Читать книгу Рыбак и Сара - Владимир Иванович Эйснер - Страница 4

Так и жил себе Рыбак один-одинёшенек.

Но вот однажды…

С каждым человеком приключается «однажды», иногда совершенно меняющее его жизнь.

В избе Рыбака вдруг появилась Таинственная Незнакомка. Была она вся израненна каким-то острым предметом и болела, но когда пришла в себя и поправилась, то назвалась Сарой и как-то незаметно взяла на себя домашнее хозяйство.

И вот, однажды вечером, за чаем из листьев брусники, Сара не ответила на вопрос Рыбака, а резко переменила тему:

– Хватит про ЭТО, Рыбак, тяжело вспоминать, – расскажи лучше про палатку свою кругло-яблочную», да про Северный полюс, а то мы всё – будни, да трудни, чешуя, да кровь, а ведь сказки хочется! Как в детстве сказки хочется, Рыбак!

– Что ж тебе рассказать?

– А всё расскажи! Как ты туда попал расскажи. Это ж интересно!

– Да, неожиданно это случилось. Директор рыбзавода вышёл на рацию: выручай, мол, иностранцев, переводчик у них с аппендицитом в больницу угодил. Ходят как потерянные по улицам. На днях им на полюс лететь, а никто ни бельмеса по-русски.

– Спрашиваю: кто? Из какой страны?

– Арабы, – говорит, – Эр-Рияд.

Н-ну, я и затосковал. Не умею по-арабски, никогда живого араба и в глаза не видывал! Да и по-английски лишь на простые темы.

Хотел отказаться, а директор:

– Так ведь и они живого рыбака-охотника сибирского в глаза не видывали! Вот и шпарь как умеешь, объясняй им что к чему!

– Ладно! – думаю. Конец апреля – межсезонье. Не знаешь чем себя занять на зимовке. А тут – полюс и знойный южный народ. Полечу!

– А правда, что полюс круглый-прекруглый и земная ось торчит?

– Никакой оси сроду не бывало! И никакой он не круглый! Такой же снег и лёд как везде. Даже теплее там. У нас, к примеру, минус полтинник, а там всего тридцать.

– А чё ж так?

– Гольфстрим потому что. До Баренцева моря всего тыща кеме. А оно ж не замерзает. Как ветер с запада, так на полюсе ваще ташкент: чуть минус.

Прибыла наша группа в конце апреля, так было минус восемь.

И штиль. Солнце яркое, как сварка, хоть и низкое совсем. Без тёмных очков нельзя: ослепнешь.

– И у нас без чёрных очков март, апрель, май нельзя.

– Вот! То же самое!

– Нет. Ты как-то не так рассказываешь. Ты про людей расскажи. Тут мы их видели в посёлке, туристов этих: куртки яркие-преяркие, как фантики от конфет. Наши мальчишки туристов сникерсами называют.

– Мне запомнился араб один. Стоит на белом снегу в белом балахоне и белых штанах, на голове чёрный кружок и лыбится на все стороны. А фотографы как муравьи вокруг. И так зайдут, и этак, щёлкают, аж шум стоит.

Спрашиваю у парня из Москвы:

– Важная птица?

– А то! – говорит. – Это саудит, сын короля Саудовской Аравии, или, может внук. Их у него мульён, от тыщи жён. Принц, значицца. Сейчас по спутнику фотки эти в Аравию скинут и тут же газеты выстрелят: «Принц такой-то – покоритель Северного полюса!»

И будет в авторитете, и, может, его потом изберут королём, потому как он первый на полюсе, а старшая родня не догадалась. В общем, парень с дальним прицелом: вверх идёт.

– Видишь, как интересно, а ты: снег, да лёд! А потом?

– А потом как пошли они мотаться по торосам на снегоходах Часа два-три гоняли, весь снег кругом исчеркали, один из охраны долбанулся в торос, лыжу сломал и коленку расшиб. Так они его на руках принесли.

И принц помогал. Это мне понравилось, что людям помогает. А он вдруг стал глаза руками закрывать и бормотать по-своему.

Оказалось, очки потерял и глаза пожёг. Тут же и врач, и бодигварды его забегали, свои очки ему суют, а он не берёт, не хочет, чтобы кто глаза себе испортил. Тогда я ему свои запасные отдал: однажды болел снежной слепотой, крепко запомнил, без запаса не хожу.

Потом, когда вернулись, он мне много рассказывал про свою родину, годок мой оказался. Говорит у них песку, как на полюсе снегу, – очень похоже.

