Читать книгу Вера и рыцарь ее сердца. Роман в 6 книгах. Том 2 - Владимир Де Ланге - Страница 2

Провести медовый месяц в объятиях любимого мужа было бы неплохо, но у Веры на сентябрь были совсем другие планы. Сама идея медового месяца казалась ей мещанством. Обычно сладкое подаётся уже после ужина, так сказать, на десерт, а для молодых – медовый месяц как заранее выданный утешительный приз, ведь всякое в жизни бывает.

Да и какой может быть медовый месяц в деревне, в доме свёкров, которые спали через стенку от молодых, а вместо двери в спальне висела занавеска. Поэтому на учёбу по курсу неонатологии Вера отправилась со спокойной совестью уже через неделю после свадьбы. Алма-Ата, где ей предстояло два месяца учиться, без преувеличения являла собой город Шахерезады. Впервые увидев настоящие горы – их снежные вершины обрамляли город сверкающим браслетом, – Вера поняла, что сказки оживают.

Столица Казахстана цвела в садах, в изяществе архитектурных ансамблей, прохладе высоких фонтанов, в журчании горных речушек в тополиных аллеях, но даже броская красота роз, цветущих на городских клумбах, не могла сравниться с красотой очаровательных алмаатинок, беспечно прогуливающихся по аллеям парков.

Тенистые бульвары, шумные площади утопали в зелени дубов и вязов, а плакучие ивы в печали стояли поодаль, соблюдая монашеский обет. Алма-Ата представлялась Вере городом вечного праздника, где до позднего вечера гуляют влюблённые пары, на танцплощадках играет духовой оркестр. Если днём от жары плавился асфальт, то к ночи в дуновении ветра чудилась прелюдия осеннего увядания.

Чтобы описать осень в Алма-Ате, не надо иметь сердце поэта, надо просто перестать спешить по делам, сесть на скамеечку в тенистой аллее и предаться поэтическому забвению, наблюдая за пожелтевшим листом, самозабвенно порхающим в воздухе, и сердцем слышать прощальный шорох опавшей листвы, хранящей запах горячего лета. Самое популярное развлечение для гостей столицы – это базары осенью, где торговцы на разные голоса расхваливают собранный урожай. Неудивительно, что от такого изобилия фруктов и овощей голова покупателей шла кругом.

Ярко-жёлтые дыни и полосатые арбузы были уложены в красочные пирамиды, над медовыми персиками гудели трудолюбивые пчёлы, а от спелой прозрачности груши рука человека сама тянулась за кошельком, чтобы скорее вкусить грушевый нектар. Сладкий яблочный аромат, как дух Али-Бабы, носился над базаром, и не купить яблоки, сочные, спелые, просто невозможно.

Этот базарный переполох напоминал Вере звучание симфонического оркестра, дирижёра которого срочно пригласили к телефону. Она была убеждена, что если бы её мама хоть один раз прошлась по восточному базару, то она бы немедля продала свою дачу… хотя нет, никакие базары мира не смогут заставить её предать самолично выращенный огурчик и тоненькую морковку, в которых днём с огнём не сыскать пресловутых пестицидов.

С улыбкой Вера вспоминала дачу и маму, ползающую в помидорных зарослях, одетую в трижды заштопанные спортивные штаны, с несгибаемым шлангом в руках, по которому лениво протекала на грядки драгоценная вода.

Курс по неонатологии преподавался лучшими специалистами республики, и на эти курсы приехали педиатры со всего Советского Союза.

В комнате врачебного общежития с Верой поселилась Тамара. Тамара приехала в Алма-Ату из России. Хотя женщина была на 15 лет старше, но они быстро подружились, и роль кухарки взяла на себя Вера, давая Тамаре отдохнуть на курсах по неонатологии от кухонной суеты и домашних дел. Она готовила ужин для соседки и Виктора, педиатра из Белоруссии, который жил в соседней комнате и захаживал к ним на чаёк.

В то время кулинарные способности Веры ограничивались жареной картошкой и отварными сосисками с макаронами, и, чтобы разнообразить питание, друзья два раза в неделю ходили кушать в ближайший рыбный ресторан, заказывая блюда подешевле.

Иногда в общежитии проходили студенческие сабантуйчики. К ним не готовились, они случались экспромтом. Кто-то из сокурсников созывал народ, который приходил со своей закуской, а на собранные деньги покупалась бутылка терпкого грузинского вина. Вино разливалось в стаканы,, а тосты произносились поочерёдно за учёбу, за здоровье, а за любовь пили до дна.

На курсы по педиатрии прибыли в основном замужние женщины, чем и определялись темы разговоров за столом: сначала о семье и о работе, потом о неверных мужьях, а в заключение о том, о чём не принято говорить с посторонними, то есть о любовниках, которые знают толк в любви. Слушать подобные откровения Вере ещё не приходилось, и от подробностей интимной жизни сокурсниц она не знала, куда себя деть.

После рассказа яркой блондинки из Омска о том, как ей удалось соблазнить молодого официанта самого престижного ресторана Алма-Аты и переспать с ним, Вера встала из-за стола и принялась собирать посуду, чтобы отнести её для мытья в общую кухню. Её одногодок, сосед по комнате, Виктор, свою грязную тарелку демонстративно не отдавал, так как у него от дамских разговоров разыгрывался волчий аппетит на всё, что ещё оставалось на тарелках.

