Читать книгу Рыбак и Сара - Владимир Иванович Эйснер - Страница 3

Весенняя путина¹ начиналась в середине июня, на работу людей отправляли вертолётом.

После отпуска Рыбак вернулся на Таймыр как в незнакомый край. Тундра в полярную ночь и тундра в полярный день – это небо и земля.

Как он ни отбивался, начальство отправило его не на его «родной», но слишком далёкий остров в Карском море, а на пустующую поблизости рыбацкую точку на берегу большого озера.

Напарника тоже не досталось: многие промысловики задержались на «материке». Об этом парень, привыкший к одиночеству, не горевал.

Устойчивые плюсовые температуры держались уже дней десять, снег на озёрах сошёл и они грустными ледяными лепёшками лежали под пасмурным небом. В складках местности ссъёжились-сскукожились сскомканные сснежники, по ррекам, рручьям и рречкам вода текла поверх льда.

Ещё не заглох в облаках гул турбин, ещё не успел он отойти от вертолётной площадки, как был атакован парой серебристых чаек.

– Гаг-аг-аг! Гаг-аг-аг! Гаг-аг-аг! – птицы стремительно пикировали и делали вид, что ударят клювом, но над самой головой человека резко взмывали вверх, разворачивались и повторяли атаку.

Серебристая чайка – самая крупная из чаек тундры. Имеет до метра в размахе крыльев и весит до полутора килограммов. Если долбанет клювом – мало не будет.

– Прошу без паники! – заявил Рыбак командирским голосом. – Хозяин прибыл. Привыкайте!

Подхватив на плечо мешок с продуктами, стал спускаться к старой избе, стоявшей на правом берегу протоки, соединяющей два озера.

И чуть не наступил на куропатку. Внезапно появившись из-под самой ноги, она убегала, хромая и волоча крыло, как раненая.

«Не обдуришь, курица, возвращайся на место, я не собираюсь тебя беспокоить.» И отметил палочкой гнездо с десятью розоватыми в крапинках яйцами, чтобы не наступить на него в другой раз.

Ещё пара шагов и новая неожиданность: из-под мохового карниза морозобойной трещины вылетела желтоголовая трясогузка и, недовольно цвикнув, перепорхнула на ближайшую кочку. Под карнизом – гнёздышко и в нем три крупных, синеватых горошины.

Парень пошёл медленней и стал смотреть под ноги.

Входная дверь зимовки была подперта палкой. На косяке, на уровне глаз, висел термометр.

Красный столбик спирта едва оторвался от нулевой отметки. Полградуса, не больше, но уже цвели на буграх розовые шары мытника, лопнули почки на ветках карликовой ольхи у ручья, и по берегу, у самой воды, виднелась зелёная полоска свежей травы!

Растопив печку, чтобы прогнать тундровую сырость, «рыбак-воевода» стал обходить владенья свои.

По периметру избы – три гнезда краснозобой казарки. У бани и сарайчика – то же самое. Иные гнёзда – впритык у стены, другие чуть дальше. Одна гусыня угнездилась буквально в двух шагах от протоптанной во мху широкой дорожки, которая вела к озеру.

Птица испугалась и улетела. В гнезде было семь голубоватых яиц, Рыбак прикрыл их пухом, ушёл в пристройку, встал у окна сбоку и открыл форточку.

Вернётся гусыня или бросит кладку?

Но прилетела не гусыня, а чайка. Приземлившись рядом с гнездом, она воровато оглянулась и шагнула вперёд, с явным намерением расклевать яйца.

– А ну, кыш, отсюда! – и постучал кулаком о переплёт рамы.

Недовольное: «Кья-оу!» – и разбойница улетела.

Вскоре казарка вернулась, убедилась, что всё в порядке и отодвинула пух с яиц. Тихо гагакая, легонько постучала по ним клювом, потрогала каждое, как будто успокакивая, повернула некоторые на другой бок, и уселась на гнездо.

Рыбак смотрел не дыша. Дома, в деревне, он не раз наблюдал, как домашние гусыни, едва успев чуть подкормиться и напиться, спешили вернуться на гнездо, видел как они привстают и переворачивают клювом яйца, но лёгкого «грудного», как сказал бы музыкант, гагаканья от них не слышал. Или, может, это прошло мимо моего мальчишеского внимания?

А тут стал свидетелем того, что дикая гусыня разговаривает со своим будущим потомством, как беременная женщина, напевающая песенку нерождённому дитя.

Чтобы не пугать больше кранозобку, пришлось проложить тропинку в обход гнезда.

