Читать книгу Черный барин - Владимир Голубев - Страница 10

Вскоре уставших путников со всех сторон обступила настоящая непроходимая глушь. Поднявшийся ветер сопровождал их всю дорогу, то подгоняя, то, наоборот, не давая сделать и шага. Вихрь гнул кусты придорожного ивняка, островерхие ели и курчавые сосны. Купава с опаской смотрела по сторонам, прямо во тьму, где шумели бесконечные леса и не видно ни зги, только вой волков да уханье филинов, хотя ей казалось, что она время от времени ясно различает горящие глаза того самого Тёмного гостя. Изредка на пути им попадались столетние берёзы, и только их серые стволы служили хоть каким-то утешением для глаз, напоминая милую родину.

К вечеру в овражке они приметили клубящийся дым, к запаху сосен и елей прибавился посторонний, но такой домашний запах очага. Купава порадовалась скорому приближению жилья: неужели Кремнистая дорога сжалилась над ними и наконец-то даст им хоть маленькую передышку?

Волк остановился. Сверкающая дорога как сквозь землю провалилась – впереди них на полянке росла лишь только зелёная трава-мурава и нет ни тропки, ни стёжки малой. Показывая на струящийся между осинками дымок, зверь сказал:

– Видать, Кикимора варит пиво. Тут её лесная вотчина.

– Кикимора? А я так надеялась на постоялый двор, на горячую воду и нормальный ужин. Может, мы её как-нибудь обойдём, а? Подумай, милый Волчок, ты же всё знаешь в этих местах.

– Я не волчок – я Серый волк. Миновать нам её не выйдет, как ни старайся и следы хвостом ни заметай, коли здесь очутились. Наша с тобой путь-дорожка сызнова явится перед глазами, если только мы благополучно навестим Кикимору, будь она неладна.

– Что нам делать, Серый волк?

– Погоди, я кое-что придумал.

– Не томи, говори.

– Слушай меня внимательно. Я надену на себя твою накидку и повяжу платок, а ты скажешь, если она примется тебя расспрашивать, что я – твоя немая и слепая бабушка, и мы с тобой, мол, заплутали в здешней глухомани, идя по поручению Чёрного барина. Авось, маруха поверит и успокоится, ну а в случае чего я её попробую напугать. По секрету поведаю: она страшится медведей и нашего брата – волка.

– Хорошо. Скажи, Кикимора очень уродливая, я не убегу от ужаса при виде её?

– Мы, волки, много не думаем, но мне кажется, было бы лучше, если бы она походила на Бабу-ягу. А в её подлинном обличье и кроется самая большая опасность для путников. Сама поймёшь, сколь добрых молодцев она загубила.

* * *

Путники наскоро переоделись. Серый волк нарядился, поднялся на задние лапы и склонился, совсем как горбатая старушка. Они потихоньку пошли в осинник и стали пробираться через валежник, глядя себе под ноги. Наконец-то они проникли во двор, огороженный плетнём. И встали за кустом калины. Подле просторной избы, словно из ниоткуда, им навстречу вышла Кикимора и громогласно спросила, разведя в стороны ветки:

– Кто здесь притаился? Выходи немедля, а то хуже будет!

Купава подняла голову и увидела перед собой статную молодуху с распущенными русыми волосами, в красном сарафане и кокошнике, расшитом жемчугами да драгоценными камнями.

– Добрый день, хозяйка, – поздоровалась девица.

– Денёк-то был хорош, покамест вы не заявились. Куда путь-дорогу держите?

– Меня зовут Купава, я сирота. Вот мы с бабушкой; она немая и глухая, я у неё за проводника, идём-бредём по Кремнистой дороге, сами не знаем куда, по просьбе Чёрного барина.

– Сама вижу, чай, не слепая и не кривая, и с лица я белая, не рябая, что ты не боярыня и не царица, а так, вольная птица.

– Уважаемая Кикимора, можно мы пройдём дальше своей дорогой, чтобы вам не мешать?

Кикимора повернулась спиной и пошла к дому, говоря по всей видимости самой себе:

– Хороший мужик тот Чёрный барин, вышел бы из него справный хозяин, да человечье никак не отпускает, завяз, бедолага, в людском мире, – после повернулась к гостям и сказала голосом, не терпящим возражений: – А вы бы погостили у меня пару дней, а то мне одной-то тоскливо в глуши сидеть, всюду одни зайцы да утки. Мы бы с тобой, Купавушка, по-бабски потолковали, глядишь, слезу бы пустили, Водяного или какого лопоухого Лешего обсудили, всем русалкам косточки перемыли.

– Благодарствую за приглашение, хозяюшка, только нам надобно дальше идти.

– Что ж, на нет и суда нет! Как говорится, скатертью дорожка! Вон там путь-дорога открыта и для пешего, и для конного. Вот лишь только покажи-ка мне сперва, как ты умеешь бабью работу ладить: прясть, вязать да коклюшками стучать, а не просто языком чесать. Коль обойдёшь меня в ремесле, то и дальше с миром пойдёшь, никто вас не держит. Ну а коли слабосильна да неловка окажешься, то три года в работницах у меня пробудешь, а после воротишься домой.

– Согласна, – отвечает Купава. – Знамо дело, девку веретено одевает.

– Так тому и быть, гляну, какая из тебя выйдет хозяйка.

Сели они за самопрялки, говорит тут Кикимора ласково:

– Кто первой катушку пряжи намотает, тот и выиграл.