Не успела Вера обидеться на обжору-соседа, как тихо заговорила скромная блондинка, имеющая милое лицо и покладистый характер.

– Я прожила с мужем десять лет и о другом мужчине даже и не помышляю.

От этих слов Вера поставила стопку тарелок обратно на стол и вновь присела на свой стул. Исповедь Анжелики показалась ей очень любопытной. От всеобщего внимания щёки говорившей женщины зарделись румянцем, и она хорошела прямо на глазах.

– Да, – честно призналась она, – мой муж пьёт… так уж случилось. У нас с ним подрастают двое детей. Но я вам скажу одно, что только при условии, что любовь к другому мужчине станет сильнее, чем моя любовь к детям, я смогу изменить своему мужу. …Но этого не произойдёт никогда! Я хочу быть верной мужу. Я хочу быть примером честности для моих дочерей!

Большинство сидящих за столом смотрели на Анжелику уже с нескрываемой жалостью, ибо все понимали, что верность алкоголику ещё никого из женщин не сделала счастливой.

– Анжелика, сколько тебе лет? – сочувственно спросил кто-то за столом.

– Мне 38 лет. Дело не в возрасте, а во мне самой. Я могу вас заверить, что никакая случайная связь не может быть выше семейной верности и любви матери к своим детям. Мои дочери любят отца… он их по головке погладит, они и счастливы, они смеются.

Да что там говорить, вышла я замуж неудачно, но не детям за это расплачиваться. Я больше скажу: даже если мой муж мне изменит, то я ему всё равно не изменю, потому что любую измену считаю грехом. …Нет-нет, я не верю в Бога, но у каждого есть совесть, я хочу с ней жить в ладу. …Лучше я сейчас вам фотографии моих девочек покажу.

Тут за столом опять начался переполох. Всем захотелось похвастаться уже не приключениями с любовниками, а фотопортретами своих дочек и сыновей. А так как детей у Веры не было, поэтому такие рассказы счастливых матерей она пропускала мимо ушей, и, перемыв посуду на общей кухне, она отправилась в свою комнату.

Наступил вечер. За распахнутыми окнами потихоньку увядала природа, и запах осени больше настраивал друзей на душевный разговор, чем на подготовку к зачётам. Вера и Тома сидели на кроватях, обложившись книжками, рукописными лекциями, а Виктор устроился за столом. Перед ним раскрытой лежала тетрадь, а он задумчиво смотрел в окно.

– Как замечательно, что есть такие честные женщины, как Анжелика, – нарушила Вера тишину в комнате, чтобы поговорить о том, что ей не давало покоя в тот вечер. Может быть, ей самой хотелось определиться по теме «супружеская верность».

Тамара сделала вид, что ей холодно, и, забравшись с ногами под одеяло, перелистнула страницу конспекта, хотя от тусклого света лампочки под потолком разобрать рукописный текст было практически невозможно. Зато Виктор обрадовался, о верности в супружеских отношениях он мог говорить много.

– Не надо верить басням брюнеток! Мне жаль тебя, Вера, ты наивна, как гранёный стакан! Открой свои глазки пошире, тогда сама поймёшь, что правда совсем другая, чем ты её представляешь! Твоя невинная Анжелика только прикрывается детьми, чтобы скрыть своё одиночество и неудовлетворённое желание быть обласканной мужчиной. Эту басню про её честность, которая держится на любви к детям, она придумала для тех, кто наивно полагает, что блондинки могут быть монашками. Я убеждён, что честный человек не будет свою честность рекламировать в подвыпившей компании.

– О, как ты разговорился, – вступилась за Анжелику Вера. – Ты судишь другого человека по своим домыслам! Может быть, я и наивна, хотя это не подсудно, но не такая смелая, как Анжелика. Она мать двоих детей, и у неё есть опыт замужней жизни. Этот опыт жены и матери даёт ей право голоса. Неважно, какого цвета у неё волосы, а важно, что Анжелика пошла против мнения большинства. Ведь каждый из нас был комсомольцем, мы принимали присягу быть честными советскими гражданами, а любая измена в браке преступна и осуждена обществом. Моральный кодекс советского гражданина говорит о браке как…

– У нас партийное собрание и в президиуме самозванка? Не пора ли нам открыть лагеря для изменников в браке? А через пару лет и работать на государство будет некому, потому весь народ окажется за решёткой личного правосудия кристально честной Шевченко!

– Витя, не утрируй! – не сдавалась Вера. – Когда я услышала, как с высокой трибуны Хрущёв заявил, что коммунизм наступит в нашей стране через 20 лет, то очень обрадовалась, потому что мне предстояло подождать каких-то 20 лет, а потом жить в обществе, где трудятся по способностям, а получают по потребностям. Сейчас я уверена, что коммунизм мог бы наступить ещё раньше, если бы человек жил по уставу коммунистической морали: не убивать, не красть, не прелюбодействовать.

В комнате потеплело от такой убеждённости Веры в счастье всего человечества. Тамара оторвалась от конспектов и с интересом ждала продолжения дискуссии. Виктор в один глоток допил свой чай и пересел к Вериной кровати поближе, чтобы сказать ей нелицеприятную правду прямо в глаза.

