Читать книгу ЛЕДЯНАЯ КУПЕЛЬ. ПРОЗА XXI ВЕКА - Владимир Хованский - Страница 7

В одном большом городе, на тихой улочке, в маленьком старинном особнячке жила девочка. Девочка как девочка, с двумя косичками-хвостиками, в которые мама вплетала узенькие разноцветные ленточки, с большими, чуть удивленными голубыми глазами и маленьким вздёрнутым носиком, который придавал ей немного надменное выражение. Впрочем, так думали те, кто впервые видел девочку, а те, кто знал её давно, понимали, что это говорит лишь о весёлом и несколько своевольном нраве, и только.

У девочки были две большие мечты. Первая мечта совсем уже скоро должна была сбыться: осенью она шла учиться в школу, а вторая…

Со второй было значительно сложнее. Дело в том, что девочка страстно любила музыку. Ещё не научившись лепетать первые слова, она старательно подпевала папе и маме, которые пели ей колыбельную, а едва научившись ходить, неуклюже и смешно приплясывала под музыку, потешая и умиляя взрослых.

– Какая музыкальная девочка, – говорили они, и от этих слов у неё сладко замирало сердечко.

– Я буду музыкантом, обязательно буду, – твердила она про себя, но только никак не могла выбрать инструмент, который был бы ей по душе.

Сначала девочке нравился рояль, потом скрипка, затем рояль и скрипка взятые вместе. Выбор окончательный и бесповоротный она сделала в детском саду, слушая бойко извлекавшую весёлые искорки звуков из новенького пианино музыкального воспитателя.

– Когда я вырасту, я стану пианисткой, – однажды вечером заявила она папе и маме.

– И еще певицей и балериной, – усмехнулся папа.

– Нет, только пианисткой, – сжала кулачки девочка и носик её задрался в самое верхнее своё положение.

– Ну хорошо, хорошо, – успокоила ее мама, – вырастешь и будешь пианисткой, или еще кем захочешь, а теперь пойдем умываться и спать.

Но только с этого вечера девочка изо дня в день донимала родителей рассказами о «таком прекрасном пианино, с такими замечательными клавишами», что однажды они сдались.

– Будешь лениться – продадим, – предупредил её папа.

– В любом случае от этой покупки только выиграет наша квартира, – улыбнулась мама, и они уехали в магазин.

О, как ждала их возвращения наша девочка, с каким нетерпением подбегала она к двери, заслышав шум в парадном. Наконец, к дому подкатила машина, и трое развесёлых парней, вежливо отстранив суетящегося папу, внесли сверкающее лаком чудо в квартиру.

Пианино и впрямь было хорошо. Стройное, с ровным рядом загадочно поблескивающих клавишей, оно уютно устроилось у дальней стенки между креслом и книжной полкой, и папа с мамой сразу поняли, что именно его им так недоставало раньше. А девочка?..

Она робко подошла к пианино, протянула руки к клавишам, но вдруг отдёрнула и бросилась в ванную мыть их душистым розовым мылом.

Это очень понравилось клавишам. «Какая чистая, аккуратная девочка, – зашептали они и согласно закивали головками, – какая умница».

Надо сказать, что клавиши, даже черные, очень любили чистоту и порядок. До того, как собраться всей семьёй в этом пианино, они лежали в большом цеху фабрики, на которой делали музыкальные инструменты. Их было много. Восемьдесят восемь сестёр и братьев, старших и младших, чёрных и белых, с разными именами. Впрочем, имён было не так уж и много: До, Ре, Ми, Фа, Соль, Ля и Си – всего семь у белых клавишей. У чёрных и того меньше: пять, но зато двойных, так как каждая чёрная клавиша была двойняшкой – братом и сестрой, чем они очень гордились.

Вся эта большая и дружная семья была разбита на маленькие семейки по двенадцать клавишей в каждой, и каждая такая семейка называла себя октавой. Самой старшей октавой, обладавшей густым низким тоном, была контроктава. Все её клавиши были степенными, важными и неторопливыми в словах и движениях. Старшим у них считался братец «До», говоривший густым рокочущим басом, и которого побаивалась не только семейка контроктавы, но и все двоюродные, троюродные и прочие дальние братья и сёстры. Только шустрая и весёлая семейка четвёртой октавы, с утра распевавшая озорные песенки своими тоненькими голосами и наделённая весьма легкомысленным нравом, веселилась и резвилась, не обращая внимания на старшего брата. Он был от них слишком далёк, и всё своё свободное время отдавал уходу за тремя совсем старыми родственниками субконтроктавы.

