Читать книгу Перевал - Владимир Колосков, Владимир Владимирович Колосков - Страница 2

Крепкий осенний ветер гонял низкие облака меж горных хребтов и кряжей. Мокрый снег и дождь сменялись солнцем по десять раз на дню. Здесь, суровый, как ледник, и непостоянный, как ноябрьская погода, лежал перевал Хундретвассер.

Когда-то здесь не было ничего. Потом появилась тропа, за ней – дорога. И вот уже на куске неподвластной лесу скалистой земли расположились постоялые дворы, кузницы, шорные, оружейные и столярные мастерские, небольшая церковь и несколько десятков домов. Постоянных жителей на перевале не набралось бы и двух сотен, но Хундретвассер был похож на поселок. В церкви исправно вели метрику, и все постоянно проживающие были вписаны в налоговую ведомость, как то пристало по судебнику. Впрочем, на судебник и ведомость здесь никто не обращал внимания, потому что сборщик податей никогда не забирался так высоко, а если бы забрался – скоро пожалел бы об этом.

Хундретвассер жил дорогой. На юге она вела к Балканам, откуда открывался путь к Палестине и таинственному Востоку. По северу уходил путь в Европу. Из всех существующих путей дорога через перевал была самой опасной и сложной, поэтому путешествовали по ней только те, кто имел острую необходимость избегать прочих дорог.

Много услуг мог предложить перевал путешественнику, которого грехи, долги, измены, жадность или другие сильные стороны характера вынуждали забираться в горы. Главным же его товаром были люди. Этот перевал знали как рынок наемников, которых немало ошивалось здесь на любой вкус и кошелек. Каких только мошенников, плутов и лиходеев тут ни водилось!

Самыми дешевыми были крестьяне: беглые крепостные и свободные, бежавшие от своих феодалов в поисках лучшей доли. Они едва умели держать оружие, но зато обходились почти даром. Многие довольствовались тем, что их кормили, и еще радовались при этом, что не приходится голодать, как на своих наделах. Следующими по рангу были ратники. Их цена зависела от числа военных кампаний, в которых им довелось участвовать, и от количества доспехов. Тот, у кого был щит, стоил вдвое больше такого же без щита. Только знатоки могли точно рассчитать цену. Впрочем, очень опытных вояк тоже не слишком жаловали из-за привычки к грабежам.

За вояками шли бывшие оруженосцы и пажи. Даже в одной рубахе они стоили дорого. Обращению с оружием эти люди обучались с детства, в то время как простых ратников забирали в отряды от сохи и гончарного круга. Оруженосцы, кроме того, знали воинское дело. Их обычно ставили офицерами над небольшими отрядами из солдат и крестьян.

На самом верху неписаного табеля стояли рыцари, потерявшие удачу, честь и прочее и вынужденные промышлять на большой дороге. Таковых было немного, потому что рыцари зачастую теряют удачу одновременно с жизнью. На них тоже имелись свои расценки: разорившиеся ценились выше впавших в немилость, а тех в свою очередь ценили дороже покрытых позором. Отличительной чертой рыцаря был боевой конь. С конем и хорошими доспехами на перевале можно было за умеренную цену произвестись в рыцари.

Особняком стояли «кромешники» – опытные наемники, среди которых были рыцари, но не только. У каждого из них была своя история, богатая войнами, походами, заговорами, набегами, осадами и погромами. Их цена определялась только репутацией на перевале и боевым конем. Без коня на самый верх было не пробиться.

Последняя ночь на перевале прошла спокойно: никого не убили и даже не покалечили. Студеным сумеречным утром на перевал поднялся человек. Вид его был жалок, но свидетелей плачевному состоянию было немного – в предрассветный час главная улица была пуста. Человек, а звали его Каспар, был известным в здешнем крае «кромешником», но сейчас он больше походил на бродягу. Разбитая голова повязана платком, ножны пусты, одежда пропитана кровью, хотя под слоями грязи этого было не разобрать. Шел Каспар, тяжело хромая, как на костыль опираясь на здоровый сук, подобранный где-то в лесу. Если бы при каждом шаге на нем не шуршали железными пластинами доспехи, то случайный прохожий из жалости подал бы ему монету или со злобы отвесил бы тумака.

Каспар подошел к «Селезню», лучшему постоялому двору перевала после «Кардинала». Стоит заметить, что все дворы перевала были постоялыми. Каждый чужак должен был выбрать себе дом, после чего его с хозяином связывал известный договор. Но только два дома можно было назвать странноприимными домами в буквальном смысле.

У входа Каспара заметил какой-то вояка. Он был смертельно пьян и, не узнав Каспара, отпустил шутку про милостыню для хромого коротышки. Каспар действительно был малого роста, но в Хундретвассере никому, кроме одного человека, не могло сойти с рук шутить этим. Каспар свалил солдата в грязь ударом кулака, а потом намял бока своим увесистым костылем.