– Что ты предлагаешь? Застукать любовников в постели и потом подвесить их за ноги? Будешь мстить изменщикам, как несчастный граф Монте-Кристо? Ты сама-то знаешь, что такое любовь или любовная страсть? Я не женат, но поделюсь с тобой мужским секретом: если жена бросает мужа в медовый месяц и отправляется на учёбу по неонатологии, то она сама даёт ему свободу ей изменить. Ведь муж – это тебе не баба у разбитого корыта. Твой муж, как там его, Женя, нормальный человек, у него есть нормальные желания ночью спать с женой, а его жена в Алма-Ате наукам учится. Пройдёт одна ночь, другая, а он всё один да один, как сыч, не обласканный, а на третью – отправится твой Женя на поиски другой «золотой рыбки», которая его приголубит и с собой спать уложит.

Виктору было искренне жаль Веру, так преданно верившую во всё прекрасное. Сама идея подготовить её к реальной жизни казалась молодому человеку более чем благородной миссией, и, не обращая внимания на её пыхтение, он спокойно продолжал:

– Что мужчине надо? Вера, ты сама не задумывалась об этом? Так я тебе скажу: бокал хорошего вина, торшер у мягкого дивана и потом… хоть бегемотиху рядом положи, он с ней переспит, лишь бы та рот не раскрывала.

Тут Вера вскипела, она отшвырнула от себя лекционную тетрадь, как бородавчатую жабу, а её лицо выражало абсолютное презрение к соседу.

– Если твои мужские потребности упали до уровня пресмыкающихся, то о моём муже я с тобой говорить не собираюсь и готовить для тебя ужин тоже не буду. Как можно быть таким …всеядным? Время позднее. …Я хочу спать.

Вера указала молодому человеку рукой на дверь.

Тамара в разговор Веры и Виктора так и не вступала, чтобы не выдать себя с головой. Убрав тетрадки в сумку, она стала готовиться ко сну. Муж Тамары часто не ночевал дома, а когда ночевал, то весь вечер проводил у телевизора, запивая поджаренные орешки охлаждённым пивом. Его не интересовали домашние дела, потому что он был кормильцем семьи и нуждался в покое. Недостатка в семье Тамары не было, но порой женщине казалось, что её сорокалетнее тело просто полыхает любовным жаром, в котором сгорала она каждую ночь, и на врачебные курсы в далёкий Казахстан она поехала с тайной надеждой на любовь, о которой не слагают стихи и не говорят вслух.

В тот вечер женщина молча злилась на свою соседку, которая из-за своей правильности расстроила поездку на профессорскую дачу, где их ждал профессор по неонатологии с другом.

Сам профессор был небольшого роста, смугл, крепок, имел знания и недюжинный интеллект, его лекции отличались чёткостью изложения современных основ неонатологии, и Вера от уважения к нему согласилась провести выходные дни в горах, ей хотелось шашлыков и садовых яблок, тем более, что Тамара согласилась составить ей компанию.

Соблазн поехать в горы, которые всегда манили Веру тайной их появления на земле, был большой, но она рассудила трезво, опираясь на наставления своей мамы.

– Тома, если мы поедем на дачу, то это будет расценено профессором и его другом как наше согласие на близкие отношения. Вероятнее всего, что за ужином последует приглашение лечь в постель, а это нам с тобой совершенно не подходит. Конечно, можно хорошо поужинать, а потом убежать, но убегать в горной местности, ночью – это страшно. Пойдём-ка лучше мы с тобой, Тамара, в кино. Когда фильм закончится, то и в гости идти расхочется. Мы купим дыню и дома разделим её на троих, Витю в долю возьмем.

Так Тома осталась на бобах, и интимный ужин на даче профессора закончился, не начавшись! Теперь она лежала под одеялом, её терзало горькое сожаление об упущенном шансе быть счастливой на одну ночь, и она злилась на Веру, пока не уснула, а утро всё вновь расставило на свои места. Тамара уже не сожалела, что всё получилась так, как получилось.

Прошло три дня, ссора между друзьями забылась, и вскоре троица вновь мирно ужинала вместе и готовилась к экзаменам. В такие вечера в гости не ходят и гостей не ждут, а занимаются по экзаменационным вопросам, чтобы избежать позора на экзамене.

Поэтому когда в комнату постучали, Тамара приподнялась с кровати и удивлённо посмотрела на Веру, а Вера – с недоумением на Тамару. Потом обе женщины разом повернули головы к Виктору, но тот пожал плечами и вновь уткнулся носом в свои записи, разложенные по всему столу. Так как никто из них не поспешил открыть дверь нежданному гостю, то дверь распахнулась сама и в комнату важно вошёл молодой мужчина с игривым выражением на лице. Взглянув на него, Вера опешила от возмущения.

– Здравствуйте вам! Моё почтение курсантам-врачам! Прекрасный вечер, чтобы проведывать друзей и товарищей. Готовимся к экзаменам? Так сказать, экзаменационные «страсти-мордасти». Представляюсь сам – Володя, инженер-дорожник, пришёл передать некоей персоне привет от её брата.

При этих словах он раскланялся перед Верой.

– Володя, не паясничай, я это не переношу! Что ты здесь делаешь? Тебя никто не приглашал! …Извините, – обратилась Вера к друзьям, – это друг моего брата.

– Вера, что с тобой случилось? Где милая улыбка и рука для поцелуя? Разве так встречают дамы своего давнишнего друга?

Потом Володя переключился на знакомство с Тамарой и Виктором.

