Читать книгу Второе воскресение - Владимир Фёдорович Власов - Страница 4

Макаров считался очень ответственным работником и никогда не дремал во время ночных дежурств. Поэтому его КПЗ была постоянно забита подозрительными субъектами. Камера вмещала в себя четыре человека, но при желании туда можно было поместить гораздо больше, правда, при этом им пришлось бы спать всю ночь стоя.

В эту ночь "коробочка", как называл ее Макаров, была полной. В камере стояли две солдатские двухъярусные койки, на одной, нижней, лежал пьяный. Когда открылась дверь, он, пытаясь подняться, завопил: "Станция Черемхово? Я схожу, схожу, задержите поезд!" И чуть не свалился с койки. Молодой человек с подбитым глазом, сидящий напротив, вскочил и уложил его на место.

– Спи ты, пьяная рожа, – сказал он бесцеремонно. – До Черемхово тебе еще ехать сутки в медвытрезвителе.

Пьяный тут же заснул.

– Прошу вас, проходите, – вежливо предложил он вошедшему. – За что вас сцапали?

Новенький пожал плечами и сказал:

– Должно быть, не понравился центуриону.

– Как-как? – переспросил лежащий на верхней койке. – Вот умора. Хорошо сказано.

Спустившись сверху, он сел возле парня с подбитым глазом.

– Давайте познакомимся, – и он протянул руку: – Котя.

– Иисус.

– Отличное имя. Или это кличка?

– Нет, имя.

– Все равно, отличное.

Котя положил руку на плечо соседа.

– А его зовут Петром. Он попал сюда за драку. А я – за бродяжничество. Завтра утром этот, как вы выразились, центурион сдаст нас всех в отделение… По ночам они сюда не вызывают машину. Однако, должен вам сказать, здесь ничего, ночевать можно. Тепло.

Он окинул взглядом каморку. Свет из окошка выхватывал квадратом часть стены и верхний ярус коек. Внизу царил полумрак. В затхлом, смрадном воздухе пахло перегаром от пьяного.

– Хотите сигаретку? – предложил бродяга Котя. Иисус отказался. Закурили Котя и Петр с подбитым глазом.

– Центурион будет ругаться, если узнает, что мы здесь курим, но да Бог с ним…

Он затянулся и выпустил струю дыма. Дым поднимался вверх, создавая объемные очертания решетки оконца, и вытягивался наружу в комнату дежурного сержанта.

– Завтра произойдет Страшный Суд, – торжественно произнес Котя. – Вас, товарищ Иисус, посадят на полгода за оскорбление официального лица при исполнении служебных обязанностей.

– Это почему? – спросил Петр.– Человек же тебе сказал, что не понравился представителю власти, за что он и упечет бедолагу в каталажку.

– Не совсем так, – поправил его Иисус, – я не смог представить документы, и он проводил меня сюда до выяснения моей личности.

– Ах, так? А где же ваши документы, милейший? Потеряли?

– У меня их никогда не было.

Котя свистнул от удивления, а Петр посмотрел на него многозначительно.

– Тогда ваше дело – дрянь, товарищ Иисус. Лучше вам бежать отсюда. Не хочу знать, откуда вы, но вот вам мой совет. Как только сменится этот черт, придумайте какую-нибудь байку насчет документов. Не говорите, что у вас их не было. Иначе вас упрячут не на полгода. Просидите за решеткой до скончания веков. Как я понимаю, вашу личность удостоверить никто не сумеет, если у вас никогда не было документов. Человек без документов в нашей стране – не человек, а подозрительная личность. Петру дадут за драку пятнадцать суток. Ну, а я постараюсь сесть до весны за мелкое хулиганство. Сейчас очень даже неподходящий сезон для бродяжничества.

Петр массировал подбитый глаз.

– А ты кто будешь, из цыган что ли? – спросил он.

– Еврей.

