Читать книгу Авдеевы тропы - Владимир Герасимов - Страница 13

Часто, очень часто видит Корнюха во сне и мамку, и тятьку, и сестрёнок. Смотрят они на него и улыбаются. А он и хочет подойти к ним, да не выходит. А тятька и говорит: «Не ходи к нам, сынок, рано тебе ещё». Просыпается тогда середь ночи мальчонка, и страшно ему, что не увидит никого он больше наяву, а только во сне будет встречаться. А что сон? Налетает он внезапно и так же прерывается. Ведь совсем недавно все были живы и здоровы и вместе. Изба стояла целая, невредимая, каждый уголок которой был знаком Корнюхе с самого его детства. А запахи до сих пор ощущает он. У печки всегда пахло сладкой пареной репой и морковью, мясными щами, хлебами, у порога кожами, что выделывал отец зимою, а во дворе сеном и лошадями Чернышом и Пегим. Дух этот хоть и резкий, но от него сердце наполнялось тихой радостью. И раньше Корнюха думал, что всегда будет так. Как солнце встаёт поутру и закатывается к ночи, так и их домок будет просыпаться с первым лучиком и засыпать с последним.

Сестрёнки зимой всегда в доме мамке помогали, а Корнюха с тятькою рыбалить ходил и силки в лесу ставить. Тятька Корнюху хвалил, потому что всё у него получалось очень ловко.

– Ты, сынок, не пропадёшь, – говорила мамка, гладя его по голове.

Корнюха отстранял голову от мамкиной ладони, считая, что он уже не маленький, чтобы его ласкать. А тятька, глядя на это, усмехался и качал головой:

– Да, уж для этого, мать, у тебя Фрося с Катёнкой есть, а Корнюха мужик большой.

Нравились мальчишке эти отцовы слова. А и впрямь он уже всё чаще стал ходить в лес с отцом. Сам мастерил силки, сам ставил их в потайных местах, и уже не раз приносил из леса то зайца, то белку.

В тот день отец приболел, и Корнюха пошёл в лес один. Он помнил, где ловушки стояли. Мать вначале не отпускала, – вдруг да заблудится – но отец посмеялся на её опаску:

– Да Корнюха лучше меня по лесу шастает. Там пронырнёт, где мне не пролезть.

Радостным уходил Корнюха в лес от такого тятькиного напутствия. И очень хотелось ему принести побольше дичи. Все силки проверил он и обнаружил в одном здоровенного зайца, уже замёрзшего и припорошенного снежком. Тащил он его волоком, предвкушая, как обрадуется семья, а особенно тятька, увидев, что сын не подвёл его. Но уже когда выходил из чащи лесной, почуял что-то неладное. Воздух был наполнен непонятной гарью, и со стороны деревни шла сплошная пелена дыма. «Верно, пожар», – тревожно заныло сердце. Видел Корнюха, как горят дома, особенно летом в сухую жаркую пору. Но зимой чтобы… Заспешил. Сердце колотилось.

И на привычных местах он не увидел ни одного дома. Бросил Корнюха зайцеву тушку и бегом припустился к деревне. Что за ужас! Ни одной целой избы. Чёрные печки возвышались среди догорающих останков. Но страшнее всего то, что он не слышал ни одного голоса. Ведь на пожарах всегда шум, крики, плачи, вопли… А тут тишина, даже собачьего лая нет.

Но как только стал Корнюха подходить к пожарищам ближе, он застыл от страха и ужаса… Кругом лежали убитые люди. С детства знакомые соседи. У кого из спин торчали копья, кого было вообще не узнать: разбитые головы, разрубленные пополам туловища.

Закричал Корнюха, упал прямо в снег и закрыл голову руками. На миг показалось, что снится ему всё это, и стоит только закричать, сон улетучится, а он проснётся. Но под руками всё так же был снег, а в нос била горькая гарь. С замершим сердцем и совсем не чувствуя ног, пробрался он к тому месту, где раньше была его изба. Вместо неё те же остовы. А на протоптанной дорожке к несуществующей двери лежал полуодетый отец со стрелой в шее.

Бухнулся Корнюха перед отцовым телом, и силы покинули его.