В «Селезень» набилось полным-полно народу, но все, кроме незадачливого забулдыги, которого Каспар встретил снаружи, спали. Об отдельной комнате – а гостевых комнат в «Селезне» было целых три! – нечего было думать. Хотя одну из этих комнат Каспар занимал по целым неделям, сейчас все было битком, и Каспару не нашлось даже лавки. Он привычно отыскал угол потеплее и повалился на плащ. Глубокая усталость быстро сменилась сном, в котором не было ни ран, ни поражений, ни мыслей о будущем.

Каспар проснулся в середине дня. Он с приятным чувством отметил, что его пока не узнали. Он так замотался в своем темном углу покрытым грязью плащом, что на него не обращали внимания, принимая за перебравшего браги прохожего. Это было единственным приятным моментом его пробуждения. Рана на ноге заболела сильнее, чем во время ходьбы, а голод после недельного блуждания по лесу обрушился на него с удесятеренной силой.

Каспар вылез из угла и взобрался на лавку перед свободным столом. Сколько знакомых лиц! Приятно чувствовать себя дома, пусть не дома, но почти дома, хотя бы в своей тарелке. Каспар хрипло окликнул ловко снующую между столов девку:

– Ей! Марихен, любовь всей моей жизни, принеси поесть усталому путнику!

На крик обернулась не только Марихен, в первую секунду испугавшаяся, как будто увидела привидение, обернулись на знакомый голос почти все, кто был в трапезной. Не узнать Каспара было невозможно. Поняв, кто объявился на перевале, все не занятые важными делами, вроде еды, карт или переговоров, поползли к двери разносить по перевалу новость о возвращении. Остальные, смерив Каспара злорадными взглядами, вернулись к своим делам. Эти люди не имели с Каспаром личных счетов, но его неудача означала больше денег для остальных. Может, не сегодня, не в этот самый день, приплывут к ним деньги, в иное время предназначенные Каспару, но когда-нибудь это случится, и это повод с чувством невинного злорадства улыбнуться.

Марихен расставила снедь по столам и присела на лавку к Каспару.

– Ловко же ты проник сюда. Ни одну мышь не потревожил. Мы ждали тебя со дня на день. Не думала, что ты так плох. Похож на прокаженного. Да тебе же ногу проткнули! Я надеялась, для тебя обойдется.

Марихен вытащила из-за пазухи тряпку, которой сметала со столов объедки, и отерла от грязи лицо Каспара. К счастью, хотя бы его красивое лицо они пощадили, только несколько царапин от веток.

«Со дня на день, откуда?» – промелькнуло в голове у Каспара, но голод вернул его к действительности.

– В этот раз не обошлось… и оставь в покое мою ногу… и неси мне поесть, чертовка! Я неделю питался одними ягодами, поваландайся я по лесу еще немного, распух бы с голоду до твоих форм! – Каспар протянул руку и отвесил щедрый комплимент формам, которые имел в виду. – Поторопись же!

– А будет ли монета у калечного карлика, – грубо огрызнулась Марихен, но тут же рассмеялась, показывая, что это была только шутка. Единственным человеком, который мог шутить над ростом Каспара, не рискуя напороться потом в темноте на его нож, была Марихен. – Наш стол стоит дороже удачного сравнения.

– Деньги у меня есть, а не есть, так будут, – уклончиво пообещал Каспар, а его слово стоило дорого.

Марихен недовольно фыркнула в ухо Каспара, показывая, что ее таким не проймешь, и ушла, но уже скоро вернулась с чугунным судком, в котором лежала жареная курица.

Жир толстым слоем покрывал дно, а хрустящая корочка блестела даже в скудных лучах солнца, что с трудом пробивались через прикрытое ставнями окно. Думать о деньгах Каспару сейчас не хотелось: голод затмевал все. У хозяина «Селезня», как и у всех на перевале, Каспар был на хорошем счету. Конечно, к вечеру все окончательно поймут, в каком бедственном положении он очутился, и тогда кредитов ему не видать, но до тех пор можно без зазрения совести пользоваться остатками своей значимости.

На перевале знали, что Каспар, не устояв против награды, повел караван с отрядом, наспех набранным непонятно из кого. Слыхали, что в его отряде случился мятеж, в котором купцов и верную часть охраны перебили, а караван разграбили. До сего дня только над судьбой Каспара висел туман неизвестности. Что с ним: убит, погиб в лесу, сбежал с мятежниками? К концу курицы о его возвращении на перевале знали все до последней собаки.

Когда Каспар, сжимая рану на ноге, раздумывал, не нагрузиться ли впрок второй курицей, к его столику подсел незнакомец. Каспар профессиональным взглядом оценил подошедшего. Судя по одежде и украшениям, это был какой-то восточный вельможа, не купец, не из верхушки знати, но и не простак. Многое в нем казалось необычным. Скорее всего, некий посланник по тайным поручениям. Это объясняло, что тот забыл в таком забытом Богом месте.

