Читать книгу Плыл по морю хариус - Владимир Холодок - Страница 16

В навоз воткнул я вилы

возле личной виллы,

зову так дачу я, точней – сарай.

И плюнул я с досады

в горшочек для рассады,

ну кто сказал, что дача – этой рай?

Жена клопов ловила

В диване нашей виллы,

а с кухни выгоняла пауков.

– Шабаш! – сказал ей громко, –

давай мои котомки,

отправь меня на волю из оков.

– Варвара, нету мочи,

я в Крым хочу и в Сочи,

целуй меня скорее в нос и лоб.

Поеду я в Алупку,

там все без полушубков,

и я там загорю, как эфиоп.

Я деньги взял в чулане,

над ними вечерами

мечтал, теперь прощай, велосипед!

Жена всплакнула малость,

а что ей оставалось?

Рукой покорной погрозила вслед.

Вокзал гудел, как улей,

мужчину там разули –

хулиганье! Мне жалко мужика.

Отдал ему я кеды,

он их надел покеда,

представился: «Григорьев из ЦК».

– А что ж ты не спецрейсом,

не воздухом, а рельсом?

В вагоне ехать суток полторы.

Он оглянулся ловко,

шепнул: «Командировка.

Не спрашивай про это до поры».

Его я принял в пару:

один погибнет парень,

на всем готовом он сидит в ЦК,

отвык от нашей жизни,

живет при коммунизме,

а тут реальность схватит за бока.

Мы встали за билетом,

но стало ясно – где там!

Кругом толпа, жара и мишура.

Как зверь, я рвался к кассе,

мне кто-то нос расквасил…

Взял в общий два. В Алупку! В Крым! Ура!

В вагон наш проводница,

с глазенками девица,

втолкнула пассажиров сотни две.

С Востока ехал дембель,

глушил вино под крендель,

Григорьев ужаснулся – скотник-де.

В портяночном настое

доехали мы стоя,

Григорьева я вынес на руках.

Он лёг под первый тополь

и крикнул: – Симферополь!

Как далеко ты, сволочь, от ЦК.

Он стал искать бумажник,

но побледнел весь ажник,

сказал: «Украли». Сделался суров.

Потом издал он вопль,

из носа вытек сопль:

– Ну как же так? Ведь нет у нас воров!

Добавил: – Вот так ребус.

Мы сели на троллейбус.

Григорьев ехал молча и потел.

В Алупке комнатёнку

мы сняли за пятёрку,

пошли на пляж, где море разных тел.

Сказал, вздохнув, Григорьев:

– И наши все на море,

в Ливадии балуют до утра.

Едят икру и сёмгу,

а завотделом Сёмка

лакею тычет в морду осетра.

Живём не хуже негров,

ведь сколько в наших недрах

и золота, и нефти, и угля.

На нас Массандра пашет,

Дюрсо Абрау – наше,

вина как грязи, только потребляй.

Я молвил с интересом:

– Молчит об этом пресса,

зато о показателях орём.

Вот мы с тобой у тётки

живем не по путёвке,

А ваши тоже едут дикарём?

И если да, то сколько

вы платите за койку?

И как спиртное? Тоже до семи?

Когда берёшь бутылку,

не чешешь ли в затылке,

челом не бьёшь таксисту до земли?

В палате цен кто служит,

наверное, не тужит,

вздувая цены на процентов сто.

Я слышал, замминистра

за воровство – под выстрел,

а ты, мол, не слыхал про воровство.

Тебя обворовали –

не умер ты едва ли.

А замминистра всех – под гребешок!

А сколько замминистров?

Скажи-ка, только быстро.

Вот то-то же. И есть у всех грешок.

Заржал, как конь, Григорьев,

видать, не знал он горя.

Потом сказал: – А знаешь, почему

я здесь торчу с тобою

у грязного прибоя?

Вникаю в жизнь, доложить кой-кому,

И вот сейчас я вижу,

что многие без грыжи.

Вот ты, к примеру, вёрткий, даже жуть.

Так значит, цены можно

взвинтить еще немножко,

все гайки завинтить, чтоб не вздохнуть.

Я онемел как рыба:

– Ты без меня погиб бы,

разут и обворован, в душу мать!

Тебя пою, кормлю я,

такого чистоплюя,

а ты доложишь – дальше зажимать?

В Ливадию со смехом

он в тот же день уехал,

а я вернулся к вилле и к жене.

Доложит он серьёзно,

что вник, мол, скрупулезно:

предела терпежу в народе нет.