Читать книгу Короче! Я из Сочи. Том 2 - Владимир Гакштетер - Страница 8

Оля лежала в палате одна. Она смотрела в окно и улыбалась, периодически смахивая с глаз слёзы, которые без конца текли и текли по щекам. Оля – это именно та двенадцатилетняя девочка, которая много лет тому назад жила в детском доме и называла заведующую мамой Любой, а затем бесследно исчезла. Свою историю ей ещё не раз придётся рассказывать следователю, а сейчас она просто лежала, радовалась освобождению из настоящего рабства, плакала от счастья. Дверь в палату тихонько скрипнула, и в неё заглянула Любовь Васильевна. «Любовь Васильевна! Мама Люба! Здравствуйте!» – Оля вскочила с кровати и подбежала к маме Любе. Они обнялись и долго стояли молча, прижимаясь друг к другу. Бесполезно пытаться передавать слова, которые они бормотали сквозь слёзы. Было всё: и всхлипывания, и смех, и плач – всё, что бывает при встрече мамы и дочери, которые уже и не надеялись увидеться. И для дочери приход мамы был как самый дорогой и желанный, но совершенно невозможный подарок. Немного успокоившись, но продолжая всхлипывать, мама Люба осмотрела Олю, как она всегда осматривает своих детей. Истощённая, со свежими синяками на руках и чёрной кровавой полосой на шее. Люба даже распахнула халатик Оли, осмотрела синяки, ссадины на теле и погладила округлившийся животик. «Моя девочка! Сколько же тебе пришлось.» – следующие слова Люба уже не смогла договорить и ещё сильнее заплакала.

Если собрать все слёзы матерей, которые они выплакали по своим детям, то на Земле уже давно был бы потоп. И счастье наше, что матери иногда смеются!

«Оля! Ты вся в синяках. Он тебя избивал?» – стала расспрашивать мама Люба. «Бывало частенько, но больше щипал за руки, за бок, за живот. Говорил, что если ударит – может убить». Они присели на кровать, и Оля начала рассказывать маме Любе то, что только ей и могла, и хотела рассказать:

«Когда около нас остановилась машина, и незнакомый мужчина подошёл к нам, мы хотели убежать, да, собственно, все и убежали, кроме меня. Я тоже уже уходила и убежала бы, но он, спросив, как меня зовут, сказал, что знает меня и может отвезти к моей бабушке. Я была совсем глупая, не подумала, что взрослый способен шутить такими вещами. Ещё он сказал, что если мне не понравится, он привезёт меня назад. Вот так я оказалась в его доме. Там действительно оказалась бабушка Феня – моя третья мама. В доме было так хорошо, что когда Алексей, так звали того мужчину, предложил отвезти меня в детдом, я сама не захотела. Прекрасный дом, огромный двор, сад, собака, кошка. Я гуляла по саду и представляла себя маленькой принцессой. У меня была даже своя комната. Никто меня не запирал, не ругал. Я ведь не знала, что будет дальше. То, что можно оформить документы и жить в том доме законно, мне даже в голову не приходило.

А у Алексея были на мой счёт свои планы. Алексей – мужик большого роста, с широченными плечами, некрасивым, рябым лицом, огромным носом и маленькими, близко посаженными глазками. Ходил он как-то неуверенно, и это дополняло негатива его личности. В школе над ним смеялись и побаивались, позднее откровенно издевались. Женщин у него никогда не было. Мама Аграфена, конечно, считала своего сыночка самым-самым лучшим и успокаивала: «Лёшенька! Они все сволочи. Сами уроды. А ты у меня хороший, сильный».

Хороший, сильный Лёша вырос обозлённым, диким зверем, ненавидящим всё и всех. Он рассказывал мне, что ещё в детстве ненавидел всех вокруг, и людей, и особенно животных. Он отдыхал летом у бабушки в деревне, и та решила сварить для внука куриный супчик. Вдруг внук захотел отрубить голову петуха сам. Бабушка поупрямилась, но недолго, а внук впервые лишил жизни живое существо. Сколько после этого Лёша убил кошек, собак, – неизвестно, но после окончания восьмилетки он несколько лет поработал слесарем в котельной, а отслужив в армии, устроился на бойню. Так до самой пенсии и убивал.