Володя Коваленко быстро очаровал друзей Веры своими манерами, умением делать комплименты и талантом быстро втираться людям в доверие, поэтому его предложение поужинать на ночь глядя было с радостью принято, а то, что Вера имела иное мнение, как провести вечер перед зачетом, большой роли не сыграло, её подхватили под руки Тамара и Виктор, и вскоре весёлая компания сидела за столиком в ближайшем кафе, которое оказалось рестораном. После застолья с вином и закусками Володя проводил друзей к их общежитию.

Когда Вера поднималась по ступенькам, он уверенно взял её за локоть, чтобы поговорить наедине. Довольные проведённым вечером Тамара и Виктор отправились в комнату вдвоём, оставив Веру и её гостя стоять на крыльце общежития.

– Вера, послушай меня, как верного друга твоего брата-пуританина. Я приглашаю тебя, как даму моего сердца, продолжить наш вечер в более уютной обстановке, с шампанским и виноградом.

Ответа не последовало, но возмущённый взгляд Веры говорил сам за себя и требовал объяснения.

– Ну, ты уже большая девочка и всё понимаешь. Надо брать от жизни всё приятное, что она может дать человеку, а то состаримся и вспомнить будет нечего. А нас с тобой связывают годы знакомства, и пора закрепить это знакомство ужином при свечах в гостиничном номере на двоих.

Вера была уже знакома с таким вариантом свиданий. Она не забыла, каково быть фальшивой женой боксёра, но теперь она замужем и знает, что и почём.

– Володя, побойся Бога, то, что ты замышляешь, оскорбительно для меня. Во-первых, я замужем! А, во-вторых,…

Но другу её брата неинтересно было знать, что у сестры друга во-вторых и в-третьих …и он стал говорить напрямую.

– Да-да, я знаю, что ты замужем. Поэтому нашим отношениям теперь не помешают никому ненужные формальности. Проведём вместе ночь, втайне от всего мира, ночь любви! Это так романтично! Ты же мечтала об этом ещё девочкой, я помню твои влюблённые взгляды. Хоть прошло несколько лет, но ещё не поздно всё исправить…

Вера не ослышалась! Это постыдное предложение делал лучший и единственный друг брата! От стыда и унижения она прикусила губу и резко взмахнула рукой для удара по гладко выбритой щеке наглеца, но тут же передумала так эффектно завершить этот разговор. Пощечина имеет смысл только в том случае, когда человек ее еще достоин. Махнув на Володю рукой, словно тот был надоедливой мухой, Вера пошла к своим конспектам, с выпрямленной спиной и высоко поднятой головой.

Ко всему прочему, теперь она поняла, что бить человека по лицу совсем не так романтично, как это описывалось в романах, и даже противно.

На следующее утро Виктор пришёл на утренний чай с понурой головой. Плохое настроение юноши не вызвало никаких подозрений у Веры и Томы, ведь перед экзаменами курсантам не до сна. Во время завтрака Виктора потянуло на исповедь.

– Я переспал с Анжеликой… Понимаете, не имел морального права ей отказать в близости. Она сама предлагала себя с такой мольбой… – оправдывался Виктор, и Вера от неловкости старалась не смотреть в его сторону.

– Вера, ты этого не поймёшь, возможно, никогда, силу страсти, перед которой человеку не устоять. Она просила любви, как просят милостыню несчастные, и я не смог ей отказать. Это скорее жалость, чем проявление любви… Тома, ты меня понимаешь?

Тамара кивнула и предложила Виктору погладить его рубашку.

Курсы усовершенствования врачей не прошли даром, Вера возвратилась с багажом знаний в области неонатологии и с пониманием того, что мир вечной любви и супружеской верности существует, но только в книгах, а в жизни это фамильная реликвия, которая ещё жила в семье Шевченко.

Замужество никак не повлияло на Верино усердие в работе. Она по-прежнему отдавала больным детям свои знания, душу и сердце, а её мужу доставалось то, что можно было назвать банальным женским капризом, – право мужа спать с ней в одной кровати.

К Новому году Жене предложили работать инструктором по спорту при исполкоме Зеренды. На это хорошее назначение повлияли три фактора: три года безупречной службы Лебедева на подводной лодке, его титул мастера спорта и высокое положение в обществе его молодой жены.

Работа спортивного инструктора Евгению пришлась по душе. Дух соревнований, общение со спортсменами давали ему возможность поучаствовать в живой борьбе за медали. Районные соревнования проходили ежемесячно, и каждый раз после соревнований Женя полупьяный возвращался домой, желая быть рядом с той, кто всегда его поймёт и приголубит.

– Не сердись, Верочка-котлеточка, я как организатор соревнований просто обязан был выпить за успешное проведение соревнований. Только хорошей выпивкой можно привлечь молодёжь к спорту. Именно за это я получаю зарплату. Такова моя работа, делать всё для поднятия спортивного престижа района.

Вера понимала, что Женя прав, в её стране успехи любого мероприятия отмечались с бокалом в руке. Хотя служебное пьянство мужа её настораживало, но она старалась не выходить из образа смиренной жены Соколова, героя рассказа Шолохова «Судьба человека», который стал для неё идеалом замужней женщины. Вера и пьяному мужу не перечила, а трезвому всё прощала, надеясь, что он сам должен когда-нибудь понять, что водка ему не друг, не товарищ и не брат.

