Читать книгу Избранная проза - Владимир Ханан - Страница 15

Кажется, у Довлатова это где-то промелькнуло, где, не помню, да и не важно. Эту историйку я услышал в первый раз довольно уже давно от нашей общей приятельницы Тани Юдиной, не раз упоминавшейся в довлатовских записных книжках. Они переписывались, Танька читала мне наиболее интересные письма, – так, о знаменитой эпистоле Довлатову от Воннегута я узнал из письма – намного раньше его русскоязычных читателей.

А сам анекдот – в первоначальном значении этого слова – таков. Некий молодой человек, решивший стать писателем и усиленно постигавший тайны писательского ремесла, объявил, что одну тайну, из самых, подчёркивалось, главных, он уже постиг. Самое трудное в рассказе, говорил он, это концовка. Так вот, он нашел универсальную формулу этой самой концовки, подходящую практически для любого рассказа. Плюс абсолютная простота и стопроцентный успех. Примеры? – Извольте. Война, молодого солдата отправляют в разведку. Трудное задание, риск, реальная возможность гибели. Концовка: «Капитан долго смотрел ему вслед…». Ещё. Из другой оперы: Конец 50-х. Молодой парень рвётся на целину. Белоручка, неврастеник. Начитанный, но слабый. Но рвётся. Там – трудности, лишения, кочевой быт. Концовка: «Секретарь райкома долго смотрел ему вслед…». Ещё. Больница. Молодой человек после тяжелой травмы. Врачи однозначно: не будет ходить. Медсестра – самоотверженная, молодая, красивая. Влюбленность, роман, роковая страсть (он уже ходит). Наконец, выписывается – уезжает. Концовка: «Медсестра долго смотрела ему вслед…».

Последний пример меня добил, то есть убедил окончательно. Правота молодого писателя была мне очевидна. Я и до этого интуитивно чувствовал, что есть, есть какие-то формулы, которыми втихомолку пользуются «инженеры человеческих душ». Что помимо таланта и вдохновения держат они в своих тайных кладовых и иные, так сказать, кирпичики, из которых складывают свои «нетленки» и «эпохалки». Следовало только провести проверку практикой – и я взял вышеприведенную формулу, не страшась обвинений в плагиате, ибо – об этом говорит воя история литературы – приём, найденный одним автором, становится законным достоянием всех. Вариант с медсестрой показался мне самим многообещающим и, в силу заявленной профессии, наиболее универсальным. О результатах судить читателю.

Рассказ первый: «Сердце разведчика Прохоренко»

– Товарищ генерал! Полковник Прохоренко явился по вашему приказу! Что случилось, Алексей Петрович?

Несколько секунд генерал, не мигая, пристально смотрел на вошедшего и, не принимая неофициального тона, сказал:

– Садитесь, полковник. Садитесь и расскажите, причём прежде хорошенько подумайте… Только не выдумывайте, не выдумывайте! – раздраженно повторил генерал. – Короче, рассказывайте о ваших, так сказать, делах.

– О каких именно, товарищ генерал? – сказал Прохоренко,

– Я же вчера направил вам подробный рапорт по всем подлодкам класса ГП-137А, его – что – не передали? Могу доложить устно. Все это барахло у нас берут с дорогой душой, причём по цене выше, чем мы рассчитывали. Похоже, их ходят толкнуть куда-то в Африку, тамошним обезьянам, как действующие. У нас по документам они проходят, как простой металлолом, да ещё в разборе… То есть, пять уйдут, как три. Деньги через оффшорную, как вы приказывали…

– Передали, передали, – криво усмехнувшись, сказал генерал. Через третьи руки! Ты, что, не понимаешь, что об этом письменно… Ладно, проехали. Расскажите нам лучше, полковник, – голос генерала снова стал официальным, – о своих других делах: как давно и по какой цене вы продаете иностранцам оборонные секреты нашей Родины?

– Какие секреты? О чём вы, товарищ генерал? Кому я?..

– полковник приподнялся и снова сел, почти упал, на стул.

– Я вас не понимаю…

– Не понимаешь? Он не понимает! – зло сказал генерал.

– А это что? В его руках оказалась какая-то, странного вида, газета. – А твое сраное интервью этой… как ее?.. – Он наклонился к селектору: – Игорь, принеси перевод из японской «Кимоноку Расава», – через десять секунд генерал держал в руках несколько страниц машинописи.

