Читать книгу Авдеевы тропы - Владимир Герасимов - Страница 9

Как так получилось, что он остался живым, не понимает Авдей. Кто упал, пронзённый вражьей стрелой, как Иванка, кто сгорел в храме, как княгиня. Да и самого города Владимира почти что нет. Зола летит вокруг вперемешку со снегом. Дома сгорели. Только высятся обожжённые почерневшие храмы, да Золотые ворота стоят непобеждённым великаном. Вместе со Светозаром лезли они во все опасные места.

Много горя навалилось в эти три дня на Авдея. И особенно тяжко было, когда прибежала, едва найдя его, растрёпанная, обезумевшая Харитинья в обгоревшей одежде и, бросившись к его ногам, завопила, что Марфа сгорела вместе с домом. Понял Авдей, что не для кого теперь жить и что надо умереть, побольше уложив мерзких врагов, которые разбили всю его спокойную размеренную жизнь, превратив её в непрерывную цепь потерь и страданий. Он не помнил себя, им овладела слепая охотничья жажда выискивать и убивать, и убивать. Если он не доставал мечом до жертвы, натягивал лук, и стрела точно ложилась в мишень. Он даже не метился. Он замечал краем глаз басурманина, руки молниеносно вкладывали стрелу и… Всё было отработано за много лет охотничьей жизни.

Рядом с Авдеем бился Светозар. Они старались быть вместе. Много раз Светозар спасал Авдея от вражеского удара, но сам не сохранился. Авдей очнулся от забытья боя, когда услышал, как вскрикнул и застонал браточад, навзничь падая на землю… Бросился Авдей к нему: неужто последняя родная душа покинула его! Нет, жив Светозар, но только парит на морозе большая рубленая рана на боку, и кровь вытекает, смешиваясь с грязным затоптанным снегом. Сбросил Авдей тулуп, сорвал с себя рубаху и даже не почувствовав холода, надел тулуп на голое тело. Разорвал рубаху, замотал рану, чтобы кровь не выходила, и поволок его в сторону, отбиваясь по пути от наседавших с саблями монголов. Хотелось ему, чтоб остался жив Светозар, чтоб не затоптали его вражеские сапоги, чтобы не издевались над ним, беспомощным, враги и чтоб, если бы ему и пришлось умереть, то скончался бы он тихо и спокойно. Затащил Авдей раненого за какой-то полусгоревший дом, присел рядом передохнуть. Закрыл на мгновение глаза: ведь он не спал уж трое суток, и сознание его провалилось в какую-то чёрную яму.

Когда он очнулся, кругом стояла тишина. Это его поразило. Сколько времени прошло, он не ведал. Было светло. Светило даже солнце, весёлое и слепящее. Авдей наклонился к браточаду. Светозар был мёртв. Рот его приоткрылся. Широко раскрытые глаза тусклы. Авдей встал на колени, перекрестился и хрипло произнёс: «Господи, упокой душу усопшего новопреставленного раба Твоего Светозара». От выступивших слёз свет преломился, и солнце разлетелось на тысячу маленьких солнц. Авдей зарыдал. Рыдания сотрясли его, как колотун. Он оплакивал всю свою разнесчастную судьбу, и ему всё яснее становилось, что оставаться теперь живым совершенно незачем. Он опёрся о свой меч, встал и поплёлся туда, где ждали его враги. Но как ни бродил он среди сгоревших домов, между крепостных руин, никто ему не повстречался. Авдей ничего не понимал. Что случилось за то время, когда он спал? Или, может быть, он сам умер и попал в царство мёртвых? Но почему же все мертвы, а он один живой? Почему ни одного живого человека, пусть даже врага, нет в этом мёртвом городе? Тихо и страшно. Неужто он так долго спал, что за это время кончился бой и враги ушли? Сколько он спал: день, два, три – как теперь узнаешь? Хотел он похоронить Светозара, но ходил и не смог найти тот полуразрушенный дом, за которым навек успокоился браточад. Всё кругом было порушено, и повсюду лежали тела убитых. Измучился Авдей, присел у какого-то пепелища, у тлеющих ещё углей. Из последних сил притащил он к пепелищу досок, сухих веток и разжёг костерок.

– Господи, помоги, не остави… – бормотал он, держа над костром руки, и чувствовал, как тепло пробирается во все члены. Какая-то чёрненькая собачонка, скуля и озираясь на него, подбиралась к костру.

– Иди, иди, погрейся, сердешная, не бойся.

