Читать книгу Комодский дракон. Поезд призрак. Часть 2 - Владимир Дулга - Страница 7

Медный диск заходящего солнца в багровом зареве коснулся дальней горной гряды. От ближайших таёжных сопок поползли на луговину причудливые тени. Собеседники вновь надолго замолчали.

– У казаков, христианская вера в Бога, это основа всей жизни! – прервал молчание Леший, – нас, – казачат, в детстве крестили, и родители в праздники брали с собой в храм. Я бы никогда не поверил в то, что ты явился из будущей жизни, но названное тобой имя, заставляет задумать. У меня есть хороший, старый друг, мы вместе росли, учились, воевали, встречаемся и по сей день, это Петр Богатов. Сызмальства, с той самой поры, когда мы вместе с ватагой друзей гоняли коней в ночное, все звали его Богой. Теперь он стал уже «дедой Богой», мы почти ровесники. Поэтому, я хочу познакомить тебе с другой, не менее интересной историей о себе, и вон о той скале, с непонятными рисунками.

Шумная стайка спешащих к ночлегу птиц мелькнула над головами:

– Вот так и наша жизнь, промчалась, промелькнула, как один день, оставив воспоминания о радостях и печалях, – горько усмехнулся Леший, – я родился в семье казачьего офицера. Мои предки пришли на эти земли с воеводой Василием Сукиным, и обосновали на месте бывшей столицы Сибирского ханства город Тюмень. Участвовали в строительстве Томска, основали Енисейск. С казаками Петра Бекетова осваивали Прибайкалье, заложили Якутск. Позже прадед вернулся в Сибирь и обосновался в здешних местах. Казаки всегда стремились иметь своих собственных, казачьих офицеров. После учёбы в Омском кадетском корпусе, я продолжил учёбу в Оренбургском казачьем училище, в 1900 году был выпушен в чине хорунжего и направлен в Забайкалье. В составе Забайкальской казачьей дивизии, участвовал в Русско-японской войне. Офицером Первой отдельной Забайкальской бригады, воевал на фронтах первой мировой войны. В семнадцатом году деморализованная русская армия, устав воевать, оставляла фронт. Солдаты беспорядочно разбегались, бросая оружие. Забайкальские казаки тоже не стали держать фронт, но даже в этом хаосе оставались управляемыми воинскими подразделениями. Они не стихийно бросали позиции, а снимались целыми подразделениями, не оставляя обоз и артиллерию. Это были люди, связанные многолетней дружбой, родственными связями и землячеством. Кроме того, у каждого был боевой конь, лучший конь в табуне, красивый, выносливый, быстрый, который не раз уносил от преследователей, вражеских пуль и смерти. Его нельзя было бросить! Пробираться в одиночку, на другой конец страны, в такое смутное время, даже на коне, было бессмысленно. На казачьем круге было решено возвращаться в родную станицу слаженной боевой единицей. Самое трудное в этом деле, – заполучить эшелон. Во главе полков стояли не «отцы-командиры», а избранные полковым собранием комитеты, которые правдами и неправдами выбивали эшелон, а затем в каждом губернском городе организовывали пищевое довольствие для казаков и фураж для лошадей. Меня, – есаула Леонида Краснощёкова избрали председателем полкового комитета. – Помолчав, охотник продолжил, – через несколько месяцев прибыв в Забайкалье, сдав в арсеналы тяжёлое вооружение, казаки разбрелись по домам, прихватив с собой проверенные в боях кавалерийские карабины. Я тоже вернулся к семье, в родную станицу, в отчий дом.

