщешь? … Кстати, а где она?

– Ронни, перестань насмехаться надо мной и над покойным Яном! Кто же знал, что такое возможно? Этот бандит, настоящий Зоро! Мы ехали по Каталонии, он обогнал нас справа, на скорости выхватил мою сумочку и вихрем умчался вперед! … Этот Зоро еще помахал нам из окна.

– Ронни, не делай маме больно, видишь, как она расчувствовалась! … Валентина, вы хотели подарить Ронни кольцо? Можно мне тоже посмотреть? – прервала старую женщину Иоланта, уже перебирающая золотые колечки и браслеты.

– Мама, зачем мне эти побрякушки? Мне на пенсии полагается яхта, для морских путешествий или летательный аппарат с мотором, если не самолет.

Валентина неодобрительно посмотрела на улыбающегося сына, а Иоланта уже примеряла понравившееся ей кольцо, примеряла и приговаривала: – Ронни, не отказывайся от подарков на память, порадуй свою маму! Возьми вот это колечко … какая прелесть. … Нет-нет, вон это колечко лучше, оно с сапфиром. … Посмотри, дорогой, разве это колечко с маленьким изумрудом не то, что тебе нужно?

Иоланта бережно подставила свой пальчик с колечком прямо к носу Ронни, и в ее глазах отразился бриллиантовый блеск.

– Какая красота! Это кольцо, мой дорогой, нам очень подходит. Мы его берем на память. Спасибо мама.

Валентина сердито посмотрела на Иоланту и обратилась к сыну лично.

– Ронни, не слушай никого, а возьми на память от меня, вот, это толстое золотое кольцо, оно хотя бы мужское и по размеру подходит.

– Ну, что вы, мама, – вмешалась в разговор Иоланта, – зачем Ронни такое массивное кольцо. Оно ведь может невзначай соскользнуть с пальца, а это колечко с изумрудом, очень хорошо на его мизинце держаться будет. Сейчас мода такая, носить мужчинам кольца на мизинцах. Ты согласен, мой дорогой?

– Как ты скажешь, дорогая. … Мама, у тебя опять звонок у входной двери не работает, пойду починю, пока время есть.

Когда Валентина проводила гостей, она почувствовала себя более старой, чем до их прохода, зато теперь она точно знала, что ее сын связался с ведьмой.

Приближался юбилей Валентины, ей исполнялось девяносто лет!

Какое настроение может быть у одинокой старой женщины, утомленной скукой, одиночеством и телесными недомоганиями? Неплохое и нехорошее!

Старушке казалось, что день, начавшись с утра, утром и заканчивался. События пройденных дней терялись в ее памяти, и их череда не имела никакого значения. Даже, если в однообразной жизни Валентины случалось что-то необычное событие, то уже к вечеру она об нем даже и не вспоминала.

Жить одной в фамильном доме, построенном для нее Альфонсом, ей становилось трудно. Один поход на кухню стоил ей усилий целого дня, а вечером она и не помнила, зачем и ходила на кухню, ведь еду ей приносила дочь, и всеми домашние дела управляла тоже Диан, только в постель ее укладывала приходящая медсестра, а утром эта медсестра помогала старушке подняться с кровати, умыться и переодеться.

Однажды, Валентина забыла выключить газ на плитке и, если бы не внеурочный приход дочери, то она заживо бы сгорела в собственном доме. Быть заживо сожженной ей очень не хотелось, и она подписала бумагу о своей недееспособности, ведь все равно ей не вспомнить, где лежала ее любимая шкатулка с драгоценностями.

Дети поместили Валентину в пансионат, который содержала многодетная семья.

Сидя у окна в кресле Альфонса, Валентина уже видела чужой сад, в котором под кустом сирени играли незнакомые ей дети.

Рядом с библией, лежащей у нее в тумбочке, Валентина положила единственную память своего прошлого, записную книжку ее мамы.

При переезде Диан не нашла мамину шкатулку с ювелирными изделиями, а нашла в старом шифоньере пожелтевшую от времени коробку, в которой хранилась дамская шляпка ее бабушки Анны Марии, ее записная книжка, листочки которой стали хрупкими, как засохшие листы гербария.

Эту книжечку когда-то, очень давно, нашла Валентина под подушкой у мамы, когда ее унесли на кладбище. Тогда она была девочкой, а теперь она старушка, и, листая странички этой записной книжки, у нее непривычно щемило сердце.

В юности Валентина была убеждена, что в этой книжке хранится мамина тайна. Помимо коротких записей и напоминаний о текущих делах, в книжечки были написаны стихи, которые Валентина со временем выучила наизусть.