– Ты тот, кого здесь называют Маленький Каспар? – спросил незнакомец.

– Просто Каспар, прошу запомнить. Кто вы? – ответил Каспар.

– Меня зовут Паласар, просто Паласар, – представился незнакомец.

– Купец? – закинул удочку Каспар.

– Скорее нет. Путешественник.

– Просто путешественник? – В ответ Паласар кивнул. – Да, можно было догадаться. Значит, не купеческого сословия. Очень неловкое место, чтобы просто путешествовать.

– О нет, не говорите так, любезный Каспар! Я многажды бывал в местах куда более странных, чем это! – искренне, по крайней мере так показалось со стороны, воскликнул Паласар.

– Так какого вы, простите, рода, племени, знамени? – поинтересовался Каспар, уже не ожидая честного ответа.

– Я из одного могущественного братства, которое, однако, не пользуется влиянием в здешних местах и на поддержку которого я не могу рассчитывать, и посему имею к вам дело, – с наивной хитростью уклонился от ответа Паласар.

– Что за братство, если не секрет, – Каспар снова попросил гостя назваться. Пусть скажет хоть что-то.

– Не думаю, что наше название вам что-то скажет. Братство серы и ладана. Но довольно обо мне. Я слышал, вы лучший в здешних местах, кто занимается охраной.

«Выдает себя за какого-то колдуна, – подумал Каспар. – Наверное, не магометанин, хотя нельзя сказать точно. В украшениях слишком много тайных знаков. Напустил старик туману. Должно быть, последователь одной из мистических сект».

– Не в лучшее время вы просите моих услуг. Я ранен и сейчас мало на что гожусь, – пришлось признать Каспару.

Паласар заинтриговал его, но даже самый жгучий интерес не мог исцелить рану в ноге.

– Это не имеет для меня значения. Мне требуется охрана, и я хочу, чтобы вы взялись за мое дело. Оплата будет достойна ваших способностей, но и не превзойдет их, чего, я полагаю, для вас более чем достаточно.

Вот назойливый плут! И как ловко ввернул похвалу! Каспар бы улыбнулся милому старику и его затейливой обходительности, но настроение у наемника становилось все мрачнее.

– Послушайте, я не могу, – подпустив в голос раздражительную резкость, ответил Каспар. – Если вы готовы ссудить золотую монету за золотой совет, то я готов порекомендовать лучшего человека, который справится с вашим делом. Если господин желает непременно низкорослого начальника охраны, я готов отыскать вам человека, чей рост от земли будет не выше моего.

– О, нам принесли еду! – словно и не услыхав Каспара, обрадовался Паласар.

Девка – в этот раз их обслуживала не Марихен – поставила на стол тарелки с ветчиной и четвертью головки сыра, бутылку вина и хлеб.

– Мы можем тут славно поесть! Я ведь еще не обедал. Угощайтесь! – предложил Паласар.

Что ж, если для того, чтобы поесть, придется выслушивать его разговоры, то Каспар готов их выслушать. У самого язык неплохо подвешен.

Паласар достал кинжал и отрезал себе ветчины. Интересно, намеренно ли он ест ветчину, чтобы показать, что он не иудей и не правоверный. Хотя по этому еще нельзя судить. Каспар знал, что иудеи едят свинину, чтобы отвести от себя подозрения церкви, в тех местах, где гонения сильны и такие подозрения могут стоить жизни. Тем не менее Каспар начал есть сыр, отламывая от него куски двумя пальцами правой руки, делая это по магометанскому обычаю, чтобы не оскорбить обычаев незнакомца, если Паласар таковым следует.

– В этом нет необходимости, – ответил на этот жест Паласар и отломил двумя руками кусок сыра, который, предварительно отжав от сыворотки, положил на ветчину.

Кинжал его был необычен. Дамасская сталь – это редкость, но на перевале ее можно встретить. Внимание Каспара привлекла золотая рукоятка: она была слишком богато украшена. Каждый из четырех рубинов стоил иного каравана, проходящего через перевал, а пятый был еще больше и весьма искусной огранки. Каспар не удивится, если у такого камня есть или было собственное имя в честь жены какого-нибудь восточного деспота. Таких камней у обычных ювелиров не водилось. Они быстро оседали в царских сокровищницах и редко их покидали. Незнакомец совсем не таил кинжал, значит, владел им по праву.

Внимание Каспара не ускользнуло от наметанного глаза Паласара.