Какие-то приятные воспоминания, как лучик света, на мгновение осветили лицо Лешего, и он продолжил:

– Свою будущую жену, казачку из нашей станицы, я присмотрел, ещё будучи кадетом старших классов, приезжая летом на каникулы. Свадьба состоялась сразу после выпуска из Оренбургского училища. Вскоре молодожёны отправились к новому месту службы. В Забайкалье на свет появились дети, – сын Егор и дочка Мария. Первая Мировая война разделила семью – я отправился на фронт, Татьяна – так зовут жену, с детьми, уехала к моим родителям, в родную станицу. В стране творилась полная неразбериха. Власть в городах по нескольку раз переходит от представителей одних политических движений к другим. В конце семнадцатого года власть в Томске оказалась в руках большевиков. Тайная офицерская организация, опираясь на недовольство населения новой властью, используя выступление корпуса пленных чехословаков, эшелоны который растянулись по Транссибу, в мае следующего года свергла большевиков. Я примкнул к восставшим, вступил в корпус Пепеляева, двигающийся по железной дороге на восток, освобождая города от большевиков. Осенью власть в Сибири перешла к правительству Колчака. К августу восемнадцатого года, освободив Красноярск, Иркутск, Верхнеудинск, корпус Пепеляева на станции Оловянная соединился с Забайкальскими казаками атамана Семёнова. Среди которых было много моих бывших сослуживцев и однополчан. Осенью восемнадцатого года корпус Пепеляева перебросили на Урал.

Солнце уже скрылось за зубчатой линией горизонта, оставив окрашенный багровым светом небосклон.

– Пойдём к зимовью, вечереет, надо подумать о ночлеге. Расположимся, разожжем костёр, приготовим подстреленных чирков и продолжим разговор, – предложил Леший.

Они спустились к зимовью, Александр разжёг костёр, Леший занялся подстреленными по дороге чирками. Вскоре нехитрый ужин был готов. Потягивая из кружки обжигающе горячий чай, заваренный на бруснике, продолжили разговор:

– У меня есть, а может «был», младший брат Василий, – глядя на танцующие языки пламени, подбирая каждое слово начал Леший, – он младше на шестнадцать лет. Родившись в семье казачьего офицера, он, тем не менее, не видел себя военным, его никогда не тянуло к оружию. Он уклонялся от обязательной программы обучения казачьих детей военным наукам. К тому же, Василий был слаб здоровьем и часто болел. Но с малолетства его тянуло к лошадям, он помогал ухаживать за жеребятами, лечить и обучать их. Отец определили Василия в Казанский ветеринарный институт. Где он приобщился к революционным идеям, широко распространённым в то время в студенческой среде. Как я случайно узнал, в революционных событиях брат, учась на выпускном курсе, примкнул к большевикам. Моя служба в Забайкалье, мировая война, февральская и октябрьские революции, гражданская война, раскидала родственников по просторам России. Мы не виделись с братом многие годы.

Яркие искры от костра взмывали вверх и таяли там, в бездонной пустоте неба. Какое-то время сидели молча, собравшись с мыслями, Леший продолжил:

– Иногда вспоминая о нём, я думал, что не узнаю брата, неожиданно встретив, где-нибудь на улице. 25 декабря восемнадцатого года войска Пепеляева заняли оставленную большевиками Пермь. Было взято в плен около двадцати тысяч человек. По приказу Пепеляева, рядовые красноармейцы были отпущены по домам. С командным составом разбиралась специально созданная комиссия. Как-то проезжая верхом мимо старинного здания занятого под штаб, я обратил внимание на небольшую группу пленных, которых, под усиленной охраной, собирались куда-то конвоировать. И поинтересовался у одного из часовых, кто эти люди? Мне ответили, что это красные командиры, приговорённые комиссией к расстрелу. Посмотрев на измождённые лица этих людей, в одном из перевязанных окровавленными бинтами пленнике, я узнал своего брата. Он тоже узнал меня и отвернулся. Я подумал, что обознался, объехав группу с другой стороны, встретился глазами с этим человеком, он вновь отвернулся, и я понял, что это Василий!