Значит, не один день проспал он, если за это время всё успело сгореть, что даже собака не может найти себе огня в сгоревшем городе, чтобы погреться. Или, может быть, она ищет живых людей, не понимая того, почему кругом всё вымерло? Город, где было столько народа, столько домов, столько запахов, теперь пахнет острой гарью и смертью. Это собаке было непонятно. Да что собака? Непонятно было и Авдею, почему Бог допустил до такого разора. Хуже этого быть не может. Что это за племя такое монгольское? Быстрые и многочисленные, как муравьи, разорили и тут же пропали, как будто их и не бывало. Цветущий огромный город в несколько дней превратился в кладбище. Откуда же у них такая сила великая? И почему православный Бог не помешал разбою? Или, может быть, прав был князь Всеволод? Говорили, что он после того, как Авдей видел его молящимся в своей избе, приехавши во Владимир, отказался брать в руки оружие, говоря, что не надо противиться Божьему наказанию. Ведь истинно это вражеское нашествие – что-то сверхъестественное. Никогда ещё Авдей не видел, чтобы так можно всё разорить. Да солнце-то что же такое весёлое и яркое? Лучше бы снег пошёл и скрыл под собой всё это обгорелое, мёртвое.

Согрелся Авдей, и тоскливо ему стало, одному-одинёшенькому, и как вот этому бездомному псу, захотелось прибиться куда-то к живым людям. Не может же быть, чтобы все были мертвы. Вот ведь он живой, значит, ещё есть где-то уцелевшие. Может быть, прячутся, может, тоже ищут кого-нибудь? Он встал и тихонько побрёл. Собачонка тоже вскочила на ноги, встряхнулась и засеменила за Авдеем. Шёл Авдей и склонялся к мёртвым телам: вдруг среди них окажутся раненые. Но живых не было, и чем больше он ходил, тем тревожнее и тяжелее было на душе от чего-то необъяснимого. И догадка пришла, и от неё сердце заколотилось, и во рту стало сухо. Сколько он ни ходил – нигде не было ни одного вражеского трупа. Что такое? Ведь он сам, своими руками и мечом, уничтожил не один десяток монголов. Куда они девались? Растаяли, что ли? Ведь они были! Были! Это он точно знал. Упрямо шёл всё вперёд в надежде найти хоть одно вражье тело, но тщетно.

Вдруг он явственно услышал голоса. Встал, прислушался – сердце захолонуло от радости. Быстрее выскочил из переулка. Около обгоревшего дома возилось несколько человек: женщины, мужчины и подросток. Они лопатами рыли яму. Авдей, задыхаясь, добежал до них и стал обнимать каждого, приговаривая:

– Вы живые! Вы живые!

Они его тоже обнимали. Женщины причитали. Ни одного знакомого не было среди этих людей, и всё-таки они были ближе, чем самые близкие друзья. Все владимирцы-мужчины так же, как и Авдей, остались в живых после сражения, а женщины и дети вылезли из щелей, куда попрятались. Тех, кто не успел надёжно схорониться, монголы увели в полон. А всех мужчин добили. Своих же погибших они собрали и сожгли у стен крепости.

Как ни устали оставшиеся в живых владимирцы, но надо было предать земле тела павших. Это было святое дело. Авдей попросил себе лопату и тоже принялся за работу. Тела складывали в могилу рядами и засыпали землёй. Не осталось в живых ни одного батюшки, некому было даже отпеть умерших. Прежде чем засыпать, могильщики крестились и бормотали молитвы, кто какие знал. Если кто-то обнаруживал тела родственников, то он хоронил их отдельно, и женщины взахлёб причитали над свежими могилами. Авдей так и не нашёл ни Светозара, ни Иванку. Он хоронил чужих, а кто-то схоронил его близких.

А солнце продолжало так же ярко и весело светить, и это казалось кощунством, потому что над пепелищем и мёртвой землёй должен бы идти долгий серый снег с дождём, который бы оплакивал всех убитых, да и живых, потерявших все надежды на радость. Но ни одного облачка на голубом небе.

Хоронили до самых сумерек. Уставший, еле державшийся на ногах Авдей притулился рядом с другими у костра. Он был уже в полузабытье, когда кто-то его растолкал, и он услышал знакомый детский голосок, который бы узнал среди тысячи голосов. У него замерло сердце.

– Дядечка, похлебайте-ка щец.

Само собой в ответ на этот голос вырвалось:

– Спасибо, Настёнка.

Авдей ещё ничего не успел осознать, но сердце его уже почуяло великую радость и забилось бешено и сладко. Девчонка взвизгнула и, выронив посудину со щами, бросилась с воплем к Авдею:

– Тятенька, милый тятенька!

Она обняла его за шею и боялась отпустить, потому что вдруг всё пропадёт и окажется или сном, или видением. Авдей тоже крепко держал дочку и боялся того же самого. Но время текло, и они оба поняли, что случилось это наяву. Никуда не растает, не исчезнет. Когда они расстались, все беды для них только начались, а кончатся ли они теперь, бог его знает.