– Вы здесь не привыкли к нашей роскоши. Ты, как и все, глазеешь на мой кинжал, – с иронией произнес Паласар, продолжая орудовать над ветчиной. – Впрочем, у меня водятся вещицы и более значительные, но об этом тс-с-с! – Паласар поднес палец к губам. – Мы не хотим, чтобы кто-то напрасно пострадал из-за простой алчности.

– Богатая вещь. Интересно, кто может делать такие подарки? – спросил Каспар, хотя не рассчитывал на честный ответ. – Не думаю, что ты купил ее на ярмарке.

– Кто? Это пустое! – всплеснул руками Паласар. – Могу назвать хоть дюжину имен. И у каждого я был принят. По-моему, интереснее, за какие услуги делают такие подарки, – продолжил он и в конце хитро улыбнулся.

– И за какие же?

– С моем случае это – спасение державы.

– Тогда подарок не так велик, – ответил на самовосхваление Каспар и задумался про себя: «Не слишком ли много он берет на себя? За кого хочет себя выдать?»

– Ты сейчас подумал, что я многовато болтаю про себя, – ответил на замечание Паласар. – Нет, я не читаю мыслей, разве что я читаю их в лицах. А этот разговор у меня повторяется которую дюжину раз с разными людьми, и читать мне просто. Если ты так подумал, то я скажу две вещи. Во-первых, кем-то подмечено, что любые небылицы, которые человек присочинит о себе, это невинный лепет рядом с махровым вздором, какого наплетут про него другие. Во-вторых, награда скромна, потому что в грозах смут я лишь тенью стою за спиной сильнейших, и моя роль в иное время вообще могла быть не замечена, поэтому щедрость дарителя… кхм… не подвергаема сомнению.

– Пусть так. – Каспара снова клонило в сон, и, похоже, начиналась лихорадка. Он все сложнее удерживал в голове нить разговора.

Вино было настолько кислым, что нельзя было сказать, из какого сорта винограда оно испорчено, но оно отбивало у ветчины вкус прогорклого жира и подвальной сырости и одним тем было хорошо. От вкуса ветчины Паласар поморщился.

– Мешки корицы, кориандра, красного и черного перца, каких угодно пряностей проходят здесь без счету. И тому я сам свидетель, они прошли через перевал не далее пяти дней назад, а они жалеют добавить к мясу наиобычнейшую соль.

– Я на короткой ноге знаком с восточными обычаями, но сейчас обойдемся без бухарских околичностей, – с трудом выдавил Каспар. – Ты здесь не чтобы обсуждать простоту кухни.

– Наша обходительность не в твоем вкусе? – притворно удивился Паласар. Он достаточно уболтал этого несговорчивого Каспара. Теперь нужно заканчивать, пока он не свалился от слабости. Но перед этим подержать его на крючке еще чуть-чуть. – А ты выглядишь как человек тонкого ума, способный оценить неспешное течение беседы, подобной шахматной партии в сорок ходов.

– Неспешное течение у вас от жары и от лени. Жары здесь не наблюдается, а до вашей обходительности отсюда четыре недели галопом на свинье.

– Да уж, местные вши не располагают к переговорам, достойным шахматной игры. Я повторю свое предложение. Мне нужен начальник охраны для моего груза. Я выбрал тебя, и поскольку ты сейчас без работы и денег, я нахожу твой отказ едва ли не оскорбительным.

– Я был ранен и почти искалечен! – Каспар собрал остатки гнева. – Сегодня хромым меня назвал пьянчуга, потом дразнила Марихен, а скоро меня будут дразнить все уличные мальчишки, и я мало смогу сделать, если им захочется кидать в меня камни!

Каспар не хотел этого всего говорить, но осознание своей печальной доли внезапно затопило его, и он не мог остановиться, пока полностью не выговорился.

– Удача отвернулась от меня. Здесь мне не найти работы, потому что здесь мало дураков, которые будут платить золотом за грошовые советы и кормить меня ради разговоров. Я не могу шагу ступить без костыля, я не могу вести даже себя, не то что караван. Здесь мне нет дома. Я мог бы податься в церковь, но в приходе меня считают слишком шумным. Все что мне остается – это прибиться к торговцам и искать пристанище внизу. Меня мало что ждет, кроме милостыни и пьянства. А если рана загноилась, то лекарь может отнять целиком ногу, и тогда вся моя жизнь станет милостыней и пьянством.

– Твои страдания велики, но удача переменчива, мой друг. Может быть, именно теперь она поджидает тебя, нужно только ухватить ее.

– Вся моя удача была в том, что я добрался сюда живым. Если бы ты знал, сколько неисполнимых обетов Господу я дал, чтобы выбраться сюда из леса.

– Если твоя рана – это единственное, что тебя беспокоит, то я утешу тебя. Она не настолько серьезна. Я могу вылечить ее за одну ночь и один день.

– Не смейся надо мной, старик! Ты даже не видел ее.