Я думаю, что украсть какую-то девочку и сделать её своей пленницей Алексей задумал давно. Если у него не получается с женщинами, они его презирают, то он решил выкрасть маленькую девочку и вырастить её для себя. И именно из детдома, откуда дети нередко сами убегают. Сейчас я понимаю, что все эти годы жила рядом с психически больным человеком, который был способен на всё. Когда он привёз меня к себе домой, ему было сорок лет. Злой и угрюмый, он меня совсем не пугал. Пусть некрасивый, но покупал мне игрушки, платья, сладости. Алексей редко подолгу бывал дома, работал посменно, после работы куда-то уходил. Часто возвращался навеселе, но не обижал – ложился спать. Дома оставались мы с моей Фенечкой.

Фенечка – мой добрый ангел, моя мамочка. Два года я жила действительно как принцесса. Мы ездили в город, покупали мне игрушки, одежду, и единственное, что мне тогда не нравилось, – то, что не разрешалось выходить на улицу и ходить в школу. Учила меня Фенечка. «Понимаешь, я совершил преступление. Я украл тебя из детского дома. Если об этом узнают, меня посадят в тюрьму на пятнадцать лет. Ты же не хочешь, чтобы я там умер?» – не раз повторял Алексей. Я не хотела и потому слушалась его. Он такой большой, он должен был что-нибудь придумать. И он придумал.

Через два года мне исполнилось четырнадцать лет, и Алексей приступил к исполнению своего плана. Однажды он завёл меня в свою комнату и сказал, что я уже взрослая и буду теперь жить в этой комнате, а спать буду с ним в его кровати. Я ещё до конца ничего не понимала. Но эта идея мне совсем не понравилась, и я убежала к Фенечке, всё ей рассказала. Фенечка стала меня защищать, но Алексей набросился на неё. Я впервые в жизни видела, как жестоко можно бить человека. «Так будет и тебе, если не станешь меня слушать», – кричал мне Алексей. Затем он просто схватил меня под мышку и отнёс в спальню.

Так я стала его женой. Мне было четырнадцать, а ему сорок два года. Впереди оказались долгие шестнадцать лет моего заточения. А в то время я всё-таки была ещё девчонкой. Играла с собакой, с котом, выносила гулять своих кукол. А через несколько месяцев Фенечка сказала, что у меня будет ребёночек. Она уговаривала не расстраиваться, а я и не расстраивалась особенно, что я там понимала. Больше расстраивались сама Феня и Алексей. Фенечка плакала целыми днями напролёт и уговаривала Алексея что-то сделать. А он и сам не рад был тому, что натворил, не знал, как выпутываться из этой ситуации, в которую он себя и нас загнал. Относиться он ко мне стал очень ласково, можно сказать, нежно. Каждый день говорил, что любит, исполнял все мои желания, прихоти. Но стоило мне заговорить о том, чтобы он меня отпустил, – моментально превращался в зверя, бил по щекам, щипал. Я же просила его отпустить меня и обещала никому и никогда не говорить о нём, а когда выйду из детдома, обещала вернуться к нему. И я бы выполнила своё обещание. Он же мне не верил и запрещал даже думать о свободе.

Шло время. Скоро я должна была родить. Алексей и Феня о чём-то подолгу спорили, ругались. Но теперь Феня старалась не сильно настаивать на своём, боялась, что Алексей убьёт её. При этом она боялась не за себя, а больше за меня. Что бы тогда со мной стало, даже подумать страшно.