Взрослея, Валентина позабыла эти стихи, так и не разгадав маминой тайны, но теперь она каждое утро шепотом перечитывала любимые стихи матери и ее подслеповатые глаза слезились от неизведанного ею доселе чувства дочерней любви. В поэтических строчках перед старушкой странным образом оживал образ ее матери, Анны Марии, рано осиротевшей дочери нищего принца из Италии и голландской баронессы, сбежавшей из благородного дома,.

«Ты видел замок на берегу морском?

Играют, сияют над ним облака;

Лазурное море прекрасно кругом».

«Я замок тот видел на бреге морском;

Сияла над ним одиноко луна;

Над морем клубился холодный туман».

«Шумели ль, плескали ль морские валы?

С их шумом, с их плеском сливался ли глас

Веселого пенья, торжественных труб?»

«Был ветер спокоен; молчала волна;

Мне слышалась в замке печальная песнь;

Я плакал от жалобных звуков ее».

«Царя и царицу ты видел ли там?

Ты видел ли с ними их милую дочь,

Младую, как утро весеннего дня?»

«Царя и царицу я видел … Вдвоем

Безгласны, печальны сидели они;

Но милой их дочери не было там».

После этого стихотворения в книжке стояло другое, от которого у Валентины почему-то сильно начинало знобить сердце.

«Конец, все было только сном.

Нет света в будущем моем.

Где счастье, где очарованье?

Брожу под ветром злой зимы,

Рассвет мой скрыт за тучей тьмы,

Ушли любовь, надежд сиянье…

О, если б и воспоминанье!»

Эти строфы Лорда Байрона Валентине были не понятны, поэтому, повздыхав, старушка переходила к чтению другого поэта Людвига Уланда.

Судя по дате написания, последнее стихотворение в найденной книжке было записано Анной Марией незадолго до ее смерти, и его строфы утешали ее дочь в тишине комнаты пансионата для престарелых людей.

О нет! В холодную могилу

Я не хочу склонить главу!

О, если б время уложило

Меня в душистую траву!

В траве, в цветах бы на покое

Волынки пенью я внимал

И в небесах бы надо мною

Рой светлых тучек проплывал».

Эта старинная записная книжка сохранила и тайный грех Валентины. В ней лежало от руки написанное письмо, так и не дошедшее до адресата. Это письмо уже не имело силы угрожать счастью самой Валентины, но прочитать или выбросить его даже сейчас, на исходе своих дней, она не решалась.

Память человека может щадить человека забывчивостью, или, наоборот, быть для него беспощадным обвинителем, заставляя вспомнить то, что лучше бы ему не вспоминать.

Как можно Валентине со спокойствием уйти в иной мир, если ее Альфонс каждую ночь являлся во сне и с молчаливым укором смотрел на нее.

Ее покойный супруг явно знал, что Валентина изменила ему с крестьянином, который привозил хозяйкам овощи по заказу, но не за это судил он ее во сне. Альфонс грустил о том письме, которое юная Валентина когда-то спрятала в записную книжку своей матери. Тайна этого письма вдруг всплыла из небытия, и она имела запах сирени, что так великолепно цвела под окнами пансионата.

Днями, сидя у окна, Валентина любовалось сиренью и вспоминала ту давнишнюю историю с письмом, которая камнем лежала на ее одряхлевшем сердце. Воспоминание о письме уводило старушку в те годы, когда тоже цвела сирень в дворике ее детства, и Валентина была такой молодой и красивой девушкой на выданье.

Тогда только говорилось о возможности войны с Германией, и эти разговоры не мешали молодежи влюбляться, стоить планы на будущее, в котором обязательно должен был быть мир и процветание. В то время к Валентине приходило немало женихов, но ходили они впустую, так как в душе она лелеяла только одну мечту, выйти замуж только за Альфонса, своего соседа.

Однажды, она сидела на скамейке рядом с очередным кавалером, и весело отвечала на его заигрывания. От комплементов юноши Валентина зарделась, и на робкий стук в дворовую калитку не обратила внимание. Стук повторился.

– Кто там стучит? Что стучать, когда не закрыто?! Толкни калитку и входи! – прокричала девушка и обернулась, чтобы посмотреть на того, кто упрямо стучит в незапертую дверь.

Во двор вошла девушка, ее Валентина узнала в ней свою соперницу. Эта темноволосая черноглазая девушка владела сердцем Альфонса. На вид она была бедной и голодной, ее легкое пальтишко свободно спадало с плеч, белые туфельках на каблучках казались на размер больше. Гостья растеряно оглянулась по сторонам и, переборов явный страх, обратилась к Валентине с просьбой.

– Мне хотелось бы с господином … Де Гроте … Альфонсом поговорить. Можно его позвать? Я бы хотела …

От этой неожиданной просьбы девушки, Валентина повела себя странно. Она встала со скамейки и убежденно сказала ложь, удивив своего кавалера.