– Лекари Джун-Го могут узнать болезнь по биению сердца, в Индии – по дыханию, а в Тибете – взглянув на изображение человека. Тебя смущает, что я могу определить серьезность твоей болезни по нашему долгому разговору?

– И где все эти лекари? Что мне до этих россказней? А коли ты сам лекарь, то должен знать, что тут нужны месяцы!

– Я не лекарь, но некоторые болезни мне подвластны, и я знаю, что если раненый может подняться на ноги, то у меня найдется средство излечить его. Я уважаю свое искусство и не бросаюсь пустыми обещаниями. Возьми это. – Паласар достал из складок расшитой звездами накидки мешочек и протянул Каспару. Мешочек сладко пах сушеными травами. «Братство серы и ладана», – вспомнил Каспар и воскликнул:

– Ты знахарь и алхимик! – Его на короткий миг охватило детское ощущение чуда, которое вмиг избавит его бед. Через несколько дней он будет вспоминать об этом наивном, но светлом чувстве со всем отвращением, на какое только способен, но в этот миг он был искренне взволнован.

– Тише! – попросил Паласар. – В этом нет ничего плохого, но мое искусство не в чести у некоторых. Мне не хотелось бы прослыть «шумным», как ты сказал. Завернешь содержимое в льняной платок, намочишь горячей водой и приложишь к ране. Плотно завяжи поверх и держи в тепле. Травы вытянут хворь, срастят кровяные трубки и очистят кровь.

Каспар собрался спрятать мешочек, но Паласар резко схватил его за руку и уставился ему прямо в глаза.

– Одна ночь и один день. Это сильные травы. Самые сильные. Армия, идущая с возом этого зелья, будет непобедимой. Сколько, по-твоему, это должно стоить? Это очень дорогие травы, а поскольку денег у тебя нет, я предлагаю следующий договор. Если травы исцелят тебя, ты берешься за охрану моего груза за обычную плату.

Ощущение чуда еще держалось, поэтому Каспар, не думая, согласился:

– Нет такого травознайства, чтобы исцелять резаные раны за одну ночь. Если завтра я исцелюсь, я отведу тебя, куда скажешь, за половину платы.

– По рукам, – Паласар просиял, будто вырвал из Каспара нерушимую клятву.

Они протянули руки, чтобы пожать их в знак соглашения, но при первом же прикосновении к ладони Каспара Паласар отдернул руку.

– Что за фокусы? – злобно зашипел он, глядя на свежий порез, проходивший по холму Венеры.

– Ой, премного извиняюсь, – неловко пробормотал Каспар, убирая в рукав потайное лезвие. – Выскакивает иногда. Нужно наладить пружину.

– Дурак! Не режь меня больше! – с обидой потребовал Паласар.

Они снова пожали руки.

– Но одно условие… – начал Каспар.

– Нет! Уговорено и кончено. – Раздраженный Паласар быстро вскочил из-за стола и удалился, стряхивая с плаща крошки еды.

«Неприятно это – не иметь возможности встать из-за стола и догнать его», – подумал Каспар.

Ходьба – самая простая вещь на свете, умение, которым овладеваешь в таком раннем детстве, что не можешь вспомнить; свою великую способность ходить не замечаешь годами, не обращаешь на нее внимания, как не замечаешь, что дышишь. Но, лишившись этой мелочи, сразу чего-то недостает. Вера Каспара в волшебное снадобье была мимолетна, и теперь он думал о знахарском мешочке, как об обычном товаре шарлатанов, хотя Паласар был не так прост, как ярмарочный торговец счастьем.

В последней фразе Каспар хотел уточнить, что в точности значит это слово – исцелит. Травы же могут помочь, но насколько они должны помочь, чтобы Паласарова часть сделки считалась выполненной? В любом случае, на полное исцеление рассчитывать не приходится, и всегда можно сказать Паласару, что травы помогли недостаточно. Пожалуй, даже хорошо, что тот сбежал прежде вопроса. Это оставляет место для дальнейших переговоров.

С этой мыслью Каспар взялся за новое дело, благо, что для его исполнения ему не придется вставать из-за стола. Может, жизнь из милостыни и пьянства, какую нарисовал себе Каспар, и лежала перед ним беспросветными годами мытарств и мороки, кое-что интересное он еще успеет поделать. Он подозвал к себе знакомых, следивших за его разговором с Паласаром.

Проведя весь вечер за расспросом наемников, Каспар составил себе картину о своем нанимателе. Началось все неделю назад, когда на перевал вошел богатый караван сейида Лезаха из Шираза. Лезах никогда не покидал родной Шираз, поэтому прибывшего с караваном Паласара сначала приняли за главного караванщика. Паласар поселился в «Кардинале», единственном постоялом дворе, где были богатые покои для купцов, в них были и кровати, и ночные вазы, а по утрам приносили таз подогретой воды, чтобы господа могли умыть свои лощеные физиономии.

