Читать книгу Записки из детского дома - Владимир Жёлтый - Страница 19

На следующий год моя мама как-то быстро и спонтанно решила уйти с должности секретаря и переехала жить в северные края нашей страны – где провела свою молодость, где когда-то родился и я. До тех пор я частенько забегал к ней в кабинет на чай, пообщаться, что-то обсудить. А теперь остался один. И в своем доме, и в детском.

В то же время я поступил на филологический факультет. Университет находился в соседней области, на время учебных сессий приходилось уезжать туда на пару-тройку недель. И вернувшись в город после первой же сессии, как только я вошел в здание нашего «инкубатора», пожилая вахтерша огорчила меня новостью, что моей восьмой «семейки» больше не существует.

Я прямиком направился в кабинет директора с вопросами.

– Володь, да, группу вашу пришлось расформировать, мы решили там сделать ремонт. Мальчишек раскидали по разным «семейкам», – сообщила мне Валентина Антоновна.

– Но зачем сейчас ремонт? – удивился я. – Середина учебного года, зима… Обычно ведь это все летом бывает.

– А это не твоего ума дело, – сразу же осекла меня она.

– Да, извините… Но с кем я тогда теперь буду работать?

– Пока решаем этот вопрос. Но скорее всего на «индивидуалку» пойдешь. Ну, или по замене на разные группы будем ставить, когда кто-то заболеет, не выйдет.

– Понял.

Хотя ничего я в тот момент еще не понял.

***

Многие, наверное, знают, что такое квэсты. Я про те самые игры, где вашу компанию закрывают в комнате, и вы должны за определенное время разгадать головоломки, а потом целыми и невредимыми оттуда выбраться. Участвовать в этом для меня всегда было как-то скучновато. Знаете ли, нет реалистичности. В окружении своих сообразительных и скорее всего адекватных друзей вы разгадываете интересные загадки. Ясное дело, что по истечении времени дверь откроют, вам скажут – вы проиграли или выиграли, разница невелика. Другое дело квэст, в котором мне пришлось тогда участвовать на протяжении полугода.

В детском доме была следующая практика. Дети, которые «не умещались» ни в обычной школе, ни даже в коррекционной, помещались в группу индивидуальной подготовки, а проще говоря – в «индивидуалку». Это были новенькие дети, которых еще не успели распределить по школам. Товарищи с диагнозами «имбецильность» и «дебильность». Ребята, которые забросили школу и несколько лет жили на помойках и в трубах теплотрасс. Девушки, подрабатывавшие на шоссе. Всех в одну «индивидуалку».

С 8.00 до 13.00, пока остальные были в школе, их собирали в одном маленьком кабинете. В твоем распоряжении несколько парт, стульев, сломанное пианино, ключ от кабинета, десять человек, пять часов. Цель – сдать детей живыми, выжить самому и желательно не сойти с ума. Двери закрываются, время пошло.

Как вам такой квэст?

Когда я закрывался с «индивидуальщиками» в этой комнате, то ощущал себя персонажем одной из моих самых любимых книг – «Над кукушкиным гнездом» Кена Кизи. Книга о том, как обычный дебошир решил «откосить» от судимости в психиатрической клинике. Вот только кем конкретно я там был, до сих пор точно не могу определить. По факту я должен соотнести себя с медперсоналом. Самому мне, конечно же, хотелось бы сравнивать себя с главным героем Рэндлом Макмерфи, воинственным борцом против системы угнетения, хаоса и абсурда. Но на деле, скорее всего, я был всего лишь одним из пациентов.

Блондинистый подросток Коля Турбинов, когда не получалось сбежать, обычно устраивал себе лежанку из стульев и разваливался на задних рядах, периодически выкрикивая несвязные матерные ругательства по поводу того, что ему «все надоело» и вообще «зачем он здесь». Кто-то лупил пальцами по клавишам пианино, оно издавало странные звуки, под которые Настя и Катя, недавно привезенные с очередной «блат-хаты», устраивали дикие танцы.

Игнат Рябинов одновременно пытался то танцевать, то петь, то рассказывать стихи. У Игната была крайняя степень умственной отсталости, по-научному – имбецильность. Если описать более доступным языком, то выглядит это так, будто человеку достался мозг какого-нибудь умного попугайчика, который научился произносить слова, но совершенно не понимает их значения. Поэтому у Игната, например, строчка «Скажи-ка, дядя, ведь недаром…» иногда продолжалась песней «В лесу родилась елочка».

В один из таких типичных дней в кабинет постучалась замдиректора по учебной части. Я открыл дверь и по недовольному взгляду Людмилы Бенедиктовны с огромными черными кругами под глазами понял, что пришла она далеко не с мирным настроем.

– Почему тут так шумно? – сухо спросила она.

– А мы тут репетируем, – решил отшутиться я, надеясь перевести тон общения в более дружелюбный.

– Что репетируете?

– Как это что? Номер на цирковое шоу.

– Так, все шутки шутим. План работы мне свой покажите, Владимир Васильевич.

– Какой еще план? Никто мне ничего не говорил насчет плана, что он нужен. Меня поставили временно, по замене, – начал я оправдываться.

– План всегда должен быть, когда выходите на работу с детьми, – строго заявила Людмила Бенедиктовна.

– Да какой же тут может быть план? План один – выжить, – продолжал отшучиваться я.

– Так, что это еще за хамство? Объяснительную мне напишите, по какой причине у вас отсутствует план работы.