– Нет, нельзя! Он … он … на работе. У него … воскресная смена … в порту.

Девушке уже хотела покинуть двор, как тут, она резко обернулась, в ее глазах, цвета ясного неба в полночь, стояли не слезы, а плачущие звезды.

– Тогда, не могли бы вы передать ему это письмо …

Валентина не имела право этим письмом разрушить свою мечту о счастье, но и выбросить письмо она тоже не могла. Альфонс так и не узнал о этом письме при жизни, и теперь она пыталась оправдаться перед мужем, когда он приходил к ней во сне, но он навещал ее все реже и реже.

Со старостью дряхлеет тело, но это не так печально, как то, что с годами скудеет душа. Валентина жила больше воспоминаниями, чем реальными событиями, в своей борьбе за счастье она победила, но разве это счастье, умирать одинокой старухой? Хорошо, что ее навещали дети, потому что о других стариков, доживающих свой век в пансионате, родные уже забыли.

На жизнь в старческом доме Валентина не жаловалась. Дочь и сын исправно оплачивали все ее нужды и исполняли все ее желания, но если Диан навещала маму каждый выходной, то Ронни приезжал к маме редко, но и Валентина не скучала по сыну, ибо видеть его властной подругу у нее не было желания. Как-то раз, перед праздником поминания святых, ее навестили Диан и Ронни. Диан обратила внимание на паутину в туалетной комнате, на грязный унитаз и паутину в углах. Конечно, такое положение вещей сильно возмутило их обоих, ведь денег на содержание матери они не жалели. Диан написала жалобу куда следует, и последствия этой жалобы оказались ужасными для Валентины.

Фамильный пансионат для престарелых людей был проверен службой контроля и закрыт, а Валентину в спешном порядке перевели туда, откуда не раз сбегал ее отец, маленький Франц, пока он не скончался в его стенах, одинокий и безумный.

Валентину не обмануло то, что дети провели маму в городской дом старчества не через парадный вход, а через задние ворота. Она больше всего расстроилась, что забыла записную книжку своей матери в тумбочке, под библией

В новой чистой и безликой комнате многоэтажного здания Валентина уже перестала стараться что-то вспомнить или что-то желать. Каждый раз, она умоляла Диан забрать ее из этого дома к себе домой, и каждый раз ее дочери приходилось убеждать себя и свою маму в неразумности ее просьбы.

Недолго прожила Валентина на новом месте, и умерла она в кругу родных. Рядом стояли Пегги и Дилан, Вальяна, Тим и Каролин, но дождаться сына, в котором Валентина всегда ценила умение зарабатывать деньги, ей было не суждено.

Во время похорон матери Ронни чувствовал угрызения совести, что он не поверил сестре, которая просила его срочно приди к маме, и решив, что время терпит, увлекся изучением нового автомобильного навигатора. Когда он вошел в комнату дома престарелых, его мама уже была мертва

Ронни был искренне удивлен, когда узнал от Пегги, что его мама боролась за жизнь, чтобы в последний раз его увидеть. Может быть, мама все-таки его любила?

Хоронили Валентину в холодный ноябрьский день.

А через полгода совместной жизни Иоланта, без тени смущения, сообщила Ронни, что она не имеет денег, чтобы платить свою долю за дом, потому что купила квартиру на побережье Бельгии.

– Позволь, ведь у нас с тобой был договор?

– Ронни, моя дочь настояла на том, чтобы у меня должен быть дом, если ты меня выгонишь!

– А я тебя разве выгонял?

– Пока нет, а вдруг это случиться, чем черт не шутит.

– Чепуха. Зная, мужчины всегда в цене.

– Но, разве я тебя оставлю, дорогой, я буду навещать.

– Навещать, навещай, только у дочери разрешение спроси, а у меня не задерживайся.

Вера не любила позднюю осень. Почему-то с приходом ноября ее жизненные силы истощались, надежды угасали, и она с нетерпением ждала своего Дня рожденья, потому что с этого дня к ней возвращался свойственный ей оптимизм.

В ноябре, с каждым днем город все быстрее и быстрее погружался в мрачные сумерки, а северные ветры гнали людей к семейному очагу, а Вера бродила между больничными корпусами, как неприкаянная, и не находила укромного места. Холод пронизывал тело насквозь, ее знобило, но идти домой ей не хотелось.