Паласар не скупился на расходы, хотя его траты происходили словно от неопытности, а не от любви к роскоши. Купцы считали каждый грош, Паласар будто и не вел счет деньгам. Это, а также то, что все распоряжения по каравану отдавал другой человек, привели к тому, что статус Паласара на перевале стал меняться с понятного на непонятный, а когда спустя два дня караван тронулся в путь без Паласара, он перешел в разряд личностей таинственных. Никто так и не смог улучить момент, чтобы порыться в его вещах: Паласар был нигде и везде, возникая в самых неожиданных местах и спугивая воров (их на перевале было два, и оба, чтобы не подвергнуться остраксизму, соблюдали неписаные правила не воровать у «кромешников» и людей уважаемых, а, обнося пришельцев, блюсти приличия и меру).

Скоро стало известно, что Паласар собирает охрану для некоего каравана. Каспар так и не смог разузнать, кому первому он это сообщил, но так или иначе возникла задача: организовать для Паласара охрану груза, при этом он упомянул, что звездам угодно, чтобы его караван вел человек небольшого роста со смуглой кожей. В этом описании узнали Каспара. На слова желавших взяться за работу, что Каспар ушел и не вернется несколько месяцев, Паласар отвечал, что если судьбе угодно, чтобы с ним шел Каспар, то с ним пойдет именно Каспар. Фатализм для здешних мест необычный, но по восточным меркам приемлемый. Вскоре Паласар сообщил – Каспар опять не узнал, кому он это сообщил, – что его дело не требует отлагательств, поэтому Каспар должен вернуться вскоре. Этот слух распространился в то же время, что и новость о мятеже в отряде Каспара, и Паласар перешел в разряд личностей весьма таинственных, даже опасных. Над ним начали сгущаться тучи, но сгуститься они не успели, так как Каспар вернулся.

Две странные детали отметил Каспар в составленном по разным свидетельствам рассказе. Во-первых, у Паласара не было никакого груза. Ни повозки, ни лошади, ни сундука. Караванщик Лезаха забрал все, что могло принадлежать Паласару. Второе, люди по-разному оценивали его возраст. Человек, встречавший караван Лезаха, описал Паласара молодым. Другой наемник из рыцарей говорил о нем, как о человеке в почтенных летах, а Каспар, хорошо разглядевший Паласара вблизи, посчитал его стариком. Так сильно люди не ошибаются, но никто другой не обратил на это внимания. Каспар предположил, что Паласар использует какие-то трюки вроде накладной кожи, чтобы скрывать свою подлинную внешность.

На ночь Каспар получил комнату. Никто не знал, о чем он сговорился с Паласаром, но все видели, что Паласар ушел, заключив сделку. Это должно обернуться деньгами для Каспара, и об оплате можно не беспокоиться.

В обычной комнате Каспара было хорошо натоплено – одна из стен была трубой печи, и не так сквозило через щели, как внизу. Кто-то из прислуги даже озаботился положить в жаровню свежих углей из печи, так что было в чем нагреть воду. Марихен предложила сходить за лекарем, но Каспар остановил ее, уверив, что они сами смогут все сделать.

Он знал этого лекаря, единственного на перевале, и у того было только одно особое медицинское умение, и оно приводило Каспара в замешательство. Лекарь пил мочу, смакуя ее, как лучшие вина. Делал он это, чтобы определить по вкусу, какой орган поражен болезнью. Для лекаря это, без сомнений, полезное умение. Наверное, этому можно научиться, и в каких-то университетах есть об этом специальные лекции, но как делать при этом такое заинтересованное и сложное лицо, какое бывало у здешнего лекаря во время диагностики, было выше понимания Каспара.

Обмывшись в тазу с горячей водой и нагрузившись вином, Каспар объяснил, что надо сделать. Они с Марихен отрезали кусок от льняного покрывала, завернули в него драгоценное содержание мешочка и размочили кулек в воде. Потом Марихен уложила сверток на рану Каспара и плотно привязала платком.

Каспар улегся на подстилку. Простыни и покрывала были, как обычно, грубы. По меркам перевала, первый класс, но грубее того белья, что Каспар знал в детстве. Он любил это место, все-таки ночей тридцать в году он проводил именно на этой плетеной подстилке.

Марихен задула свечу и прилегла рядом. Она решила поиграть с Каспаром и запустила руку ему между ног. Но Каспар не отозвался. Став почти бесчувственным от вина, он почувствовал, что с рукой Марихен на причиндалах засыпать стало чуть приятнее, но объятия Морфея влекли его сильнее, чем объятия Марихен. Очень скоро Каспар провалился в сон, спеша хотя бы на ночь отрешиться от своей тревожной участи.