– Да уж похоже!

– И, говорит, температуры такие же, только наоборот: у них плюс сорок, у нас минус.

Ну, посмеялись. И он:

– Я к тебе осенью прилечу, порыбачить вдвоём, лады?

– Лады! – ударили по рукам.

Я сразу забыл. У царей слово царское: хотят дадут, хотят назад возьмут.

И не то что забыл, а даже без внимания. Это восемь тысяч кеме, визы, границы, бюрократия. Кто его попрекнёт, если слово не сдержит?

Нет, – в середине ноября, только ночь началась, прилетел как снег на голову! Две жены, врач, повар, обслуга – полный вертак с собой притянул.

Вот тут, вокруг этой, ещё шесть палаток стояло. У каждой жены своя. Обслуга женская, обслуга мужская. Врач и повар. Да снегоходы с вертака выкатили, бензин да припасы. За пару часов – городок-экспедиция и людей до двадцати человек, арабов и наших.

– Н-ну, вообще! Тут спокон веку столько народу не жило!

– Вот жешь! И стали мы на рыбалку ездить, подлёдные сети смотреть, рыбу выбирать, и киношники тут же крутятся, аж злость берёт.

– А он мне: – Ноль внимания на них. Привыкай!

И действительно привыкаешь: ну, работа у людей такая. Бывает же.

Прилетали на три дня, а тут как замело-завьюжило-задуло-занедужило, они аж обомлели. Носа не кажут. Киношники чуть не плачут: оптика махом стынет, стёкла задувает – ничё не снимешь.

– А принц чего?

– А принц парень храбрый. Вытащил его на улку, чтоб немножко постоял на ветру. Идёт, не спотыкается, у нас, говорит, самум тоже уй-ю-юй! Дали два круга по городку, бодигварды его под руки – и в палатку: хватит!

– И что сказал?

– Бр-р-р! – сказал, и руки над печкой греть!

– Правильно! Руки отогреть – первое дело! И что потом?

– Как метель кончилась, ещё ездили олешков снимать. Выгнал я на них табунок, выставили камеры, но не знаю, что у них там получилось. Рассвет был безоблачный, яркий, чистый. Но солнца ж нет.

– И всё? – в голосе Сары слышалось разочарование.

– Нет, не всё. Когда пришёл вертак, стали снимать городок, он мне говорит:

– Помнишь очки?

– Какие очки?

– Помнишь, на полюсе запасные свои отдал?

– А-а-а!. Если потерялись, не переживай, ещё есть!

Он так на меня помотрел-посмотрел и говорит:

– Не потерял. На почётном месте, в золотом сундучке, старшой семьи нашей сохраняет. На шкатулке той имя твоё написано: такой-то зрение сыну нашему сохранил. И сегодня вместо очков тех оставляю тебе палатку. А чтоб никто из начальства (мне кое-что про начальство ваше рассказали уже) руку не протянул, вот тебе дарственная от рода нашего королевского, саудитского! —

И щёлкнул пальцами, и тотчас ловкий такой мужичонка из папочки с золотым тиснением бумагу вынимает. Тройная бумага: по-арабски, по-английски и по-русски написано, и мне подаёт.

– А ты?

– А я прямо не знаю, что сказать. Не сравнишь ведь очки рублёвые и палатку арктическую, которая много тыщ стоит, любой ветер держит, и в воде не тонет.

– А можно ту грамоту посмотреть?

– Можно. На материк слетать, там она. В доме родительском, в простом сундучке жестяном сохраняется. Тут боялся оставить. Когда я в отпуске, изба подолгу пустует, сыростью пропитывается. Иногда и кто шальной набредёт, то кастрюлю, то топор скоммуниздит, бессовестного народу много стало в тундре.

– Раньше не было, чтоб украли. А сейчас – да, бывает…

– А мне память осталась. Часто того араба вспоминаю.

– Всё! Перехожу, тру-ля-ля, тру-ля-ля, жить палатку короля! Чисто, сухо и комаров нет!

– Давай чуть позже. Дня через три четыре, когда совсем поправишься, а пока давай под одной крышей, если вдруг плохо станет, – я рядом.

– Неудобно мне что твоё место захватила. Ты, небось, втихаря ругаешь меня за наглость?

– Ужжжасно ругаю! Прям аж рассвирепел весь!

Сара внимательно глянула ему в лицо и улыбнулась:

– Поедем, свирепый, сетку поставим, к вечеру сагудай⁴ будет.