Несмотря на непогоду, жизнь в больничном городке протекла своим чередом. В окнах больничных корпусов горели окна, между корпусами пробегали веселые студенты, деловой походкой мимо проходили больничные работники, между ними сновали посетители, и никому в голову не приходило утешить бедную Веру. В этот темный холодный вечер ей негде было спрятаться от колючего ветра и не было места, чтобы в тайне от других покурить сигареты и в их едком табачном дыме спрятаться от беды. Она устала молиться, не получая ответа, и позитивно мыслить ей тоже надоело, ведь, как радоваться выдуманному счастью, если в реальности ее жизнь одно несчастье.

Автобусная остановка больничного городка в этот поздний час пустовала. Вера присела на скамейку и потерялась во времени. Тяжелым взглядом смотрела она в темноту надвигающейся ночи, и радовалась тому, что сигарет у нее была целая пачка. Выкурив третью сигарету, Вера успокоилась, голова закружилась и наступило желаемое забытье.

Мысли странно путались в ее голове, возникнув, они тут же исчезали, и появлялись другие. Женщина размышляла о том, как ее угораздило докатилась до поганой жизни.

«Каждый должен нести свой крест, и нести его достойно, как достойно нес свой крест Иисус Христос».

Эти воскресное высказывание кроткого батюшки Игнасия уже не действовало одобряюще на Веру, как раньше. Как нести свой крест дальше, если в этом никто не нуждался? Если тот единственный, который нуждался, … умирал!

Сколько раз она отказывала Арсеену жить с ним вместе под одной крышей? Три раза!

Три раза отказывала она этому доброму мужчине, который сейчас тихо отходил в иной мир на больничной койке.

Так, почему она так и не отказала!

Первым отказом по телефону она обидела Арсеена, заподозрив в нем пьяницу и насмешника, а он оказался больным и заботливым, да, и Саше он понравился, и Даше он показался симпатичным.

Во всей Бельгии только Арсеен заботился о ней и о ее детях. Он отремонтировал велосипед Вити, добровольно стирал у себя дома грязное белье ее семьи, и привозил белье обратно, выстиранным и выглаженным.

Когда он приезжал в Мерелбеке, то в ее доме от него становилось тесно, но радостнее. Иногда. Арсеен приезжал на велосипеде, и он сразу же принимался за готовку еды для всей семьи. Спагетти под томатным соусом с фаршем у него получались отменные. Детей Арсеен баловал шоколадками и фруктами, а Веру окружал заботой, помогая ей в ведении домашнего хозяйства. Все было просто замечательно, пока, однажды, ему не стало плохо.

В тот день, Витя с Арсееном за ужином строили друг другу рожицы, Таня смеялась над ними, а уставшая от работы Вера уплетала спагетти за обе щеки. И, вдруг, Арсеен закашлялся, посинел и бездыханный стал завалиться на бок. Не сговариваясь, Витя и Таня выскочили из-за стола и с криками: «Арсеен умирает!» попытались не дать ему свалиться со стула на пол. Вера сначала помогала детям, удержать его на стуле, а потом стала бить кулаком по его круглой спине между лопатками. После одного из ударов Арсеен закашлялся и вновь задышал.

Весь последующий вечер он проплакал, а Вера и ее дети радовались, что в их доме не скончался хороший человек. После этого случая, приступы кашля у Арсеена участились, как и приступы рыданий.

Присутствие мужчины в доме, даже больного, приносило Вере и ее детям чувство хоть какой-то уверенности в завтрашнем дне. Однажды, на выпускном школьном празднике, отец Тома что-то неприличное сказал в адрес Веры, хотя Вера сама не поняла, что именно. Она удивилась, что Арсеен смог защитить ее честь.

«Друг, тебе что, твоя подруга перестала давать по ночам? Если она тебя забраковала, то с русскими женщинами тебе подавно не справиться. … Лучше, пересядь за другой столик, так раз пиво разливают»!

Как-то вечером, Арсеен задержался у Веры, и она постелила ему постель в зале на диване. Перед сном они разговорились.

– Арсеен, тебе надо показаться доктору.

– Я пойду к доктору только в том случаи, если ты с детьми перейдешь жить в мой дом. Меня могут положить в больницу, а я не могу оставить свой дом без присмотра.

– Твой дом, где стоял, так и будет стоят, а ты от удушья можешь умереть. Ты не волнуйся, я буду тебя в больнице навещать и за домом присматривать. Хорошо?

Для убедительности своих слов Вера положила свою теплую ладошку на руку Арсеена, но мужчина разгорячился и убрал свою руку со стола.

– Нет, нет и нет! Это совсем нехорошо. Ты должна переехать ко мне жить. Мы с тобой уже не дети, чтобы играть в семью. Ты дома практически не бываешь, а кто будет присматривать за детьми? А? Я. … Я буду присматривать за детьми, пока ты будешь работать.