На другой день парень осмотрел и приготовил к работе «амелиневую» рыбацкую лодку, разобрал привезённый груз, разобрал сети и пошёл разбираться с чайками, очень уж они достали резкими криками и беспардонным пикированием над головой.

Этой надоевшей семейной паре Рыбак дал клички Сабля и Саблер за изогнутые крылья и стремительный полёт. Сабля была чуть меньше и не так надоедала, Саблер же был совершенно «бессовестный» и помешал добыть мяса.

Перекочёвка диких оленей из тайги в тундру, была в самом разгаре. Многочисленные стада, с интервалом в два-три часа, появлялись в южном краю горизонта и пропадали за пологим хребтом на севере.

Через неделю-другую, с появлением комаров, эта лафа кончится. Надо было успеть насушить и навялить мяса на время путины, а часть уложить в небольшой ледничек на северной стороне ближнего оврага.

В первый же день вечером Рыбак подобрался к табунку «дикарей» на расстояние в полста шагов, спрятался за кочкой, и только положил на мушку ближнего оленя, как прямо над головой загагакал, запричитал Саблер. «Барашки» взяли с места в карьер и скрылись.

От-т, злодей! Мысленно охотник уже варил ароматный шулюм из оленьей грудинки и огорчению его не было предела.

Та же история повторилась на второй день утром. Создалась нелепая ситуация: в тундре сотнями тонн двигалось мясо, парень имел лицензию на отстрел трёх оленей для себя, а питался кашей.

«Разорю гнездо. Если не улетит, – убью. Не голодать же из-за этого нахала!»

Гнездились Саблеры на кочке в ста шагах от избы, но на левой стороне протоки. Несколько гребков вёслами – и вот оно гнездо на кочке. Чайки разом перестали гагакать и с печальным: «Кья-оу, кья-оу, кья-оу!» стали кружить над головой человека. В гнезде было три крупных, конусовидных, серых в крапинку яйца. Раздавить, раскидать ногами и убить надоедливых птиц?

И вдруг Рыбак услышал внутренний голос, анекдоты про который так любил травить в мужской компании.

«Значит, раздавить-растоптать? Раскидать ногами эту кучу травы и пуха?

И ничего другого кроме «убить-раздавить» в пресветлую голову Царя Пироды не приходит? Не хочешь признаться самому себе, что Саблер прав? Это он застолбил участок, это его территория! Разве ты не известил бы гостей твоего дома о грозящей им опасности?»

Несколько минут чесал он затылок у гнезда, и с каждой секундой уважал себя всё меньше и меньше.

Наконец, отправился восвояси. Но одно яйцо всё же конфисковал: «Троих птенцов вам не выкормить, ещё спасибо потом скажете. А мне будет яичница вместо каши!»

Решив осмотреть противоположный берега озера, обнаружил целую «деревню» маленьких нырковых уток морянок: с десяток гнёзд в кустах карликовой берёзы, в десятке метров друг от друга, над самым берегом.

В гнёздах было по два-три яйца, значит, свежие.

Уточки сорвались и улетели, а селезни плюхнулись в текущую по льду воду, выставили вверх смешные острые хвостики и громким криком: «А`aуллы а`aуллы, а`aуллы!» – стали выражать своё возмущение.

– Никаких тут нет аулов, а есть рыбацкая точка! Привыкайте к хозяину!

И хозяин, ничтоже сумняшеся и безо всяких «грызений» совести, ограбил все кладки, взяв с новых подданных хазарскую дань «по белке с дыму», то есть, по яйцу с гнезда.

Счастливый, вернулся домой и приготовил себе яичницу-глазунью в огромной «семейной» сковородке. Всё одолеть не смог, оставил на завтра.

Ночью встал подрегулировать соляровую печку и глянул в окно: туман!

На холме, у вертолётной площадки, двигались тёмно-серые тени.

Туман что ли сгустился?

Протёр глаза: олени! Голов тридцать!

Сами пришли. А бегал за ними!

Дав стаду спуститься к избе, приоткрыл дверь и убил двоих, стреляя в голову, чтобы не было крови в туше.

Только взялся разделывать добычу, как прилетел Саблер, уселся неподалёку и поздравил Рыбака «с полем», как это принято у охотников.

– Гаг-аг! Гаг-гаг – о! Гаг-гаг – о-о-о!

– Не о-о-о, а О-ГО-ГО-О! – выпятил добытчик грудь колесом.

– Гаг-аг?

– Конечно, дам! И мяса, и жирка внутреннего, и требуху оставлю. Пируйте!

Саблер в восхищении закинул глову назад и защёлкал как аист. Под нижней половинкой клюва у него обнаружилось ярко-красное пятно.