Когда очнулся, трудно было поднять голову. Она казалась тяжёлой-тяжёлой. Но он, превозмогая эту тяжесть, встал. Вынул стрелу из отцовой шеи, перевернул его на спину. Попытался сложить ему руки на груди, но не смог: они застыли, не сгибались и не разгибались. Помолился Корнюха и начал какой-то доской рыть снег. Вырыл яму, стащил туда отца и закопал. На месте могилы воткнул доску, которой копал снег. Всё это делалось само собой, как будто по велению чьей-то силы. Он не задумывался: правильно ли он хоронит отца, таким ли чередом надо совершать это.

Ни разу в своей жизни Корнюха никого не хоронил и всегда держался подальше от похорон у соседей, потому что с раннего детства почему-то боялся мертвецов.

Пытался найти он мать и сестёр, но их нигде не было. И он даже боялся подумать, что они сгорели в доме. Не хотелось ему подходить к останкам соседских домов не оттого, что опасался мертвецов: после похорон отца исчезла эта боязнь. Не хотелось видеть ему соседей мёртвыми и почувствовать себя одиноким в этом огромном мёртвом мире, хотя одиночество уже дышало на него своим пронизывающим холодом. Одиночество и неизвестность. Никак своим детским умом он не мог понять, что же случилось в его жизни.

И бежать от всего этого некуда, и оставаться здесь страшно. Сжалась вся его душа в комочек и ждала…

Сколько прошло времени, он не знал. Когда захотелось есть, он вспомнил о зайце, которого тащил из леса. Но не нашёл ничего. То ль в другой стороне искал, то ли тушку снегом замело, то ли зверь какой утащил. Впервые встретился с живым человеком – это с Иванкой.

Когда Иванка назвал Корнюху при Настёнке сыночком, защемило мальчишечье сердце, понял Корнюха, что не бросит тот его. И сам он уже не в силах уйти от этого безрукого, страшного на лицо, но такого доброго человека.

В деревне, где стояло войско великого князя Юрия, все дома были заняты. По приказу великого князя из одного дома было выселено несколько дружинников и туда поселили Авдея с Настёнкой и Иванку с Корнюхой.

Настёнка взяла в руки всё хозяйство, и дела делались у ней споро. Вскоре после некоторого стеснения перед Корнюхой она освоилась и начала понукать и только так! И воду носил Корнюха, и печку топил, и дров притаскивал. Он был безотказным, и хотя по летам постарше Настёнки, но слушался во всём этом её. Да Настёнка и жалела паренька и лучшие куски подкладывала не отцу, не дяде, а именно Корнюхе. А когда всё начищено и водружено в чугунки, и они ухватами удвинуты в самую глубь печки, они вдвоём садились перед печным огнём, и Настёнка рассказывала Корнюхе про то, как была в плену у монголов. Рассказывала про князя Владимира и про то, как он помог ей бежать из постылого плена, а сам остался у татарей и сгиб пред градом Володимером…

Слышал её Корнюха, немел от страха, особенно, когда Настёнка молвила о том, как татаре украли её и увели перед носом у отца.

– Ты, верно, очень испужалась?

– А то! – ответила Настёнка, помешивая кочергой полыхающие угли между чугунками.

– Эх, я бы их! – чтобы не показаться трусом перед девчонкой, выкрикнул Корнюха.

– Так ты мужик! – подыграла ему Настёнка. – А чего с меня, глупой, было взять? Они меня закинули на свою лошадь, рот закрыли рукой, чтобы я тятеньку не вскричала, и таковы были.

– А ты ведаешь, как я с этими ворогами управлялся, когда мы с дядей Иванкой сюда пробирались, дубиной туда-сюда?! – Корнюха показывал, как он размахивал дубиной, аж с полки полетела и загремела какая-то посудина.

– Ну, медведь! – заругалась Настёнка, но ей была по душе Корнюхина горячность. – Да если бы мне в руки хоть малость мужицкой силы, уж я бы тоже не испужалась! – возбуждённо вскочила Настёнка. – И за свою маменьку я бы им…

Оба погрустнели. Корнюха дрогнул щекой, по которой поползла слезинка:

– И я бы за своих!

Настёнка о чём-то задумалась и положила руку мальчику на плечо:

– У тебя, может, мама с сестрёнками живы.

У Корнюхи сердце аж охолонуло:

– Как так?

Настёнка кивала головой:

– Живые, живые, я чую.