– Но Арсеен, пойми меня, сейчас мое положение в Бельгии укрепилось. Я учусь, работаю в больнице волонтёром. Мне платят «социал», да и я сама кое-где подрабатываю. Недавно, мне пришло письмо. В письме сообщалось, что подошла моя очередь на получении социального жилья. Представляешь, нам с детьми дадут новый социальный дом в спальном районе Гента!

Тут по лицу мужчины пробежала нервная судорога, в глазах вспыхнул страх, но Вера не захотела это замечать, рисковать благополучием своей семьи, даже ради такого верного друга, как Арсеен, она не могла, и тогда он взмолился.

– Вера, дорогая, какое может быть социальное жилье, если у меня стоит пустой новый дом. Переезжай ко мне, там тебе с детьми будет хорошо. … Я даю тебе срок для раздумья до первого ноября. В этот день мы или разойдемся, или станем жить вместе.

– Причем здесь сроки? Если я к тебе перейду жить, то потеряю все свои социальные льготы! Разве я могу на это решиться?

В разговоре двух взрослых людей наступила пауза. За короткое время перед глазами Веры всплыли картины ее бесправного и унизительного положения в Бельгии, пришли на память и горячие выступления Марины Петровны, которая твердила о замужестве, как о единственной возможности остаться в Бельгии. Нет, лишаться того малого, что она имела, она не могла.

– Арсеен, я тебе сочувствую, но извини, я не могу к тебе переехать. Ты мне просто друг, который может в определенный срок, может мне сказать «адью»!

На Арсеена было страшно смотреть, лучше бы он заплакал, чем выглядел таим поникшим человеком.

– А, знаешь, что, еще есть и такой вариант, где бы выиграли все, когда одним выстрелом можно убить двух кроликов.

– Убить кроликов?

– Нет, кролики здесь не причем. Я могла бы к тебе переехать, как супруга.

– Когда?

– Что когда?

– Когда будем кроликов убивать?

– Кроликов?

– Да! … Завтра будет свадьба!

Вера рассмеялась, она и не думала о реальности этого предложения, она просто наслаждалась реакцией Арсеена на их замужество.

Этот разговор состоялся в начале сентября, в субботний день, а на следующий день, счастливые Вера и Арсеен ехали на велосипедах в Фландегем, чтобы отметить в кругу фамильного рода Лаере именины его мамы.

Погода баловала велосипедистов теплом и безоблачным небом. Ехать пришлось долго, но разве Вера могла жаловаться на усталость и растущую тяжесть в ногах, когда она впервые в своей жизни ехала колесо к колесу, коленка к коленке, с настоящим мужчиной, бельгийцем, который что-то проговорил о женитьбе. Она чувствовала себя уже «своей среди чужих». Ее юбка соблазнительно раздувалась ветром, Арсеен подталкивал ее велосипед при подъемах в гору, и женщине нестерпимо хотелось распевать русские народные песни.

Перед домом, где жила мама Арсеена, веселая пара лихо соскочила с велосипедов, и тут, между Верой и Арсееном, произошел короткий разговор, вернее, говорил один Арсеен.

– Вера, о замужестве – ни слова? … Мои родные не поймут. … Они могут нам помешать. … Они злые люди.

На празднике подавался тортик и кофе, от такой еды есть хотелось еще больше. Домой ехали Арсеен и Вера не на велосипедах, а на электричке. Уже на вокзале они купили себе по булочке с ветчиной, которые съели за один присест.

– Арсеен, мне понравилась твоя сестра Клара и ваша больная мама. Марк меня напугал своей мрачностью, зато Даниил с женой показались мне добрыми радушными людьми. Ты ошибаешься, что твои родные злые люди. Они очень приветливы были ко мне.

– Мы все хорошие, когда сидим за чужим столом. … Ты еще моих дочерей не встречала.

Конечно, этот лаконичный ответ мужчины, собирающийся стать ее мужем, не мог удовлетворить Верино любопытство.

На протяжении нескольких дней женщина раздумывала о встрече с родными Арсеена. Из-за диалекта и быстроты разговора она совершенно не поняла, о чем говорили родные Арсеена за именинным столом, и это ее тоже настораживало. Как можно мужчине жениться втайне от родни? Что-то здесь было не так.

В последнее время беспричинные рыдания Арсеена участились, и Вера понимала, что Арсеен имеет серьезные последствия перенесенной травмы головного мозга, все меньше и меньше думала она о замужестве.

Когда в городе заиграло солнечное бабье лето, Вера твердо решила отказать Арсеену в дружбе, но тот взял, да купил два билета во Францию, где жила Катюша и Коба.

Конечно, она не устояла, от такого подарка. Ей хотелось хоть глазком увидеть свою старшую дочь и поддержать ее перед родами. Ехать на самый юг Франции самостоятельно, она боялась из-за своего нелегального положения, но ехать вместе с Арсееном было ей совсем нестрашно.