– Вот. Здесь: «Наша страна не держит оружия массового поражения на Сахалинской гряде…» А вот еще: «Склад бактериологического оружия в Волочаевске-17 ликвидирован ещё в прошлом году в соответствии с договором от…», – генерал швырнул листки на стол. – Ты что, тридцать лет в разведке, зубы на этом съел, голова – вон – вся седая, не знаешь, что это и есть наши главные секреты – о том, чего у нас нет? Ты знаешь, что с нами Москва – он кивнул в сторону неснятого портрета Андропова – сделает?! В общем так, Матвей Данилович, – голос генерала был почти спокоен, – это дело нам с рук не сойдет. Это не подлодки… Значит, вариант у нас один. Ты сегодня же пишешь рапорт на увольнение в запас по состоянию здоровья и уходишь – пока в отпуск. Рапорт я придержу – мало ли что… Может, и обойдётся… А не обойдётся – в отставку, с полным пансионом. Будешь рыбку ловить… Где твои старики? – В Ростове? Посидишь с удочкой у теплого моря, не то, что наше… Да не нервничай так! – рожа красная, как после поллитры. Давление? Это при нашей работе профессиональное… Я предусмотрел. Счас тебе укольчик, в приёмной сдашь рапорт капитану – и домой, в постельку… Кустарникова здесь? – спросил он в селектор. – Пусть зайдёт.

– Лора Андреевна, – сказал генерал вошедшей в кабинет сорокалетней женщине в белом халате, туго облегающем ее аппетитное тело, – сделайте-ка нашему отпускнику успокоительный укольчик, а то он у нас за последнее время что-то сильно разволновался. Вы медсестра опытная, не мне вас учить. Генерал исподлобья заглянул в красивые, блестящие, слегка расширенные зрачки Лоры Андреевны, и, вздрогнув, отвёл глаза.

– Отпускнику, – ласково говорила Лора Андреевна, между тем руки её быстро готовили всё для укола. Сделаем, как отпускнику, – проговорила она, уже вводя иглу в вену полковника Прохоренко. Вот и всё. Вот и хорошо.

– Ну, ты всё понял. Будь. Если что, звони, – уже скороговоркой говорил генерал в спину выходящим.

«Жалко, конечно. Но как разведчик он всё равно пропал, – глядя на закрывшуюся дверь, думал генерал. – Даже не вспомнил, с чего начинается наша служба. А начинается она со слов “Из разведки не уходят – из неё выносят вперёд ногами”. Всё. Проехали».

Сдав рапорт дежурному адъютанту, полковник Прохоренко шёл длинным коридором Управления и думал: «Обойдётся – не обойдётся, а отдохнуть и впрямь пора. Вон как сердце разболелось».

А тем временем вышедшая из тех же дверей медсестра Лора Андреевна Кустарникова, поставив на пол свой чемоданчик – аптечку, прикуривала длинную сигарету Данхилл от красивой импортной зажигалки. Она знала, что до обязательного, точно спланированного современной медициной, паралича сердца полковнику – чекисту Прохоренко осталось ровно пятьдесят метров коридора и два лестничных пролёта. Уже держась за сердце правой рукой, Прохоренко медленно шёл по направлению к своему отпуску. Медсестра долго смотрела ему вслед…

Рассказ второй: «Прикладная химия»

– Значит так, товарищи, – седой человек в дорогом импортном костюме и модных очках обвёл взглядом присутствующих, – или господа, как это сейчас принято? Ситуацию вам полностью обрисовал товарищ из Комитета.

– Не Комитета – эФэСБэ, – тихо поправили из угла.

– Не важно. Короче, ситуация нетерпимая, надо ее решать. Я разговаривал на самом верху, – он сделал небольшую паузу, – там очень недовольны. Вы понимаете – карт-бланш нам не дадут: не те времена, но и особо придираться тоже не будут. Вот так. А вообще-то, я не понимаю, – он повернулся к директору НИИ Прикладной Химии, – вы что, сами не в состоянии справиться с этим как его… Парнокопытным?

– Паперным, – тихо поправили из того же угла.

– Как? – горько спросил директор – низенький толстенький академик. – Из партии исключить? – так он в ней сроду не был, да и что она сейчас… Премии лишить? – ну, так не купит он себе лишних две бутылки пива – знаете, какие у нас сейчас премии… Выгнать с работы? – так представляете, какой шум поднимется? В Гринписе он свой, у местных «зеленых» тоже, а «Мемориал»? А Боннэр, у которой он каждую субботу пасётся? Выгоните, попробуете – через два дня сто пятьдесят западных газет, да и наших тоже, завопят, что репрессирован борец за окружающую среду, за демократию, за чёрта в ступе… Думаете, это увольнение не свяжут с его заявлением о продолжающихся в нашем НИИ работах по химоружию?