Родила я девочку двадцать пятого января под утро. Алексей был на работе. Фенечка, как всегда, находилась рядом, успокаивала, а сама тряслась от страха. Роды прошли хорошо, быстро и почти без боли. Я даже не заметила, как рядышком со мной оказался маленький тёпленький комочек. От пережитого стресса я то ли заснула, то ли впала в обморочное состояние, а когда проснулась, рядом сидел Алексей. Он целовал меня, ласкал и ревел, как белуга. Плакала и Фенечка. Оказывается, мой ребёночек сразу после родов умер, и Феня похоронила его в саду. Алексей так сильно переживал из-за смерти ребёнка, что не поверить этому я тогда не могла. Но твёрдо решила больше не жалеть никого и убежать при первой же возможности.

Скоро такая возможность представилась. Алексей уже давно не возил меня никуда на машине, а тут предложил поехать в город за покупками. Я задолго до этого написала записку с просьбой о помощи, которую надеялась передать кому-нибудь. Мы стояли около машины. Алексей, видно, догадываясь о моём намерении, не отходил от меня, но в какой-то момент я всё-таки умудрилась отдать записку проходящей мимо женщине. В ту же секунду рядом оказался Алексей. Он вырвал из рук женщины записку, схватил меня и, бросив в машину, уехал домой. Дома случился скандал, побои, и впервые я оказалась запертой в подвале. Вечером к ужину Алексей выпустил меня. Он умолял простить его, обещал отпустить, но просил больше не пытаться освободиться самой.

«Ты пойми, Оленька! Роднее тебя у меня на свете никого нет. Ты же видишь сама, как я тебя люблю. Всё для тебя сделаю, но в тюрьму не хочу. Украл девочку, сделал своей женой, убил ребёночка. Мне всё припаяют и двадцать пять лет дадут. – И, показывая на Феню, Алексей продолжал. – Да и Фенечку твою не пожалеют, за соучастие посадят. Кому дело до того, что мы тебя любим. Всё тебе одной оставлю, хозяйкой будешь». Я подумала, что ведь, действительно, из-за него и Фенечку посадят, и не пыталась больше бежать. Надеялась, что он сам в конце концов одумается и отпустит меня.

Так и продолжилась наша жизнь. Частенько мы с Фенечкой садились у могилки моей дочечки на лавочку и, обнявшись, плакали. Алексей не обижал ни меня, ни Феню. Прошло несколько лет. Весной мы с Феней работали в саду, копали грядки, сажали овощи, но больше цветы. Потом весь год ухаживали за цветниками и огородом, за прекрасным садом. Но Алексей всё это время не забывал, для чего он держит меня в доме, и настал день, когда я опять забеременела. В этот раз я родила мальчика. И опять Алексей сказал мне, что ребёнок умер. Я не могла поверить в это, но в углу сада появилась вторая могилка. У меня началось нервное расстройство, сильная депрессия. Я всё время думала о смерти, хотела умереть, уйти к моим деткам. Алексей спрятал от меня все режущие предметы, но я всё равно нашла старую бритву и попыталась порезать вены на руке. Бритва была старая, ржавая, быстро не получилось, а Фенюшка заметила это, и сердце её не выдержало. Она рассказала мне, что дочка и сын мои живы, что в могилках ничего нет, они пустые, а детей моих она тайком отнесла в детдом. В мой детдом. Она очень просила ничего не говорить Алексею. Мы обе теперь страшно его боялись. Но и немного жалели. Да он и сам часто, придя с работы, становился передо мной на колени и умолял простить его. Ласковый, добрый, он делал всё, чтобы нам жилось хорошо. Теперь мы ходили с Фенечкой к двум могилкам и, сидя на лавочке, мечтали, что когда-то дети придут к нам и будут жить с нами. В эти минуты мы всё прощали Алексею и даже не думали, что можно жить без него.

Конечно, я могла бы за эти годы найти время, открыть калитку или перелезть через забор и пойти к соседям, в милицию. Но, во-первых, я очень боялась за Фенечку. Алексей бы её убил. Во-вторых, все это время я провела в изоляции и просто боялась уже и улицы, и людей. Привыкла к своей тюрьме. В-третьих, я чувствовала себя не совсем нормальной и всерьёз думала, что меня могут поместить в психбольницу, а там будет ещё хуже, чем в этом доме, где всё было хорошо, кроме Алексея.