– Да ты, паря, красавец!

Сам белый да сизый, лапы розовые, клюв жёлтый, а под клювом красный знак. Небось, дамы млеют?

– Гаг-аг… – Саблер оглянулся на скромно сидящую на гнезде Саблю, низко склонил голову и почесал затылок клешнятой перепончатой лапой:

– Кья-оу! Кья-оу, – оу…

– Вот, то-то же! Дамы, они такие…

Едва сняв с туши шкуру, охотник отрезал хороший кусок мяса и бросил Саблеру. Тот подхватил его, отнёс подруге и вернулся. Сел на этот раз так близко, что Рыбак мог бы коснуться его рукой. Получив угощение, отлетел ко кнезду и там они с Саблей устроили пир на всю кочку.

Вскоре вешние воды прорезали себе русла через зимние покровы рек. Двухметровые льды стали ломаться, крошиться и рассыпаться на длинные, прозрачные иглы. Температура поднялась до плюс восьми, появились первые комары, а с ними кулички, варакушки и ласточки. Тундра наполнилась запахом растущих, набирающих силу трав и мелких резных листочков карликовой берёзы.

Всего-то с ноготь мизинца эти листочки, но пахнут волнующе и ярко, пахнут настоящей берёзой, пробуждая воспоминания детства.

И сразу пошла рыба. Густыми косяками пошла рыба. Рыбак не успевал просматривать снасти, шкерить, солить, укладывать в бочки. В сети часто попадали гагары и селезни морянок, он их выпутывал, давал лёгкого щелбана, чтоб жизнь мёдом не казалась, и отпускал.

Саблеры перестали скандалить и стали караулить человека возле разделочного стола. Просто поразительно, сколько рыбьей требухи может проглотить эта чайка весом чуть больше килограмма! Рюбак убедился: дай ей хоть кило, хоть тридцать: всё сожрёт и глазом не моргнёт!

Саблеру однообразное меню скоро надоело и он ударился в воровство, но в отличие от уток и гагар ни разу не запутался в сетях!

Заметив попавшую крупную рыбину, он садился на верхнюю тетиву сети, опускал голову и шею до крыльев в воду, хватал клювом перекрестия ячеек, сколько соберёт, тянул дель² вверх и прижимал широкой перепончатой лапой! И так пока не дотянется до рыбы.

Затем выклёвывал печень, сердце, глаза и расклёвывал голову.

– Ах, ты, жулик, ах, злодей! – не раз в сердцах кричал Рыбак, грозя веслом. – Испортил мне товарный вид самой крупной рыбины! Теперь рыбоприёмщица запишет мне брак, да ещё и наругает почём зря!

Возмущённо гагакнув, Саблер улетал на берег и усаживался на любимую кочку в позе обиженного фавна.

Пошкерив рыбу, хозяин бросал Саблеру и Сабле по солидному куску свежей рыбы, в надежде, что сытые чайки не станут хулиганить на сетях.

Но каждый раз утром оказывалось, что два-три самых крупных чира³ безнадёжно испорчены.

Коллеги сообщили по рации, что шкодливых чаек можно отвадить солёной рыбой. Ладно. В тот же день на разделочном столе остался лежать солёный сиг.

– Ай-яй-яй! – кричал на следующий день Саблер, стоя по колено в озере и жадно хлебая воду. – Ай-яй-яй, ай-яй-яй!

– Так и надо, так и надо! Не ходи куда не надо! Не хулигань на сетях!

Но солёная наука Саблеру впрок не пошла. Вымыв из организма соль, он так же «помогал» проверять сети, как и раньше.

Как его отучить?

Рыбак поставил снасти на дополнительные якоря. Это добавило ему работы, но Саблеру стало не под силу тянуть дель и он перестал расклёвывать рыбу.

Однажды и другая работа ему нашлась: он прогнал кравшегося к утиным гнезам разбойника-песца и доказал необходимость своего присутствия в сложившемся на рыбацкой точке маленьком мирке.

А потом растаял лёд на озёрах и рыба ушла в глубину. Рыбалка кончилась.

А потом посыпались с обрыва в воду птенцы уток и краснозобых казарок и целыми флотилиями, в кильватере за родителями, подались на большое озеро. Там детишки спокойно вырастут, там взрослые птицы спокойно вылиняют, там приготовят они пёрышки в дальний путь: морянки полетят на Баренцево море, казарки – на южный берег Каспия.

А потом прилетел вертолёт, рыбак загрузил рыбу и покинул промысловую точку, чтобы вернуться на пушной сезон в начале зимы.

До свиданья, Саблер! Прилетай с женой будущей весной!