Принялись они прясть, закрутились колесо и веретено, следом побежала нить. Первой кудель закончилась у девицы, хотя и поболе была, чем у владелицы усадьбы:

– Получай, хозяйка, целую катушку пряжи! Станешь вязать – примешься меня вспоминать!

Встала недовольная кикимора и со злостью говорит:

– Лиха беда начало! Будь по-твоему, теперь крепче держи спицы, вяжем по рукавице!

Взялись они спицами мелькать туда-сюда, кто из них ловчее и быстрее петельки соединит. Постаралась Купава, в её руках лишь только спицы мелькают, да что ни говори, а ведь немало лет она отдала этому занятию. А хозяйка отстаёт да губы кусает от злости, хоть всего-то варежку на ребёнка вяжет, а гостья – на здорового мужика.

Расстроилась Кикимора и с угрозой в голосе твердит:

– Не бойся начала, а бойся конца! Ладно, языком ты ловко работаешь, теперь принимай-ка коклюшки да булавки; гляну, как ты кружева плетёшь!

До самой ночи безостановочно звенели ручные катушки с нитками. Хорошо, на небе взошла луна, а то бы доделывали они свои платочки уже в полной темноте. Видит Кикимора, что сызнова, как ни крути, уступает заезжей барышне, принялась мешать: то стул из-под неё выбьет, то рисунок перевернёт, а то булавками пальцы колет до крови. Да всё напрасно: плачет, да терпит девица, не бросает кружев. В конце концов одолела Купава в рукоделии Кикимору.

Еле-еле поднялась на ноги от усталости девица и хотела уж было в путь собираться, а тут ей лесная хозяйка так ласково говорит, будто сменила гнев на милость:

– Ну, красная моя ягодка, если пожелаете, то заночуйте с бабулей в доме, как гости бесценные, да у меня и банька в самый раз готова – хорош берёзовый жар, прямо как знала, печь натопила, пирогов напекла.

Так захотелось с долгой дороги передохнуть Купаве, что она не удержалась и согласилась на ласковые уговоры Кикиморы:

– Благодарствую, хозяюшка, за приглашение. Мне бы хоть ополоснуться тёплой водичкой, на часок прилечь, дух перевести и немедля в путь пуститься.

– Так иди, Купава, в баньку или ожидаешь особого приглашения?

Обрадовалась девица, кланяется до земли Кикиморе и любезно отвечает:

– Благодарствую, хозяюшка, за душевный приём.

– Всякому прохожему рада, разве мне для сердечных гостей воды или дров жалко! Бабушку свою тоже прихвати – пускай старые кости попарит да подлечит.

– Старушка с дороги сильно уморилась, пусть лучше подремлет.

– Как говорится, хозяин – барин, лишь бы не прихватил за нос Чёрный барин.

– А я о вас, признаться, совсем другое представляла, а вы, оказывается, на самом деле добрая да пригожая.

Усмехнулась Кикимора, кокошник поправила и гребнем волосы взялась чесать.

– Какие только наветы на меня ваш худой народец не наводит, и всё из-за моей строгости к бабам. Болтают, что я сварлива и шумлива, никому покоя не даю, что горбатая да ужас какая рогатая. Про хвост вообще молчу. А я на самом деле прясть люблю да на женской половине дома за порядком, случается, слежу, чтобы хозяйки своё дело не забывали и беспорядок не оставляли.

* * *

Пошла Купава на радостях в баньку без окон да под низкой крышей, из осиновых брёвен лешим срубленную, что по-чёрному топится. Намылась да напарилась с веником, на скорую руку постиралась и сызнова в дальний путь готова пуститься, хоть и голова слега кружится. А жар всё не убывает, будто кто неведомый и глазу не видимый поленья в каменку неприметно подбрасывает да горький дым наружу не пускает. Испугалась девица и давай собираться, но к полу клонится.

Видит хозяйка, что девица выходить вздумала, взяла да подпёрла дверь крепкой палкой, теперь никак не выберешься на свежий воздух. А печь-каменка-то больно жарко натоплена, камни докрасна раскалились. Запрыгала-заскакала Кикимора по двору от радости, что наконец-то заманила гостью в смертельную ловушку. А Купаве уже и дышать-то стало совсем нечем. А Чучумора[12] всё под нос себе бубнит да руки потирает:

– Ещё попарься, самозванка, пока угли не остыли! Чай, не зазря говорится: кто много парится, тот рано старится! А то, ишь ты, видите ли, намылась, накупалась – да ещё краше стала! Только я не допущу, чтобы на земле спокойно жила-поживала иная раскрасавица и рукодельница кроме меня! Это я кругла, пухла, бела да румяна! У меня грудь-то лебедина, походка павлина, очи сокольи, а брови собольи.

Заприметила хозяйка, что старушка-то на лавочке платочек на лицо опустила и по-прежнему мирно дремлет, так прямиком и кинулась к ней.

– Легко разделалась с одной, ну а теперь времечко пришло и с тобой расправиться, старая клюшка! – молвила Кикимора.

Хотела она её быстренько придушить, да под плащом оказалась не безвредная старушка, а сам Серый волк притаился. Зарычал зверь, скинул с себя одёжу да принялся нещадно трепать лесную разбойницу и душегубку. Соскочили с неё красный сарафан и кокошник; теперь рогами, что за убором таила, отбивается, длинным хвостом, что сарафан прикрывал, отмахивается, острым носом колется… Да куда там, разве  одолеешь клыкастого волчищу. Насилу вырвалась Кикимора из зубов лютого зверя и со всех ног бросилась в самую чащу с криком «а-а-а».