Последовала команда, осуждённые, подгоняемые конвоирами с примкнутыми штыками, тронулись по улице. К этому времени я уже был полковником, с Анатолием Николаевичем Пепеляевым нас связывали дружеские отношения, мы оба окончили Омский кадетский корпус. Я поспешил к командующему. Пепеляев находился, в только что занятом кабинете, кругом лежали папки с документами, сновали адъютанты, связисты тянули провода телефонов. Командующий был в прекрасном настроении, поздоровавшись, расспросил о полковых делах, поинтересовался размещением в городе, боевым охранением и количеством потерь. Я ответил, что потерь практически нет, расквартировались на окраине, охранение организовано. Анатолий Николаевич удивился, что красные сдали город почти без боя и никакого организованного сопротивления не оказали. Я, поддержав разговор, сказал, что сейчас видел на дворе группу красных командиров приговорённых к расстрелу. Эти люди производят жалкое впечатление, они деморализованы, испуганы, и не удивительно, что такие «полководцы» не смогли должным образом организовать оборону города. Больше бы таких руководителей и нам воевать было бы не нужно – сами разбегутся! Командующий задумался и ответил, что согласен со мной. Тут же приказав адъютанту вернуть осуждённых к штабу. Я с замиранием сердца ждал возвращение офицера, опасаясь услышать, что приговор уже приведён в исполнение. Тот достаточно долго не возвращался, а вернувшись, доложив, что догнал расстрельную команду почти на месте казни, в заброшенном карьере, в настоящее время красноармейцы построены во дворе. Командующий попросил меня с казаками охраны, сопроводить помилованных за пределы города, дабы наши бойцы не перебили их в шаге от свободы. Печальная процессия двинулась по пустынным улицам города. Пленные не понимали, почему их вернули и куда ведут сейчас. Казаки, сопровождавшие меня, получив приказ конвоировать осуждённых, предполагали, что им придётся участвовать в расстреле этих людей. Поэтому никто не торопился, и казаки и пленные старались протянуть время. За весь путь, Василий единственный раз оглянулся, и мы встретились глазами. Когда окраины города остались позади, колонна остановилась, люди стояли, понуро опустив головы в ожидании смерти. Обратившись к ним, я сказал, что дальнейшее сопротивление большевиков бессмысленно, они не имеют необходимых сил, знаний и поддержки народа. О чём красноречиво говорит бездарно организованная оборона города. Напомнил, что в этот день, сто двадцать восемь лет назад, великий полководец Суворов штурмом взял крепость Измаил. В ознаменование этой даты, командующий, данной ему властью, отпускает их по домам, и надеется, что они больше никогда не возьмут в руки оружие. Пленные стояли, молча, не веря в своё спасение, и не пытались уйти, предполагая, что могут быть порублены казаками. Я, приказав конвою доставить Василия в расположение полка, вернулся в штаб, казаки поехали в сторону города, освобождённые исчезли в надвигающихся сумерках.

– Пойдём Саша спать ложиться! – предложил Леший, поднимаясь с бревна, заменяющего скамью, – утро, вечера мудренее!

Убрав посуду, притушив костёр, в темноте зимовья, расположились на топчане. Лёжа на спине, положив руки за голову, глядя на квадратик освещённого лунным светом оконца, Леший тихонько продолжил разговор:

– К моему возвращению в полк, Василий, перевязанный свежими бинтами, сидел в маленькой комнате под охраной часового. Я приказал привести его в помещение, выделенное для командира полка. После того, как часовой закрыл за собой дверь, брат уткнулся лицом в мою грудь и заплакал. Я обнял Василия, он судорожно всхлипывал, вздрагивая всем телом, пытаясь что-то сказать. И показался, в этот момент, мне тем маленьким, беззащитным мальчуганом, который не раз, обиженный другими пацанами, прибегал ко мне, прося защиты. Ординарец принёс ужин, я с жалостью смотрел, как он жадно ел кашу, запивая сладким чаем. Василий рассказ, что диплом об окончания ветеринарного института, выпускникам выдали без обязательных экзаменов. В институт пришёл агитатор большевистской партии, многие из друзей записались в Красную армию, и он последовал их примеру. Как попал в командиры? Почти все бывшие студенты-ветеринары, были назначены командирами, так как, владели грамотой и могли читать документы. В настоящих сражениях поучаствовать не удалось. Красная армия, потерпев поражение на реке Чусовая, отступала, сдав Кунгур, без боя оставила Пермь, куда накануне были переброшена часть, где служили бывшие студенты. Все попали в плен. Вчера была осуждена и расстреляна первая группа красных командиров, там были его друзья. Васька спрашивал о своём любимом жеребце Гнедке – лучшем в табуне. Я отвечал, что сам давно не был дома и не знаю, как там дела. Утром следующего дня, мне удалось пристроить Василия в санитарный поезд, идущий в Омск, со справкой, о том, что он направлен после тяжёлой контузии для лечения по месту проживания. Расставаясь, я взял с Василия клятву, что он больше не будет ввязываться в войну, и на него возлагаются все заботы о престарелых родителях, моей семье, и хозяйстве.