Теперь она носила красивую фамилию Лебедева, но от перемены фамилии особых перемен не чувствовалось, пока они не переехали в частный дом как молодая семья.

В тот год стояла суровая зима, а дом отапливался печкой-голландкой, что стояла посередине комнаты и давала тепло в радиусе трёх метров, тогда как в дальних углах стены промерзали до изморози.

Однажды в один из зимних вечеров Вера в холодной избе ждала мужа с работы, чтобы тот натопил печку. Она на плите приготовила ужин, но Женя не приходил. В холоде человеку можно только замерзать, даже принудительные приседания, чтобы согреться, только усугубляли ситуацию, вызывая приток холодного воздуха к телу.

Вера почему-то считала, что растапливать печки – это сугубо мужское занятие, и терпеливо мерзла. Что только она ни делала, чтобы согреться, и цыганочку танцевала в свитере и валенках, и горячим чаем упивалась, но мороз пробирал до костей, в доме замерзали даже стрелки часов на стене, потому что они двигались по циферблату в черепашьем темпе. Когда её терпение подошло к критической точки переносимости, молодая женщина забыла про свой гонор, быстренько оделась и подалась на поиски мужа, забывшего о своём долге и жене, которая скоро окоченеет, прижавшись к холодной печке.

Крадучись, шла Вера по сугробам вокруг спортивного корпуса, где работал её муж. Через крошечное отверстие в обледенелом окне тренерской комнаты она разглядела Женю со стаканом в руке. Предательство было налицо!

– Как он мог со мной так поступить?

Решив стать жертвой бессердечного мужа, Вера вернулась домой и забралась в промёрзшую супружескую постель прямо в верхней одежде, намереваясь стать к утру закоченевшим трупом, хотя осознавала, что мстить мужу ценой своей жизни – это банальное самоубийство.

В полночь замерзать одной в ледяной постели показалось ей пыткой, и тут взыграл инстинкт выживания! Вера выпрыгнула из-под пухового одеяла и бросилась к вешалке, ибо отчаянно желала жить, всем смертям назло! Она напялила на себя тяжеленный тулуп, выпрыгнула во двор, где у порога лежали расколотые дрова, и, как драгоценную ношу, принесла тяжёлые поленья в дом, а потом похлопала холодные бока печки-голландки, как утешают поверженного врага.

Растопить печь быстро не получалось. Если огонёк в горниле печи постоянно затухал, то надежда согреться всё больше разгоралась. Снова и снова чиркала женщина спичками, поджигая обрывки газет, обжигая собственные пальцы, пока пламя, набравшись смелости, не охватило дрова жаром.

Комната стала наполняться благодатным теплом, а с теплом в комнату возвращался жилой дух. Гордая собой, Вера не поленилась и дважды сбегала на улицу, чтобы полюбоваться столбом густого дыма, валившего из трубы в тёмное небо. С приобретением опыта печника укрепилась её надежда создать крепкую трудовую семью.

К весне молодые супруги Лебедевы переехали в двухкомнатную квартиру с центральным отоплением, где они отпраздновали свою ситцевую свадьбу и поступление Жени на заочный исторический факультет университета в Петропавловске, Верины родители обещали оплатить учёбу зятю.

Всё в семье шло хорошо, как по маслу.

Молодые супруги получили квартиру во врачебном доме, что стоял на берегу Зерендинского озера. В этом доме на втором этаже проживала семья Людмилы, кузины Вериной школьной подруги. Именно Людмила повлияла на выбор Веры просить распределения в Зеренду, где нуждались в педиатрах.

На одной площадке с новосёлами проживала семья главного врача СЭС Ильинского, жена которого, проворная Аллочка, угостила Лебедевых в день их переселения горячим пирогом.

На втором году замужества Вера с нетерпением стала ожидать беременности, но она не наступала, как это было положено в счастливых семьях. Из месяца в месяц её надежды зачать ребёнка терпели крах, а её мужа больше печалило не то, что в семье не было детей, а то, что Вера все ночи и дни пропадала на работе и находила это вполне нормальным.

– Вера, – возмутился он как-то раз, когда она явилась домой с рассветом, – сегодня ты опять пришла под утро, как куртизанка из Парижа. Иногда мне кажется, что наш дом – это твоя перевалочная база, а я в ней сторонний наблюдатель. Ты сегодня ела?.. Я вот хлеб купил, а молоко в бидоне сестра передала. Так и получается, я ложусь в кровать голодный и злой, а ты, ни живая, ни мёртвая, приходишь под утро, и какие тут могут быть дети?! А ребёночка мне так хочется …и молока с хлебом.

Вера поцеловала мужа в усы пшеничного цвета и повела его на кухню, чтобы не драматизировать обстановку, а поскорее утолить голод и жажду, а потом – спать.

Когда они легли в кровать, то её нежно обнял Женя и вздохнул понимающе:

– Эх, Верочка-пеночка, ты опять думаешь о больнице! Я это нутром чувствую. А знаешь, я не виноват, что дети в Зеренде болеют, что у нас детей нет! Я вот что думаю: а не настала ли моя пора пуститься в бега? Ты на себя посмотри. Другие доктора приходят домой вовремя, тоже усталые, но довольные жизнью, а от твоей неудовлетворённости даже мухи в нашем доме сдохли. Это так, к разговору. Давай спать, хотя время уже вставать.