– Еврей? – Петр выразил всем своим видом огромное удивление. – Евреи так не ходят. Впрочем, каждый волен ходить, как ему вздумается. А кто стянул у тебя сапоги?

– Я никогда не носил сапог.

– Ну, ботинки.

– Ботинки тоже. Сандалии носил.

– В сандалиях в нашу зиму много не находишь, – глубокомысленно заметил Котя. – Вы что же, не здешний?

– Издалека, – уклончиво ответил Иисус.

Пьяный упал с кровати. Петр хотел поднять его, но Котя махнул рукой.

– Не надо его тревожить. Пусть спит себе человек на полу. Лежащий на земле упасть не может.

Сокамерники попались тактичные, больше Иисуса ни о чем не спрашивали.

Вскоре прибыл поезд. С него сняли безбилетника. Когда Макаров ввел его в комнату, в каморке все притихли. Было слышно, как центурион допрашивал безбилетного пассажира.

– Значит, денег нет?

– Нет.

– Зачем тогда ездишь поездом? Без билета нужно ходить пешком. Плати штраф.

– Как же я могу заплатить, когда денег нет? Это было ясно даже заключенным в камере.

– Назови адрес, фамилию, имя.

Безбилетник сказал, Макаров тщательно все записал.

– Посидишь до утра в камере. Утром разберемся с тобой.

Сержант открыл ключом кованую дверь и впустил очередного новичка. Его звали Павел. Он, войдя в камеру, устроился у входа на табурете. Когда Макаров открывал дверь, лежащий на полу пьяный всполошился:

– Черемхово? Задержите поезд! Я схожу.

На него никто не обратил внимания. Макаров, войдя в КПЗ, пересчитал всех заключенных. Потом для верности еще один раз. У него явно было плохо со счетом. Затем он хмыкнул, глядя на переполненную "коробочку", и громко заорал:

– Спокойной ночи, субчики.

При этом пьяный наделал лужу прямо на полу. Уходя, сержант добавил:

– Кто закурит ночью, тому оторву голову.

Как только закрылась за сержантом дверь и все стихло, Котя подал голос:

– А что, хороший у нас хозяин, в морду никого не тычет. При царском режиме уже, небось, давно сделал бы из нас отбивные. А знаете, чем отличается царский режим от нашего?

Павел встал и заявил, что не желает принимать участие в антисоветских разговорах.

– Сядь, чудак, никто здесь не ведет антисоветские разговоры, – воскликнул Котя, – наоборот, я собираюсь защищать наш строй. Так вот. Я – сознательный паразит этого строя, но паразит, ищущий смысла жизни. Тунеядец? Да, тунеядец. Но я могу прожить, не работая, и знаете, почему? Потому что наш справедливый и гуманный строй очень отличается от царского режима. При старом-то режиме как было? Нужно было трудиться не покладая рук. А у нас само правительство заботится, чтобы, не дай Бог, не переработали. С голоду все равно никто не подохнет, хотя у нас есть лозунг "Кто не работает, тот не ест". Я-то хорошо знаю, что можно прожить, не работая, а иногда даже кушать досыта. К примеру, я не работаю, а ем. И многие не работают, а едят сытно. А при коммунизме никто не будет работать, и все будут есть сытно.

– Так уж и никто? – удивился Павел.

– Работать, конечно, будут, но не люди, а роботы.

– Что же тогда за жизнь такая настанет? – удивился Павел.

– А жизнь, как у меня. Я уже давно живу при коммунизме, не работаю, а ем, – Котя захохотал.

Как видно, эта мысль ему очень понравилась.