– Помнишь нашу первую ночь? Я порезалась о твой потайной нож, а ты сказал, что кровь в первую ночь – хороший знак? – шепотом заворковала Марихен, но Каспар едва слышал ее сквозь сон и не нашел в себе сил ответить. Марихен вздохнула и покинула его.

Пробуждение для Каспара выдалось тревожным. Он привычным движением привстал, откинул покрывало, поглядел на голые ноги, затем повернулся, поставил ступни на холодный пол и встал, ощутив под ногами уверенную опору. Он снова стоял, не ощущая боли. Невозможно!

Он сделал три шага до лавки, где валялась его одежда. Боль не возвращалась. Он сел и непослушными пальцами развязал, разодрал повязку на бедре. Он долго смотрел на полностью зажившую рану. Не веря глазам, он тыкал пальцами, сжимал, щипал, но никак не мог поверить, что зияющая дыра плоти превратилась в розоватый рубец. Пришлось уколоть себя лезвием, чтобы убедиться, что он не спит. Уж не были ли все бедствия, случившиеся с Каспаром за последнюю неделю, дурным сном? Может, это караван, рана и мятеж были затянувшимся кошмаром? Нет, рубец на ноге был свеж, чтобы его можно было принять за позабытый старый шрам.

В содранных с ноги бинтах Каспар отыскал истлевший от крови мешочек Паласара. Травы, остававшиеся в нем, пахли сладковатым трупным гниением. Каспар бросил их в остывшую жаровню. Вскоре одевшись, в недобром расположении духа Каспар спустился вниз, там он наскоро позавтракал парой яиц вкрутую с козьим молоком и со всех ног (теперь-то у него их две, и обе рабочие!) побежал в «Кардинал» за разъяснениями.

Паласара пришлось изрядно подождать. Паласар, по словам хозяина, вставал не ранее полудня. Ломиться в комнату щедрого гостя, если никто не умер или не при смерти хотя бы, хозяин строго-настрого запретил. Тут уж пришлось и Каспару подчиниться. Бузить в лучшем странноприимном доме не позволялось даже ему.

– Гляжу я, чудо не слишком обрадовало тебя, мой друг, – поприветствовал Паласар Каспара, когда наконец спустился из своей комнаты и почтил собравшихся внизу гостей. – Но теперь я нахожу тебя здоровым и полным сил, чтобы приняться за мое дело.

– Что это за магия? – мрачно спросил Каспар и пожаловался: – Нога еще болит.

– Не так сильно! – воскликнул Паласар. – Совсем не то, что вчера. Спроси тут любого, не я ли поставил тебя на ноги? А если где и побаливает, то всяко не так, чтобы это помешало походу.

Каспар на это лишь неопределенно хмыкнул.

– Эти рецепты для узкого круга, – нагнулся Паласар к уху Каспара, – но могу заверить, что там, куда мы движемся, нам могут повстречаться куда более удивительные вещи и превращения. Даже мне неведомо, чему я могу оказаться очевидцем, – загадочно пообещал Паласар.

Сам-то он знал, что ничего такого удивительного не будет. Уж сколько он ходит-бродит со своей ношей, и ничего не происходит. Все его приключения не сравнить с тем, что ему довелось повидать в компании Мельхиора. Ему доставляло удовольствие удивлять простой люд из-под таинственной маски восточного алхимика. Если бы он знал, насколько близко его слова окажутся к истине, он бы поостерегся произносить их вслух.

– Как же ты хочешь, чтобы я охранял тебя? – Каспар бросил нытье и перешел на деловой тон. – Я не берусь за работу, пока не узнаю всего.

– Увы, нет, мой друг. Ты уже взялся за работу, за половинную плату, как я помню. Поэтому теперь ты будешь делать то, что скажу я.

– Я могу отказаться, – попробовал припугнуть Паласара Каспар.

– Нет, не можешь. – развел руками Паласар. – Все здесь знают, что ты согласился. Я знаю местные порядки. В таких местах просто так не отказываются. К тому же, у меня нет уверенности, что травы не захотят вернуть твою болезнь обратно, если условия договора не будут соблюдены.

– Ты как следует насадил меня на вертел, старик, – вздохнул Каспар, признавая правоту Паласара. – Но какую охрану хочешь? Куда мы идем и с каким товаром?

– Груз прибудет скоро. Это будет одна повозка. Моя обычная повозка. Она только моя. В ней я буду жить в дороге, как живу обычно. От тебя мне нужен надежный отряд охраны и все, что необходимо в таком путешествии. Вот и все.

– А сколько?..

– Сорока человек мне будет достаточно, – не дослушав, ответил Паласар, хотя Каспар хотел спросить, сколько дней Паласар собирается провести в походе.

– Сорока?! – изумился Каспар, забыв свой вопрос. Уж не собрался ли старик на какую-нибудь войну? – Сорока! – повторил Каспар. – Почему бы не взять сразу дружину курфюрста? Как мне набрать сорок человек за короткий срок? И на кой черт тебе такой отряд?!