Женя отвернулся к стенке и тут же заснул, а Вера словно проснулась.

Конечно, в том, что мухи подохли, Вериной вины не было, они подохли от зимних холодов, но в словах мужа прозвучал печальный прогноз её семейного благополучия, который должен был её насторожить.

Сколько раз приходила Вера домой с сердцем, онемевшим от врачебного бессилия перед болезнью, уносящей жизнь ребёнка. Тогда ей больше всего на свете хотелось дежурить у постели обречённого малыша днём и ночью, словно её присутствие могло его спасти. В такие вечера Вера и говорила с Женей, и готовила ему ужин, но любить мужа ей казалось кощунством, поэтому пусть муж в одиночестве почитает книги Петрова и Ильфа, приводившие Веру в уныние, и не мешает ей штудировать свои конспекты по педиатрии.

Кормила Вера мужа тем, что было пределом её кулинарных возможностей: жареной картошкой, жареными яйцами и лапшой с маслом, правда, иногда случались исключения. Надо сказать, что домашними яйцами и молоком снабжали молодую семью родители Жени, которые один раз в месяц приезжали в Зеренду из деревни навестить своего старшего сына.

Однажды мама Люба зашла к Вере на кухню.

– Вера, что это у тебя там, в тазике на столе замешано?

А в тазике Вера с утра месила тесто для вареников с картошкой, которое никак не собиралось вместе, а рассыпалось на мелкие сухие комочки. Мама Люба, поохав, быстро превратила Верино тесто на вареники в прекрасное тесто для блинов и напекла вкуснейшие блины с хрустящими узорчатыми краешками. Блины макались в растопленное сливочное домашнее масло, были очень сытными.

Как только Женина мама уехала домой, то настроение молодой супружеской пары было как у новобрачных, и они любили друг друга долго и страстно, словно блинчики обладали силой эликсира любви. Всё лишнее забылось: и Верина занятость на работе, и тяга Евгения себя взбодрить стаканчиком бормотухи.

Жаль, что мама Люба приезжала редко, а Женя выпивал часто, а Вера по-прежнему день через день коротала ночи в больнице.

Вера была убеждена, что жизнь идёт своим чередом. Они оба с мужем работали, имели квартиру, а если муж смог стать мастером спорта по тяжёлой атлетике, то ему ничего не стоило стать самым трезвым из трезвенников, а с получением диплома работать в школе историком. Примером такой занятой жизни были для неё родители, которые трудились от зари до зари, дома практически не бывали, но семью-то сохранили.

На второй год бесплодных попыток забеременеть женщина обратилась на приём в женскую консультацию, и врач-гинеколог нащупала у Веры беременность в пять недель!

Счастливую Веру положили в больницу на сохранение беременности, и она строго соблюдала постельный режим, пила лекарства по назначению, но беременность не развивалась. Плод в её утробе не подавал никаких признаков жизни, зато Верино желание родить ребёнка становилось еще крепче.

То, что рождение ребёнка не зависит от желания матери его иметь, принималось Верой с трудом. Если рождение ребёнка происходит по неведомым никому законам, его нельзя запрограммировать и получить, то наступление беременности – это потрясающее вселенское событие, одно из самых совершенных чудес, которое может случиться с женщиной.

Вот этого чуда Вера была лишена, поэтому долгими бессонными ночами в отделении гинекологии она трогательно прижимала руки к груди, всматривалась в больничный потолок и шептала то, что лежало у неё на сердце, как это делали герои её любимых романов. Вера молила Бога сохранить её беременность, стараясь не думать о том, что почти все молитвенные просьбы героев прочитанных ею книг исполнялись только в последних главах, после серии страданий и мытарств.

– Боже на небесах, не лиши меня ребёнка, а я готова страдать, веря в то, что ты есть. Я очень терпеливая.

Вера хотела даже сказать, что она готова отдать за это жизнь, но вовремя сообразила, что этим она убьёт в себе дитя, поэтому решила не искушать судьбу, а просить только то, в чём сама нуждалась.

– Извини, что я прошу тебя, не стоя в церкви, перед иконой, а лёжа на больничной койке, – шептала она в потолок, представляя синее небо над головой.

Но молилась она напрасно. Через две недели её осмотрел ведущий гинеколог, которая пришла к выводу, что Вера саботирует педиатрическую службу района, выдавая себя за беременную.

Районным гинекологом в те годы стала работать Полина Ивановна, незамужняя, принципиальная, бескомпромиссная к себе и к персоналу женщина лет сорока, к тому же высокого роста, крепкого телосложения, с зачёсанными назад волосами, собранными в пучок. Полина Ивановна недолюбливала беременных сотрудниц и никогда им не сочувствовала, и напоминала Вере сержанта-сверхсрочника, которому были незнакомы позитивные эмоции и отступления от правил. Под её руководством стерильность родильного отделения достигла предельно высокого уровня, при котором выживали только самые коварные микробы, но как гинеколог в экстренных ситуациях Полина Ивановна терялась и от страха совершить ошибку постоянно ошибалась.

А вот в случае с беременным педиатром Лебедевой Полина Ивановна не сомневалась. Педиатров в районе не хватало, а больные дети имели право на качественное лечение. Обеспечить больницу врачебными кадрами входило в её обязанности как заместителя главного врача по кадровому вопросу, поэтому педиатру Лебедевой было официально предложено выскоблить матку, а так как та от медицинского вмешательства письменно отказалась, то её с диагнозом ложной беременности выписали домой.