– Интересно, почему мне никто не объясняет, по каким причинам расформировали мою «семейку», а меня, не имеющего образования коррекционного педагога, ставят на «индивидуалку»? – начал я тоже выходить из себя.

– Это еще что такое? – возмутилась Людмила Бенедиктовна, срываясь на крик. – Как ты смеешь так язвить? Лезть не в свои дела? Плана работы нет, объяснительную писать не хочешь! Так, я буду составлять выговор!

В кабинете повисла гробовая тишина. Все ребята смотрели на замолчавшую и трясущуюся от гнева замдиректора. Царивший до этого балаган успокоился и замер, как в последней немой сцене «Ревизора» Гоголя. Через пару минут молчание нарушил удивленный возглас Игната Рябинова:

– Людмил Бенедиктовн, ну ты че-е-е?

Часто, вспоминая этот случай, я думал, что Игнат некоторые слова произносил все-таки вполне осознанно. Просто не мог придать им более грамотную форму. А может, просто не хотел.

***

С Александром Сергеевичем мы начали общаться как раз в тот самый период, когда я был на «индивидуалке». Он работал инструктором по труду, и наши рабочие смены часто пересекались. Это был высокий, крепкий мужчина предпенсионного возраста. Его мастерская – небольшой кабинет с кучей инструментов, оборудованный станками и сплошь заставленный резными поделками из дерева.

Иногда мне можно было даже «сдавать» к нему на занятия некоторых ребят из «индивидуалки». И тогда случалось настоящее чудо: дети и подростки, хоть мальчишки, хоть девчонки, постепенно успокаивались и увлекались процессом выпиливания или выжигания. В такие моменты их было сложно оторвать от работы – они могли даже пропустить обед, продолжая что-то мастерить.

В мастерскую Александра Сергеевича, как правило, тянулись именно такие дети – больные и физически, и психически. В общий коллектив они не вписывались, но зато там всегда находили понимание.

Помню, как он однажды сказал:

– На этой работе нельзя ошибаться. Если ты торопишься, делаешь неправильно, нервничаешь, ребенок тут же, как зеркало, отражает твои ошибки, а это недопустимо. Здесь важно и самого себя привести в норму, и ребенка.

Александр Сергеевич переходил к детям между рабочих столов, от одного станка к другому, и каждому как-то помогал – здесь подправить, там подштриховать, подгладить, подклеить, подрисовать. Я как-то зашел и засмотрелся на этот процесс, а когда он меня заметил, то решил пояснить:

– Ты вот только не подумай, что я за них что-то делаю.

– Да я и не думал.

– А то, бывает, приходят и думают, что я все за них делаю, – Александр Сергеевич подошел ко мне. – Понимаешь, у них же бывает, что из-за каких-то особенностей развития или нездоровья что-то не получается. Они злятся. На себя, на учителей… А вот когда понимают, что я не только им задаю работу, но и сам выполняю что-то своими руками, они с удовольствием занимаются, стремятся научиться. Главное ведь все показывать на своем примере.

Результаты были блестящими – работы, выполненные ребятами под руководством Александра Сергеевича, часто занимали призовые места на различных конкурсах.

***

– Я вот свой первый день рабочий запомнил очень хорошо, – начал как-то рассказывать мне Александр Сергеевич. – Приехал я устраиваться инструктором по труду, в мастерскую. Договорился, что первого февраля прихожу. А тридцатого января, на следующий же день, слышу звонок. Валентина Антоновна, директриса, звонит: «Александр Сергеевич, так и так, у нас ночного воспитателя нет, давай-ка, выйди!» Я отвечаю: «Да я еще как бы ничего не знаю, как себя вести с ними…» А она мне: «Не расстраивайся! Приедешь, там тебя Марина встретит, взрослая воспитанница, со старшей группы, все объяснит. Ты будешь на двух группах!»

Приезжаю, меня встречает молодая девчонка. Идет и по пути дает комментарии: «Вот здесь средняя группа, вон там старшая…» И дальше продолжает так рассказывать с ходу, как будто я работаю там уже лет десять: «Так, вот Иванова нужно поднять в четыре часа, чтоб не обоссался, того в два часа, другому таблетки в пять часов дать».

Я кофе себе набрал, взял ночник, удлинитель. В общем, все, чтоб не спать. Стол выдвинул на середину игровой комнаты, чтоб обе спальни видеть.

Марина говорит:

– Я вам с младшей группой помогу, уложу их, они не проблемные. А здесь следите за Бациллой!

Вот, я даже забыл, как его зовут, может, Вова, а может, и нет: как сказали по кличке – Бацилла, так и запомнил на всю жизнь. Он никчемный человек был, ни к чему не приспособленный: ни к учебе, ни к работе. Его просто терпели до выпуска. Ну настоящая бацилла!

А Бацилла по первому впечатлению оказался общительным парнягой, со всеми перезнакомил. Ребята мой стол окружили сразу, стали расспрашивать, кто я, откуда, чего. И тут раз – прибегает медсестра и стучит в дверь. Я открываю, она спрашивает:

– У вас все на месте?

– Все здесь.

– Я видела, как Бацилла через дорогу переходил!

Ключ у меня, игровая закрыта была. А время – одиннадцатый час… Начал считать: одного нет! И ребята все молчат, как стена. Спрашиваю:

– Где Бацилла?

– Не знаем. Не знаем.