Леший замолчал, прислушиваясь:

– Ты спишь?

– Нет, я не сплю! Всё, что ты рассказываешь, очень интересно! Продолжай, я слушаю!

– Последующие события показали, что удача отвернулась от Белой армии. Летом девятнадцатого года, Колчаком был организован Восточный фронт, но отступление Белой армии было предрешено. В ноябре без боя был оставлен Омск, и началось повальное бегство Колчаковской армии по Транссибу на восток. Мой полк, после неудач под Красноярском, двинулся в составе колонны генерала Каппеля на север по Енисею. Поход проходил в жуткую стужу, по совершенно необжитым районам, в отсутствии централизованного снабжения, ведя постоянные боевые действия с преследующими нас партизанскими отрядами. Потеряв в этом Сибирском Ледяном походе две трети личного состава, колонна измученных и обмороженных людей, перейдя по льду замёрзший Байкал, в районе станции Мысовая, в начале марта двадцатого года прибыла в Читу. Наш путь пролегал далеко от моих родных мест, поэтому встретиться с семьёй, в тот раз, так и не удалось. Прибывшие части были подчинены атаману Семёнову. Узнав, что он тесно сотрудничает с японцами, я, с остатками своего полка, вслед за Пепеляевым, ушёл в Харбин. По-разному складывались судьбы эмигрантов, приходилось работать извозчиками, грузчиками, плотниками, рабочими рыболовецкой артели. Когда летом двадцать второго года во Владивостоке произошла смена власти, в результате чего «правителем Приморья» стал генерал Дитерихс, сослуживец Пепеляева по Сибири, многие эмигранты, устав от безнадёжности и нищеты, присоединились к создаваемой Пепеляевым «Милиции Татарского пролива», имеющей целью захват Якутска. При переезде из Харбина во Владивосток, я тяжело заболел, попал в госпиталь и не смог участвовать в этом мероприятии. После освобождения Владивостока от японцев в конце октября двадцать второго года, я под чужими документами, направляясь в родную станицу, был арестован в Иркутске, опознан и приговорён к расстрелу. Позже, после очередной амнистии, смертная казнь была заменена семью годами лагерей. Домой добрался лишь в январе тридцатого года.

Леший поднялся с топчана, слышно было, как он стучал крышкой чайника и, булькая, пил. Наклонившись, глянул в оконце, что-то ответил завозившемуся на крыльце Полкану. Вновь улёгся на заскрипевший топчан и удивлённо сказал, вероятно, желая проверить, не спит ли Александр:

– Ты глянь, Луна как прожектор, хоть читай!

– Это точно, – согласился Сашка, – полнолуние!