– Я – человек вашего будущего. Как у вас там говорится, от каждого – по способностям, каждому – по труду. Так вот, на меня уже распространяется лозунг "От каждого – по способностям, каждому – по потребностям". Способности у меня не ахти какие, а потребности и того меньше. Был бы хлеб каждый день, а вода найдется. Мне больше ничего не нужно. Я никогда не стремился к комфортной жизни. Природа – самая удобная квартира. Сейчас, правда, стало несколько холодновато и неуютно, но жить можно. Обычно я ночую на вокзалах, когда не гоняет милиция. А если даже выгонят, можно спать в подвалах, на чердаках возле вентиляционных шахт, в водопроводных колодцах, общественных теплых" туалетах. Одним словом, всегда найдется теплое местечко, не замерзнешь. Но какая прелесть наступает летом, когда ночи теплые, а днем жара, как на сковороде. Я летом вбираю все тепло своей кожей и зимой им обогреваюсь. Мне хорошо. Но если бы вы знали, как я свободно себя чувствую. Куда захочу, туда и иду. Никто надо мной не стоит: ни начальник, ни сам Бог. Я сам себе начальник и сам себе Бог. Что хочу, то и делаю. Мне не надо держать ответ ни перед кем. Я счастлив, и мое счастье проявляется не в редких коротких мгновениях, как у вас, а в повседневной жизни.

Бродяга замолчал и залез на верхний ярус койки. Павел, переступив через Пьяного, пересел на его место. Петр тоже залез на верхнюю койку. Все стали устраиваться на ночлег. Некоторое время лежали молча. Затем Павел мечтательно произнес:

– Вот если бы денег побольше, тогда можно было бы стать счастливым.

– А зачем тебе деньги? – спросил его Котя. – Здоровье, это я понимаю. А то будут деньги, а здоровья нет, и все равно останешься несчастным. Чтобы было здоровье, нужно жить по природе, как я.

– Но уж ты хватил лишку. Одно другому не мешает. Здоровье – хорошо, а здоровье с деньгами – еще лучше, – не унимался Павел!

– А вот у меня и здоровье, и деньги есть, а все равно не везет, – вздохнул Петр. – Люблю одну стерву. А она – нашим – вашим, то со мной, то с Васькой Сорокиным амур закрутит. Бросил бы я её, не могу. Получаю я прилично, баранку кручу, всегда лишнюю сотенную имею, иногда налево…

Он крутанул в воздухе воображаемым рулем машины.

– А вот ничем ее привязать к себе не могу. Сегодня она поехала в город, пошел провожать, Васька подвалил, ну и случилась драка. Васька-то сбежал, а меня этот черт сцапал. Вот такие дела.

– Брось, не расстраивайся, – утешал его Котя, – влюбишься в другую, стоящую…

В это время пьяный, лежащий на полу, с шумом выпустил газы.

– Вот гад, – возмущался Пётр. – Самая настоящая скотина, в таком месте…

К смрадному духу в камере добавился еще дух тошнотворный.

– Пьяный, что с него возьмешь, – защищал его Котя, – пьяный как ребенок.

– Пробовал влюбиться в другую, – продолжал Пётр, – но бесполезно. Ничего не могу поделать с собой. Мила она мне. Хоть вешайся, люблю эту стерву. Поехала в город. Наверняка, у нее кто-то там завелся.

– Не унывай, парень, еще влюбишься, – сказал Котя и зевнул. – Ребята, давайте спать. Завтра день предстоит тяжелый. Что ни говори, Судный День. Нужно хорошо отоспаться. Тебе, Петя, желаю встретить хорошую дивчину. Тебе, Павел, выиграть много денег в лотерею или взять у какого-нибудь подпольного миллионера.

– Если бы.

– А тебе, товарищ Иисус, желаю раздобыть документы. Пьяному я ничего не желаю. Ему бесполезно сейчас что-то желать, он и так счастлив. Что бы себе пожелать? Пожелаю-ка я себе увидеть хороший сон.

Котя зевнул и мечтательно добавил:

– Вот бы научиться видеть вещие сны.

Все по разу зевнули, и камера погрузилась в тишину. Уже через четверть часа слышалось дружное сопение с переливами храпа. Время от времени сонную тишину нарушали звучные хлопки пьяного и бульканье в голодном желудке у Коти.