– Вера, запомни, что Европа – это не Азия. Вера, мы на три дня съездим в Перпеньян, пока Таня и Витя находятся в летнем лагере. В этой поездке нет риска: ты ведь со мной.

С Арсееном не соскучишься. На поезд, они опоздали, потому что Арсеен забыл свои билеты у себя дома, и ему пришлось за ними возвращаться. Потом Вера и Арсеен догоняли свои поезд на такси, но так и не догнали, поэтому им пришлось заново покупать билеты в Брюсселе, а билеты были только в вагон первого класса. После оплаты билетов они оба остались без денег, но комфорт первого класса и езда в нужном направлении стоила таких жертв.

В вагоне первого класса Вера с удовольствием играла роль жены инвалида, который своими деревенскими манерами раздражал респектабельных пассажиров, любивших покой и комфорт.

Из окна поезда Вера любовалась окрестностями цветочной Франции. Открывающийся перед ней вид казалась огромной иллюстрацией, взятой из книги волшебных сказок. Холмы под облаками и барашки на лугах. Ухоженное раздолье полей и редкие деревни, где аккуратные домики сиротливо жались к башенным церквушкам. Все постройки были сделаны из серого камня, что подчеркивало разноцветье окружающего пейзажа. Во всем этом зеленом просторе чувствовался дух свободно дышащей Франции.

Из всех пассажиров только Арсеен не был очарован видом из окна. Он громко шутил, потом громко смеялся нал собственными шутками, а, поев приготовленные Верой бутерброды, котлетки и вареные яйца, горько разрыдался.

Катя и Коба встретили своих гостей распростертыми объятиями. Встреча была радостной. Катюша со стороны выглядела джинсовым мячиком с ручками, который катился на тонких ножках. Живот беременной дочери был огромен, но Катя стойко переносила свою беременность, и пошла с Кобой ночевать на морское побережье, предложив маме и ее другу переночевать на кровати в их социальной комнатке.

В этой комнате умещалась одна двуспальная кровать и стол, так что сидя на краю кровати можно было есть у стола, поэтому на вторую ночь Арсеен и Вера сняли для себя дешевую комнат в отеле.

Три дня Вера провела со своей дочерью. Эти дни она наслаждалась жарой юга, морем и веселой ночной жизнью приморского города на юге Франции. На ярко освященных улицах ночного Перпеньяна люди танцевали, пели и влюблялись. Не жизнь, а сплошной фестиваль!

Обратный приезд в сумрачную Бельгию возвращал Веру в будни.

Когда они вышли из поезда в Генте, вокзал встретил их ночной прохладой. И тут, она заметила в руках Арсеена бархатную красную подушку на липучках из вагона первого класса. Сначала мужчина не понял, что произошло, зато поняла Вера и решила навсегда прервать с ним контакты, как дружеские, так и вражеские.

– Арсеен, откуда у тебя эта красная подушка на липучках? Это же подушка из поезда! Что нам делать, ведь мы уже не сможем ее вернуть! Поезд ушел! … Ты ее украл! Ты вор? Да, ты вор! Мы не можем быть вместе. Спасибо за все, прости и прощай.

Вера резко поднялась со скамейки и зашагала своим самым тяжелым шагом к выходу. Теперь она уже не хотела никого жалеть, теперь ей было жалко только себя. Арсеен запыхался, но догнал ее и, забежав вперед, встал на ее пути.

– Вера, да, я вор! Но я обещаю тебе. Нет, я клянусь тебе, что больше никогда не буду воровать! Только не покидай меня!!! Я все равно к декабрю умру!

Обернувшись, женщина посмотрела в лицо мужчине, который только что совершил преступление и в уже декабре собирался умереть.

– Что за глупости ты говоришь? В тебе жизни на 100 лет, если ты прекратишь воровать немедленно.

– Вера, без тебя я не хочу жить. Я уже прекратил это баловство. Ведь это было не воровство, а игра: удастся или нет. Зачем мне самому эта липучая подушка? … Или, нужна? … О, нет, нет. Я не прав, она мне совсем не нужна! Я исправлюсь!

Кто не смилуется от таких слов?

Вере в тот момент подумалось о себе самой. Разве она такая хорошая? Однажды в юности, работая в детском санатории, она не удержалась и съела что-то из родительских гостинцев для детей, и стыд за это воровство до сих пор жил в ее сознании. Разве Вера была в праве не поверить мужчине с такой непростой судьбой, если он искренне раскаивается в воровстве, к тому же, такой больной.

– Хорошо, Арсеен, я не прощаюсь с тобой. Только больше не воровать.