– Так вот, – продолжил рассказ Леший, – приехал в станицу, под удивлёнными взглядами оставшихся соседей нашёл свой дом, с замиранием сердца открыл калитку – дверь хаты забита, стёкла выбиты, двор пустой, ни родителей-стариков, ни брата, ни жены, ни детей. Пусто! Кругом разруха и тлен! Позже соседи рассказали, что мой отец, стараясь прокормить семью, по старой привычке, подолгу охотился в тайге. И бывало, неплохо охотился, снабжая мясом не только свою семью, но и помогая оставшимся без кормильцев соседям. В лютые крещенские морозы, заночевал в холодном зимовье, простыл и вскоре умер, мама дождалась отправленного мной Василия, но весной девятнадцатого года тоже скончалась от воспаления лёгких. В опустевшем доме остался Василий и моя семья. Части Красной армии, наступающие, следом за отходящими колчаковцами и мятежными чехословаками, остро нуждаясь в провианте, фураже и конях, подчищали последнее у жителей населённых пунктов вдоль Транссибирской железной дороги. В станице то и дело появлялись тыловые фуражиры, ветеринары, и заготовители продовольствия. Однажды на станцию прибыл паровоз с тремя вагонами. Приехавшие тыловики, бодро обходили заранее помеченных в бумагах дворы казаков, без разговоров забирая всех коней. Не слушая стоны и причитания многодетных казачек, о том, что по весне, им не на чем будет пахать землю. Василий за сараями колол дрова и поздно услышал шум в ограде. Когда он прибежал во двор, его любимого Гнедка, мужик с красной лентой на чёрной папахе, уже выводил за ворота. Завязалась потасовка, пришедших было двое, Василий получил мощный удар в челюсть и покатился по земле. Приехавшие реквизиторы, посчитав инцидент оконченным, продолжили движение. Васька вернулся домой, снял со стены отцовскую шашку, догнал их на улице и зарубил обоих. Это послужило сигналом для соседей-казаков, поднялась стрельба, не ожидавшие такого сопротивления тыловики, в панике вернулись на станцию и укатили туда, откуда приехали. Станичники помоложе скидали свой скарб в телеги, с жёнами и детьми умчались в спасительную тайгу. Ближе к вечеру, на путях остановился тот же самый состав, с которого на землю горохом ссыпались моряки в чёрных бушлатах, обвешанные оружием. В станице вновь вспыхнула стрельба. Василий с моей семьёй, отходил одними из последних, он так и не поймал испуганного стрельбой, убежавшего Гнедка. Держа детей за руки, Василий и Татьяна едва успели перебежать мост, ведущий в шахту, как сзади на дощатый настил выскочили несколько краснофлотцев, ведущих беспорядочную стрельбу по убегавшим. Шахта уже многие месяцы не работала, и тяжёлые створки ворот были закрыты. Василий смог приоткрыть одну из них, и беглецы прошмыгнули вовнутрь. Подбежавшие моряки открыли двери настежь, зашли в шахту, и до сумерек пытались найти там убежавших. Но так никого и не обнаружили. Василия, Татьяну и детей, больше никто не видел. Позже, проведённые жителями поиски в шахте, тоже ничего не дали. Моя жена, дети и брат исчезли! Когда я вернулся из заключения шахта, вновь работала, там трудились староверы, живущие на северном склоне горы, на берегу таёжной речки. Но однажды, за одну ночь они исчезли, оставили всё, – скарб, скотину, жилища, забрав только свои святыни и иконы. Говорили, что где-то в горе у них был храм, где они тайно молились. На шахте работал мой сосед, он рассказал, что в одной из боковых штолен появились приезжие, они живут в скале, и не общаются с местными. Уголь там не добывают, но регулярно вывозят в отвал скальную породу. Посторонним, вход в штольню запрещён. Вероятно, чужаки обнаружили тайную церковь и староверы ушли. Другие говорили, что их убили лихие люди из приезжих, прибывшие областные следователи ничего не обнаружили. Сейчас уголь добывают в старых штреках и вывозят раз в день, рабочие, набранные со стороны. Разношёрстная, криминальная публика. Ночью шахта не работает, вход в ночное время охраняют часовые из числа солдат живущих в секретной штольне. Иногда из глубины горы слышен непонятный шум. Я даже не пытался попасть туда, чтобы разыскать хотя бы следы своих родных. С моим послужным списком подобная неудачная попытка могла закончиться новым сроком, а вернее расстрелом.