– Вера, ты… бесплодна.

Это было сказано мужем прямо с порога. Вера лежала на диване, она очень устала, придя из больницы домой.

– Кто тебе об этом мог сказать, когда я сама этого не знаю?

– Вера, стоп. Разве это не так? Мне Галя позвонила на работу, к ней в лабораторию заходила ваша гинеколог, и она сообщила моей сестре, что ты бесплодна. Не смотри на меня словно мумия из гроба. Пожалуйста, ну не молчи… Давай я тебе чай приготовлю. Твоя подруга Людмила нам к чаю булочек принесла.

Вера вспомнила стихотворение Лермонтова о несжатой полосе и поняла, что значит, когда «руки повисли, как плети». Это значит полная безнадёжность. Слава Богу, что ещё не пришёл её смертный час, а смертную тоску полагалось запивать чаем с булочками.

К вечеру молодые супруги почувствовали своё одиночество, словно им сообщили, что светлое будущее стало беспросветно тёмным. Жене захотелось пойти в кочегарку по соседству, где он частенько проводил свой досуг, но он не мог оставить жену одну и продолжал сидеть с ней рядом, пытаясь её развеселить, а та не хотела веселья. Тогда Женя обнял её и прижался головой к её мягкой груди.

– А давай я побуду твоим сыночком. Обними меня, уложи спать, ведь я очень скучал, когда ты была в больнице. В спальне не работает отопление, но мы быстро согреемся под одеялом, и нам будет тепло. Я люблю тебя.

– Я тебя тоже, но давай лучше посмотрим телевизор.

– Ох, Верок-колобок, наш телевизор показывает только снегопады и бураны.

– Тогда давай спать, только ты прежде сходи в кочегарку и попроси, чтобы котёл натопили погорячее. Холодно.

Женя отправился в кочегарку, где кочегары утешали горемычных водочкой с солёным огурчиком, а к Вере постучала соседка. Эта была Аллочка Ильинская, она принесла пирожки с картошкой и поздравила её с выпиской из больницы.

С Аллой говорить по-соседски было не о чем, ибо мыслила она фразами из газеты «Комсомольская правда», воспитывала детей по коммунистическим нормативам, хотя по воскресеньям не работала, считая это большим грехом, и в Пасху пекла сладкие куличи.

Сам Ильинский был заметной в районе фигурой, как-никак главный врач санэпидстанции. Он считался хорошим специалистом, но за ним водилась слава гулящего человека. Его бесконтрольную сексуальную активность Вера приписывала необратимым последствиям травмы головного мозга, которую Ильинский получил в далёком прошлом. Измены мужа никак не отражались на его отношениях с добродушной Аллочкой, которая своей чрезмерной добротой надоедала всем соседям. Веру она не раз затягивала на кухню и насильно угощала чаем с горячими пирогами, подробно рассказывая самые свежие и достоверные деревенские сплетни.

Только с одним человеком Вера поделилась своей бедой. Это была Людмила, что жила этажом выше, и они обе понимали, что бесплодие – это не диагноз, это проклятие.

Людмила умела хранить чужие тайны, но вскоре о Верином бесплодии говорила уже вся деревня.

После выписки из больницы Вера с головой окунулась в работу, чтобы скорее забыть свою ложную беременность и желание иметь детей. Теперь молодая женщина не сочувствовала роженицам, терпевшим мучительные схватки, а бессовестно завидовала, ведь счастьем родить собственного ребёнка она была обделена.

В тот год в Зерендинскую районную больницу пришли на работу новые врачи: Мила Попова, начинающий врач-терапевт из Караганды, и Роза Ахметова, педиатр.

Мила поражала Веру своей потрясающей непосредственностью, на которую не влияли ни зрелость, ни диплом о высшем образовании. Роза обладала острым умом, хорошими знаниями по педиатрии и умела быть верной подругой. Если Роза была красива, степенна и умна, то Мила Попова выглядела очаровательной старшеклассницей, робеющей перед коллегами и пациентами. Её послушность ставила в тупик медсестёр, в одобрении которых молодой доктор постоянно нуждалась, а от её вежливости к санитаркам можно было даже прослезиться.

Хотя Мила Попова училась на лечебном факультете, но в ней не было той терапевтической закваски, которая отличала терапевтов от педиатров. Терапевты всегда умели держать себя на публике достопочтенно, красиво носить дорогую одежду и говорить своё мнение немного скучающим тоном, а Мила Попова по своей внешности напоминала Буратино. Её маленькие чёрные глаза искрились молодостью, жидкие каштановые волосы весело кудрявились, а большой красный рот широко улыбался всем на свете.

Педиатры были из другого теста, их не столько беспокоил их внешний вид, сколько доверие к ним маленьких пациентов, видимо, в такой педиатрической опеке нуждалась и сама доктор Мила Попова. Уже с первого дня знакомства эта девушка полюбилась Вере, ибо в ней она видела себя в юности.

– Ты поживи у нас с Женей, пока тебе не выделят врачебную квартиру, потому что жить при больнице рядом с нашей Полиной Ивановной всё равно что пойти на срочную службу. Я верю, что сам Генеральный секретарь Коммунистической партии Советского Союза одобрит заслуги твоей мамы перед партией и правительством по воспитанию последователей дела товарища Ленина! Ей удалось вложить в тебя столько послушания, что его у тебя в избытке, просто брызжет во все стороны. Познакомь меня с ней.