Через час после примирения с другом – вором Вера узнала по телефону, что у нее во Франции родилась внучка, Эмили.

Прошел еще месяц. Вера видела, что Арсеен не может совладать со своими эмоциями и постоянно нуждался в медицинском присмотре. Брать на себя обязанности сиделки при больном мужчине ей было боязно.

Подходило первое ноября, и Вера решилась не менять свою устоявшую жизнь, на любую другую, и в третий раз приняла твердое решение отказать Арсеену во встречах, только надо было дождаться подходящего момента.

И, вот, этот момент наступил.

– Арсеен, спасибо тебе, что ты приезжаешь ко мне каждую неделю, готовишь ужин и в своем доме стираешь мое грязное белье, – проговорила Вера, когда они сидели на ее кухне и пили чай. Мужчина насторожился, и тогда она перешла к самой болезненной теме разговора.

– Но я не могу поехать к тебе жить в Фландегем. Дети учатся в школе в Генте. Они только привыкли к своим одноклассникам, и их переход в другую школу будет очень проблематичен.

Женщине показалось, что последнее слово прозвучало в ее речи не очень убедительно, поэтому продолжила уже на тон выше.

– Ни сегодня, так завтра, я получу список адресов для выбора социального жилья. Многие мои земляки получили отдельные дома и благополучно живут, не имея при этом документов. Если хочешь, оставайся моим другом. Я купила тебе успокаивающие медикаменты, а ты иди к доктору и лечись.

Арсеен тут же взвыл от горя, и слезы часто закапали ему на живот, но Вера уже привыкла к таким эмоциональным припадкам мужчины, и поставила перед ним стакан свежезаваренного чая. Арсеен отхлебнул из стакана глоток горячего чая и его приступ закончился обжорством. Перед уходом, мужчина еще раз напомнил Вере, что его приглашение остается в силе.

– Вера, я готов тебя ждать и после 1 ноября. Как только ты ко мне переедешь, то мы подадим документы в ЗАГС. С детьми после переезда проблем не будем, мы детям купим абонементы на автобус и поезд. Детям нужен отец. Ты будешь работать, а я буду за ними присматривать.

Порвать отношения с Арсееном помешал плохой табель у Вити.

– Мальчик нуждается в отце! – подумалось Вере, и она, заручившись поддержкой детей, дала согласие на переезд к Арсеену.

После ноябрьских праздников семья Лебедевых переехала на новое место жительства в окрестности Ревеле, а в их дом в Мерелбеке поселился Верин партнер по театру Стас со своим сыном.

Со Стасом они вместе играли на сцене отрывки из пьес русских классиков. Вероника, жена Стаса в Азербайджане похоронила свою мама и теперь не могла выехать из страны в Бельгию, а Стасу с сыном выгнали из той съемной квартире, где они прожили годы.

Вера не удивилась, когда Стас сообщил ей, что в ее бывшем доме по ночам танцуют бесы! Они настолько обнаглели, что ему приходилось просить у друзей подкрепления.

Оказалось, что домовые не любили одиноких мужчин, которые разрушали установленный в доме порядок.

Но, Вера могла только посочувствовать мужчине, для нее наступала другая жизнь, она привыкала к роли хозяйки нового дома. Через неделю совместной жизни, Арсеен отправился к врачу на обследование и ему профессором медицины была назначена срочная операция на трахеи, которая закончилась трагедией.

На следующий день после операции Арсеен оказался в интенсивной палате, его умирающий вид не давал никакую надежды на чудо.

Поэтому Вера травила себя сигаретным дымом на ночной остановке, и только усилившийся холод заставил женщину отправиться домой, где ждали ее голодные дети.

Утром она проснулась в замечательном доме, где все напоминало об Арсеене, который, может быть, еще жив. Она быстро набрала номер телефона интенсивной палаты и ей сообщили, что надежды мало.

«Что делать?»

Без промедления надо было звонить родным. Телефон младшей дочери Арсеена не отвечал, а по телефону старшей дочери с Верой говорил его зять.

– Извините, но мне надо вам сообщить, что Арсеен лежит в больнице в интенсивной палате. … Кто я такая? … Я … я живу в доме Арсеена.

Ответа последовал незамедлительно.

– Этого … не … может … быть!

Пока Вера переводила услышанные ею слова с нидерландского на русский и наоборот, ее собеседник бросил трубку телефона на рычаг.

– Что теперь делать? Слезами горю не поможешь. Так, надо срочно возвращаться в свой старый дом. С приведениями я как-нибудь договорюсь, … но возвращаться назад так унизительно.