– Зелёные, – пробурчал в модных очках, – звезднополосатые, желтоблакитные… Хосподи! Докатились: несколько серьёзных организаций не могут заткнуть рот одному болтуну. Резюмирую: ситуация нетерпимая. Надо решать. И решать – вам. Ну а мы – если что помочь…

– Феликс Юрьич, – после отъезда седого обратился академик к эфэсбэшнику, – вы ведь говорили как-то, что у Паперного где-то там, в Дубне, кажется, пассия… Может, их сфотографировать в постельке…

– Господи! Ну что вы говорите? – отозвался тот, – Жены у него нет, кому мы эти фотки предъявим? Гринпису? Так это же не американский Конгресс. Им всё равно, с кем он трахается, лишь бы не с моржихой или там… Да и не любовница это, а первая любовь, ещё со школы. Они и не видятся, только переписываются, правда, очень пылко. Фотки – не то… Хотя… подумать об этом стоит.

Через две недели старший научный сотрудник НИИПРИХИМа Паперный стоял перед директором института.

– Прекрасно вас понимаю, милейший Михаил Давидович, – вкрадчиво, но тепло говорил академик. Конечно, поезжайте. О работе не беспокойтесь, здесь всё же не дети, да и план вы оставили подробный, видел, хвалю. Только вот одна мелочь. Чисто для проверяющих. Знаете, времена новые, но и старых инструкций никто не отменял. Два месяца за свой счёт, это, знаете… Лучше так: командировка по линии «Гринпис» с такого-то на неопределенное время. Вернётесь – поставим дату. Вам всё равно, а отделу кадров спокойней.

Еще через два дня СНС НИИПРИХИМа Паперный сидел в кресле напротив главврача специализированной клиники неврозов им. профессора Хорвата в подмосковной Дубне.

– В общем, Михаил Давидович, ничего страшного. Но подержать ее здесь, полечить – поправился главврач – придётся. А теперь извините великодушно, я – на совещание. А вам всё очень подробно объяснит старшая медсестра отделения, кстати, очень опытная медсестра, рекомендую, – Хронина Нина Каллистратовна.

– Понимаете, Михаил Давидович, – говорила Хронина, – когда они прогуливались по саду перед главным зданием клиники, – она обратилась к нам в первый раз два года тому назад. Вы не знали. Естественно. Она вам об этом не писала. Нет, то, что у неё – конечно, не сумасшествие. Вы знаете, мы, медики, вообще не употребляем таких слов. Это, как минимум, не научно. Но здесь действительно ничего опасного. Нужно только время, терпение и – тут она проникновенно посмотрела в глаза Паперного – хоть немного любви и понимания… Дело в том, что отношения с вами, я знаю, что только письма, знаю… у нее стали чем-то вроде мании. Всё, что она писала вам про своего мужа… – нет у неё никакого мужа, и не было. Она просто… сначала боялась себя и своего чувства – отсюда выдумки про семью, а потом запуталась, испугалась, в общем, вы понимаете. У нас таких женских историй, знаете сколько? – Словом, Михаил Давидович, дорогой, мы её немножко подготовили, теперь всё зависит от вас… На сколько у вас отпуск? – и месяц, и два? Отлично. Будете приходить раз в два-три дня, гулять, беседовать, я уверена, это даст положительный результат. Всё. Идите. Я вам там не нужна. По этой дорожке до чугунных ворот, они открыты, потом всё время вперёд, там будут следующие, она там. Ждёт. Ну, ни пуха!

«Подумать, как все поворачивается, – думал Паперный, не забыв послать “к чёрту” милую Нину Каллистратовну, – бедная Лариса! Почему не написала, что одна? – я бы сразу… Сколько же это мы не виделись?»

– Всё в порядке – доложила главврачу Хронина и тихо вышла из кабинета. В коридоре она остановилась у окна и закурила длинную сигарету Данхилл, щёлкнув красивой импортной зажигалкой. По дорожке сада медленно, задумчиво шёл их новый пациент, бывший СНС НИИПРАХИМа Михаил Давидович Паперный. Он шёл по направлению к чугунным воротам, которые, этого он не знал, закроются за ним навсегда, а у вторых, несуществующих, его встретят два санитара, которые и решат за него все его бывшие и будущие проблемы. Михаил Давидович шёл медленно, потом вдруг ускорил шаги и быстро, решительно двинулся по длинной и прямой, как стрела, дорожке сада. Медсестра долго смотрела ему вслед…

Рассказ третий: «Ночное задание»

– А почему «медсестра-то»? Ты что, в медицинском училась? – сидящий в кресле бритоголовый «бык» с удовольствием разглядывал длинноногую, с роскошной грудью и прекрасной формы жопочкой красотку, наводившую макияж перед высоченным, в два человеческих роста, зеркалом.

– Какой там медицинский! В тюрьме кличку дали.

– Ты что, сидела? – в голосе «быка» проступило уважение.