Клавиши с нетерпением ожидали возвращения девочки, ведь им так хотелось похвастать перед ней своими звонкими и чистыми голосами. К ним ещё никто не прикасался, если не считать настройщика на фабрике, который довольно невежливо обошелся с некоторыми из них, но это было так давно, да и клавиши совсем не помнили зла.

Девочка, чисто умытая, с пунцовыми от волнения щёчками, стремглав вбежала в комнату и остановилась возле пианино. Близко-близко. Потом, оглянувшись по сторонам, ласково провела рукой по его откинутой крышке и поцеловала её.

– А нас, а нас, – наперебой закричали весельчаки четвёртой октавы, всячески стараясь обратить на себя её внимание.

– Тише, мелюзга, – зарычал на них братец «До» своим страшным басом, и на этот раз вертлявая семейка сразу угомонилась.

Девочка протянула свой тоненький палец и прикоснулась к братцу «До» первой октавы. Он тотчас ответил ей своим серебристым голоском и, довольный, посмотрел по сторонам. Затем девочка послушала голоса сестриц «Ми» и «Си», и братца «Фа» диез, который вовремя успел закрыть ладошкой рот своей сестре-двойняшке «Соль» бемоль, непременно хотевшей запеть вместе с ним.

– Пожалуйста, не порти новую вещь, – строго сказала вошедшая мама и захлопнула крышку пианино. – Я договорилась с учителем музыки, он завтра придёт заниматься с тобой.

Девочка нехотя подчинилась и пошла укладываться спать в свою комнату, а клавиши ещё долго недовольно ворчали под плотно закрытой крышкой.

Учителем музыки оказался не «Он», а «Она» – молодая скромная студентка консерватории. Она очень понравилась девочке, которая своим сердечком сразу почувствовала её доброту. Учительница легко пробежала пальцами по клавишам пианино, взяла несколько громких аккордов и осталась довольна инструментом. Клавиши оценили это.

– С таким музыкантом приятно работать, – пророкотал братец «До» контроктавы.

– Очень приятно, очень приятно, – подхватили остальные, а шустрики четвёртой октавы на радостях чуть не устроили кучу-малу.

Девочка оказалась прилежной и способной ученицей. Каждый день, даже по воскресеньям, она садилась за своё любимое пианино и играла, играла. Клавиши чувствовали, как растет умение маленькой пианистки, как крепнут и наливаются силой её пальцы. Ведь клавиши лучше всех знают всю тяжесть труда музыканта и умеют ценить его. Если за инструмент садится человек равнодушный к музыке, или пустой и ленивый, они нехотя отвечают ему колючими и резкими голосами, а если же с ними начинает разговаривать влюблённый в музыку… О, тогда они с радостью показывают ему всё богатство своих голосов, становятся упруго-лёгкими и послушными.

Правда, сначала девочка разговаривала лишь с белыми клавишами первой октавы, чем вызвала обиду остальных.

– Наверное, мы чем-то не угодили ей, – говорили они, – она нас любит меньше этих выскочек первой октавы.

– Подождите, – успокаивал их старший братец «До», – дойдет очередь и до всех нас, вы уж поверьте моему слову.

Он так убедительно говорил это, что все, даже чёрные двойняшки, переставали ворчать и терпеливо ждали наступления следующего дня.

Однажды девочка заболела. Не очень сильно, но так, что заниматься с учителем у неё не хватило сил. Тогда учительница сама села за пианино, и для клавишей наступил настоящий праздник. Она не обошла вниманием ни одну клавишу, даже старичков субконтроктавы, а уж четвёртая заливалась под её пальцами такими трелями, которым позавидовал бы самый голосистый соловей.

Под конец учительница сказала девочке:

– Сейчас я сыграю пьесу на одних чёрных клавишах. Её написал польский композитор Шопен и назвал концертным этюдом.

Чёрные клавиши, услышав это, возликовали, выпрямились во весь рост и замерли в радостном ожидании. Учительница подняла руки, и… пальцы ее с непостижимой быстротой забегали по чёрным клавишам, которые уже ждали встречи с ними и, мягко и упруго прогибаясь, запели чудесную песню, которую когда-то услышал в своём сердце великий Шопен.

Девочка плакала и не скрывала своих слёз, и слёзы её были чистыми и прозрачными, как капельки утренней росы, и радостными, как алая заря, ибо их породило великое волшебство музыки, а это значило, что душа девочки распахнулась во всю ширь навстречу этому волшебству и останется с ним навсегда.