И Мила Попова приглашение жить в семье Лебедевых приняла с радостью, а история её семьи была проста и печальна.

Родители Милы познакомились в Германии в фашистском концентрационном лагере, куда они попали детьми ещё в начале войны. Уже в первый год заключения они осиротели, а за колючей проволокой, под лай сторожевых псов, зародилась между ними первая юношеская любовь. Милиных родителей освободили советские солдаты. Из фашистского лагеря в солдатских теплушках их вывезли в знойный Казахстан, где они решили пожениться и создать семью. После рождения Милы её родители стали ссориться, папа погуливал, а мама изводила себя ревностью, а потом они разошлись. Воспитывать дочь женщине с разбитым сердцем пришлось в одиночестве, но она была для Милы не мамой, а надсмотрщицей. От жизнерадостной девочки требовалось беспрекословное подчинение, ей не разрешалось иметь собственное мнение или вообще какое-либо желание. Колыбельные песни в доме не пелись, и приласкать девочку было некому. К тому же мама Милы не работала, а жила на алименты своего беглого мужа и небольшое «лагерное» пособие.

Рассказы Милы о её детстве и юности меняли Верино отношение к своим родителям. В её доме тоже царствовал мамин закон, но сохранялась свобода думать, читать, высказывать своё мнение, учиться самостоятельности и иметь пусть одну, но подругу.

Веру пугала незащищённость Милы в реальном мире, и она стала заботиться о ней как о своей младшей сестре.

Каждый понедельник в начале рабочего дня врачи собирались в кабинете главного врача на пятиминутку. Опаздывать было себе дороже, глава больницы Жакибеков был человеком строгих правил. В то утро Мила где-то задерживалась и вбежала в кабинет последней. Быстро оглядевшись, она замерла на месте как вкопанная.

Интерьер кабинета главного врача был по-министерски тяжеловесным. Стены обиты деревянными плитками, а под портретом Леонида Ильича Брежнева стоял дубовый стол, за столом в кожаном кресле восседал и сам хозяин кабинета, товарищ Жакибеков. Его массивная фигура в объёмном кресле напоминала Вере медведя в берлоге. Рассеянный дневной свет, проникающий в комнату через тюлевые занавески на высоких окнах, и персидский ковёр, устилающий пол кабинета, делали обстановку пятиминуток излишне торжественной. Вдоль стен с двух сторон от стола главного врача стояли впритирку простые кресла, предназначенные для врачей-ординаторов.

С приходом в больницу новых специалистов кресел стало не хватать, и врачи перед пятиминуткой искали себе стулья в других кабинетах, но Мила опоздала и приготовилась слушать наставления главного врача стоя перед его столом, прямо посередине персидского ковра.

Такое неординарное поведение молодого доктора главному врачу не понравилось, и в кабинете установилось официальное молчание, означавшее коллегиальное неодобрение. Мила использовала это молчание как возможность поздороваться. Она стала взглядом обводить участников пятиминутки, приветливо кивая каждому из сидящих на креслах докторов, пока не пришла очередь приветствовать главного врача. Под его начальственным взглядом Мила перестала улыбаться и вновь встала по стойке смирно. Жакибеков начальственно кашлянул, чтобы выразить своё недовольство. Всем присутствующим докторам это было понятно, кроме Милы, которая продолжала стоять, как часовой у мавзолея.

Тут молодой стоматолог, сидевший на кресле рядом с Верой, решил вмешаться в ход событий и пошутил. Он тоже кашлянул, но с улыбкой и жестом пригласил её присесть рядом с ним, так это поняла сама Мила, и она присела на самый край его кресла, удачно вместившись между поручнем и самим стоматологом. В кабинете раздался протяжный вдох, никто такого послушания от девушки не ожидал.

Не замечая всеобщего внимания, Мила продолжала сидеть впритирку со стоматологом, подобострастно смотря на главного врача, который всё никак не начинал пятиминутку, а за её спиной сосед по креслу, красный от неловкости, осторожно сложил руки на груди, чтобы ничего дурного о нём не подумали.

От этой немой сцены главный врач района сам почувствовал себя лишним в своём кабинете и уже громко постучал по столу ручкой.

– Мила, встань с кресла немедленно и найди себе стул в рентгенкабинете, – зашептала Вера подруге, но та только покосилась на Веру и недовольно покачала головой, словно именно Вера мешала проведению пятиминутки.

– Встань немедленно! На тебя все смотрят! Милочка, прошу, встань и принеси себе стул! – не сдавалась Вера, и Мила всё поняла.

Не успела она приподняться, как стоматолог пулей выскочил из кабинета и через минуту принёс девушке стул на радость всему врачебному коллективу.

Вскоре после этой истории с опоздавшей Милой на ковёр к главному врачу была приглашена и сама Вера.

На столе перед товарищем Жакибековым лежала телеграмма, заверенная областным отделом здравоохранения города Караганды. В письме Вера вызывалась в Караганду в связи с ухудшением состояния здоровья её мамы. Рядом с письмом лежал и приказ, подписанный главным врачом, по которому педиатр Лебедева отправлялась во внеочередной отпуск по семейным обстоятельствам.

Вера в тот же день выехала в Караганду.