– Да нет, – совершая какие-то действия кисточкой, отозвалась красотка, – только этого не хватало. Я тогда путанила в Европейской, ну, шеф и послал меня в Крестуху. К серьезным людям. У них там в камерах, вообще-то, всё было – кроме баб. Ну, меня и послали им помочь. Типа расслабиться и тэ-пэ. А мне что, работа есть работа. Там, конечно, бесплатно, но никогда не знаешь, что может пригодиться. А мужчины там действительно сидели серьезные. У них сам начальник корпуса, полковник, как мальчонка, шестерил. Так вот, там был один авторитет из Средней Азии, то ли узбек, то ли таджик, я в них не разбираюсь, в гостинице у меня только фирма, так он всем мужчинам говорил «брат», а женщинам – «сестра». И когда меня трахал, всё время говорил: «Ты как мэд, сестра. Ты как мэд, сестра». Вот они, остальные, и прозвали меня «мэдсестра». А оттуда на волю как-то передалось. Теперь уже все: «медсестра» да «медсестра». Так и пошло. Я привыкла.

– А спидович где приобрела? – поинтересовался второй, помельче и прыщавый, но тоже бритоголовый.

– Да уж не за партой, понятно, – ответила красотка, отойдя, наконец, от зеркала. И ведь никогда же не шла с азиатами, только с фирмой, а тут купилась. Красавчик, весь в золоте, одна булавка с брюликом чего стоит, да и подруги с опытом говорили: не пренебрегай арабами, у них миллионеров – каждый второй. По нефти. Вот и приобрела – на весь миллион.

– Кончили разговоры. К делу, – появившийся без стука молодой человек с дипломатом внимательно посмотрел на девушку. – Лариса, готова? Пошли, – уже вдвоём, без охраны, они подошли к маленькому смотровому окну, через которое был отлично виден отдельный кабинет ресторана ***. – Вот этот, в сером пиджаке и в очках. Посмотри хорошенько, не перепутай. А перепутаешь – поправим, – он хищно усмехнулся. – Считай, что тебе повезло: парень красивый, да и в постели, говорят, гигант – бабы от него без ума. Так что работа у тебя будет приятная. Вот ключ от номера на втором этаже – там всё: прикид, драгоценности, сумочка, туфли, всё, что надо, в лучшем качестве, без подделки. В сумочке штука баксов – твоя. Еще колечко с бриллиантиком. Значит так: твоя работа – две ночи. Это, чтобы с гарантией. И гуляй. Но две ночи надо работать хорошо. Через час жду тебя здесь. Знакомство и прочее – дело наше. Всё.

Утром следующего дня Лариса лежала на шикарной, громадной, как лётное поле, кровати, отдыхая от только что отбушевавшей любви, и удовлетворенно мурлыкала под восхищенным взглядом любовника.

– И откуда ты такая взялась? – в который раз говорил он. – Где я только ни был, чего только ни видал – и Бразилию, и Таиланд, в швейцарской Давосе был на симпозиуме, там элита со всего мира, а самое прекрасное, – его руки опять потянулись к её груди, – оказалось здесь, в своём городе. Под боком.

– Лара! – продолжил он, оторвавшись от ее губ. – У меня сейчас дел буквально на два-три дня. Потом – поедем… куда ты захочешь: Канары, Багамы, Амазонка, Ниагара – на неделю, вдвоём, Лариса, а?

– Ми-и-лый, милый мой, – говорила, она, перебирая пальцами его волосы, – какая неделя? – ты же знаешь, я замужем, через два дня муж приезжает, всё, что я могу – это остаться с тобой – боже, как я этого хочу – ещё на одну ночь. Еще на одну неземную, волшебную ночь. Поэтому распорядись сделать нам кофе, пей, одевайся – и поскорее возвращайся. Я буду тебя ждать здесь. Слышишь: я бу-ду тебя жда-а-ать.

– Жалко? – спросила себя Лариса, когда дверь спальни закрылась за мужчиной. – Жалко, жалко, жалко, да нет, не жалко. Все они дерьмо, и этот такой же – ласковый.

Она стояла у большого, «венецианского» окна, украшавшего шикарный трёхэтажный особняк, расположенный посреди огромного, обнесённого сплошной оградой, участка. Выйдя из дверей, Марат Дмитриевич Панов – так со временем будет высечено на могильной плите – подошёл к своему, уже выведенному телохранителем из гаража, Мерседесу и, послав воздушный поцелуй окну спальни, сел рядом с водителем. «Мерс» легко взял с места и тихо пошёл по направлению к уже начавшим открываться воротам.

Держа у распухших, нацелованных за ночь губ длинную сигарету Данхилл, только что прикуренную от красивой импортной зажигалки, «Медсестра» долго смотрела ему вслед…

6 августа 1998