– Так ведь я не нашёл их.

– Ну и что с того? Увели их в плен. Они баб и детишков любят в плен забирать.

– А где я найду их? – с надеждой в сердце взглянул он на девочку.

– Ну я же с тятенькой встренулась!

После этого разговора вселилась в сердце Корнюхи мечта, чтобы Настёнкина догадка была правдой. Поведал он об этом и дяде Иванке. Тот погладил Корнюху по голове, потрепал его русые волосы и задумчиво промолвил:

– Всё может быть на белом свете. Про многих я не мог гадать, что они живые, ан выходило по-другому.

Прижался к Иванковой руке Корнюха и прикрыл глаза: а вдруг и вправду так случится.

– Дядя Иванка, а тебя с дядей Авдеем в войско-то княжеское приняли?

– А как же! Может быть, в иное время на меня, однорукого, и не поглядели бы, а нынче каждая рука на счету. Коли можешь держать меч, то и пожалуй сюда.

– А я ведь с дубиной могу… помнишь! – Корнюха затеребил Иванкин рукав.

Тот покивал и вздохнул:

– Всем место в бою найдётся: и старым, и малым, и богатырям, и калекам. Победить надо этих монголов, а не то они жизни нам не дадут! Кто как может и будет драться.

– Мы победим! – с жаром воскликнул Корнюха. – У князя вон войско какое огромадное, а ведь сколько ещё по другим деревням войсков понаставлено.

– Должны бы победить, – почему-то горько выдохнул Иванка.

Но Корнюха не воспринял эту горечь. Он с ликующим криком: «Должны победить!» выскочил в сени, накинув шубёнку и шапку, проскакал по ступенькам вниз на волю и от полноты чувств шмякнулся в сугроб. Повалялся в снегу, отчего вся шубейка стала белой. Шапка слетела, и в волосы набился тоже снег, который вскоре растаял, и мокрые волосы торчали во все стороны. К Корнюхе подбежал новый его друг Тришка. Он удивлённо опросил:

– Тебя дома побили?

Но тот схватил Тришку за плечи и снова упал, но уже с ним, в сугроб:

– Тришка, мы победим!

– Ага! Победим! – подхватил приятель, и они начали барахтаться в сугробе, борясь друг с другом. Совсем недавно Корнюха в этой деревне, уже всех, почти всех знает, особо мальчишек. Как будто и давно здесь живёт. Деревня не больно-то уж и большая, но из-за того, что вокруг домов стоят воинские палатки, людей здесь во много раз больше. Самое любимое мальчишеское занятие – кружиться вокруг палаток. Воины не отгоняли их, наоборот, привечали, подкармливали. Порой грустно замирали, глядя на детей, вспоминая свои семьи. Ведь многие здесь из дальних городов, и ни у кого нет твёрдой уверенности, что вернутся они по своим домам живые и здоровые. И по-особому относились они к Корнюхе, прослышав о его горькой сиротской судьбе. Сам он никому ничего не рассказывал. Но рассказ Иванки тут же разнёсся по многим устам. И если у кого-то из воинов порой шевелилась жалость к себе, к своему неясному будущему, то при виде Корнюхи понимали, что они здесь для святого дела. Если не разбить поганых, то дотянут те свои лапы и до их дальних городов, и не пощадят татаре ни стариков, ни детей. Поэтому их мучения и ожидания не зря.

Авдей всё ещё не мог никак отойти от тяжких дней в темнице у великого князя. Впрочем, это была не темница, а небольшая горница с маленьким оконцем, с запертой дверью со сторожем за ней. Вначале князь не верил Авдею, что вся княжеская семья погибла и город Владимир сгорел. Он метался по гриднице, грозил Авдею пытками. Но Авдей не обижался на князя, потому что сам испытал столько потерь, в которые очень не хотелось верить. Только боялся, что князь в своём ослеплении в самом деле лишит его жизни как лазутчика. Но не себя жалко было ему, а Настёнку. Она ждала его там, за стенами княжеского дома, и обмануть столько пережившую за последнее время дочку он никак не мог. Когда он вступал на княжеское крыльцо, он улыбнулся ей, и она ответила ему беззаботной детской улыбкой. Он понимал, что идёт к князю с плохой вестью и что всё может быть. Но он обязан был вернуться.