Пока Вера со слезами на глазах готовила детям завтрак, она мысленно прощалась с комфортом кухни, с уютом столовой и с мягкими креслами, что стояли перед телевизором. После телефонного разговора с мужем старшей дочери Арсеена она чувствовала себя здесь приблудной серой мышью, которой срочно надо искать норку. Вера проводила Таню и Витю в школу. Потом она внимательно, даже с пристрастием, посмотрела на себя в зеркало, и объявила всему миру, что «она пойдет другим путем».

В отделении интенсивной терапии, где лежал Арсеен, Веру встретили необычно настороженно.

– Родственники больного запретили нам пропускать к нему посторонних людей. Кто вы сами приходитесь больному Арсеену?

– Подруга? Нет, я думаю, что больше, чем подруга.

– Вот, что я вам говорю, подруге-то и нельзя к господину Лаере. Можно только супруге или его кровным родственникам.

Вера запаниковала, и уже без слов умоляюще посмотрела на медсестру. Медсестра поняла немую просьбу женщины, и тихо посоветовала Вере подождать три часа в коридоре до следующего свидания. Через 3 часа ее впустили в палату к Арсеену.

Большое бледное тело мужчины вздулось и безжизненно лежало на высокой койке. Дыхательный аппарат ритмично накачивал в его легкие воздух, и монитор отбивал частый ритм последних сердечных сокращений умирающего мужчины.

Теперь Вере совсем не хотелось курить, ее до сих пор тошнило от вчерашнего никотинового сумасбродства. Через призму невыплаканных слез, она видела то, что не хотела видеть вовсе.

В ее жизни был человек, который с участием относился к ее судьбе. Это был Арсеен! А что будет теперь? Кто теперь будет ждать ее с работы с тарелкой отварной картошки? Кто починит велосипеды для детей? Кто нежно обнимет ее у порога, заставит посидеть в кресле, и за это время приготовит ей чай? Кто скажет ей два простых слова: «Ты устала?». Кто?

Незаметно для себя Вера опять перебрала в памяти те счастливые и смешные моменты, которые она пережила с Арсееном. Она вспомнила и ту ночь, когда на перроне вокзала она встречала Витю. Мальчик возвращался из Швейцарии, где отдыхали его одноклассники. Всех ребят встречали родители, у которых были машины. У Веры машины не было. Она, спотыкаясь, тащила чемодан сына к остановке, хотя по городу уже давно не ходили рейсовые автобусы. И, тут, на такси подкатил ее Арсеен, он выскочил из машины, взял чемодан из Вериных рук и ловко запихнул его в багажник такси. Потом потрепал Витю по затылку, радуясь его приезду, и через мгновение они мчались по улицам ночного городу. Теперь и этот случай уходил в Верино прошлое.

– Боже, как я была слепа! Рядом со мной был надежный человек, а я в тайне все еще жду свое социальное жилье. Теперь Арсеен умирает. Если он умрет, то, как я смогу счастливо жить в новом социальном доме?

Вера горько вздохнула, подошла к кровати больного и взяла прохладную тяжелую его руку в свои ладони.

– Арсеен, ты доверил мне свое жилье. Ты взял под опеку меня и моих детей. Я не ценила твою любовь ко мне. Я согрешила перед тобой … и перед Богом. Мое сердце совсем отучилось любить. … Господи, прости Арсеена за воровство, он воровал не со зла. … Будь милостив к нему. Подними его со смертного ложа. … Я обещаю, что если ты дашь ему жизнь, я выйду за него замуж и буду хорошо заботиться о нем. Я обещаю забыть то социальное жилье, которое не принесет мне счастье.

Она вытерла рукавом слезы. Ей показалось, что руки Арсеена стали теплее.

– Посмотри на него Бог. Кому он больной нужен? Подними его из мертвых, и я буду его женой навеки.

Потом Вера положила руку Арсеена на простыню и опять села в кресло для посетителей. Закрыв глаза, она стала читать те молитвы из молитвенника, которые выучила наизусть.

«Господи, помилуй. Господи, помилуй. … Господи помилуй».

«Богородица дева, радуйся! …»

«Отче наш, сущий на небесах …»

«Живый в помощи …»

Уходя домой, Вера поцеловала своего любимого мужчину, единственного мужчину, который о ней заботился не по служебным инструкциям, как это принято в Бельгийском королевстве, а по доброте своего сердца.

Она ехала в Фландегем ночным поездом, как к себе домой. В ее душе был покой и мир. Веру уже не интересовало, кто виноват в ее судьбе или в судьбе больного Арсеена. Зато она знала, что ей самой делать и каким путем идти. В ней воскресла решимость матросов гордого «Варяга», идущих в свой нескончаемый последний бой. Сердце женщины било набат. Вера не предаст человека, который был к ней так добр. Она станет ему верной женой.

Это был ее выбор.