– Я уже посчитал: в это время года тут можно легко набрать и полсотни. Мне говорили, ты один из лучших. Вот и займись этим – отбери мне сорок человек. Оружие, стрелы, доспехи, что вы там еще носите с собой. Лошади, еда на семь дней… Я не говорил, что наш поход займет семь дней?

– Нет, – Каспар получил ответ на вопрос, который не успел задать.

– Так вот – семь, может быть, восемь или десять, но мне говорили, что я могу уложиться в семь. На обратный путь запасаться не нужно. Вам дадут все необходимое, когда мы доберемся до места.

– Куда мы направимся? – поинтересовался Каспар, прикидывая, куда может двигаться Паласар. – За семь дней с повозкой отсюда доберешься не так далеко.

– В замок одного господина, что на севере отсюда. Другого тебе знать не нужно, дорогу я покажу.

– Здесь не так много замков, – не купился на это объяснение Каспар. – Все замки принадлежат курфюрсту и его вассалам, но за семь дней можно дойти только до пограничных крепостей, управляемых его маркграфом. Это забытые богом охранные бастионы, куда ссылают за провинности. Там нет никаких господ. Там нельзя продать никакой товар. Там вообще нет никого, кроме не просыхающих от вина и разбоев гарнизонов, маркитанток и обслуги. Мы же не пойдем к ним? Жители перевала у них не в почете.

– Твои знания окрестных земель бесценны в твоем ремесле, но в моем деле они бесполезны. Мое дело не до здешних князьков и их крепостей, – отрицательно покачал головой Паласар.

– Тогда куда же…

– Не стоит, – оборвал Паласар, мягко проведя рукой по воздуху. – Для всего найдется время в дороге, а сейчас у тебя есть работа. Разве нет?

– Мне нужно три дня, – сказав это, Каспар развел руками и разнузданно поклонился, показывая, что подчиняется, но учтивости от него ждать не стоит.

– Приходи через три дня, – крикнул вдогонку Паласар, когда Каспар выходил из дверей.

За этим криком последовал негромкий звук, который Каспар различил бы и с полсотни шагов. Он остановился как вкопанный, приятное тепло разлилось по телу от ушей до пят. О, этот сладкий приглушенный звон, как будто вздрагивают в преддверии марша кимвалы райского войска. Звук падающего кошеля с золотом. Каспар обернулся: Паласара в трапезной уже не было, его тихие шаги, удаляясь, скрипели по лестнице, а на столе, у которого они разговаривали, лежал он. И в нем было именно золото. Серебро падает иначе, нет той тяжести, что у золота. Каспар приоткрыл стянутое шнуром горло кошелька и посмотрел внутрь. Толстые грязно-желтые монеты ширазской чеканки: одна, две, три, четыре, пять… Сколько же их тут? И каждой хватит, чтобы купить здесь с потрохами любого, или почти любого, или с потрохами, но не со всеми. Каспар, давя на лице непроизвольно растекавшуюся улыбку, закрыл кошель, чтобы без лишних глаз пересчитать монеты у себя в «Селезне». Старикан подозрительный, но как вести дела знает.

Дело, на удивление Каспара, пребывавшего поначалу в мрачном настроении, спорилось быстро. После того, как, набрав солидный отряд, ушел блистающий шелками, чаем и пряностями караван Лезаха, оставшиеся люди были готовы впрячься в любое дело, лишь бы подкопить деньжат перед зимой, когда купцы с востока переставали хаживать через перевал, и наемникам оставалось перебиваться скромными заработками при местных торговцах. Стоило, хитро прищурившись, показать нужным людям пару ширазских монет, и Каспар смог собирать людей, не выходя из «Селезня». Все знали, что люди Лезаха возвращаются морем, и снова такие монеты они увидят не раньше следующей осени.

За два дня Каспар нашел сорок человек и, как верно посчитал Паласар, даже получил возможность кое из кого выбрать. Десятников он набрал из надежных и опытных знакомых «кромешников», большая часть пеших солдат тоже была не из новичков. Среди них пришлось вклинить лишь дюжину непроверенных людей разной масти и умения, но такого числа было мало, чтобы организовать мятеж, подобный тому, что застиг его в прошлом походе. Если среди дюжины обнаружится лидер, то в худшем случае их хватит на ночную кражу. Лидера же легко определить и тихонько придушить в ночи: лег и не проснулся, с кем не бывает! А без лидера на большую гадость, чем дезертирство, они не способны.

С провиантом тоже обстояло удачно. Крестьяне, жестоко обложенные оброком, все же предпочитали рисковать и тащили на перевал остатки урожая, сбывая его за бесценок, пока он не достался войску курфюрста, вовсе не имевшему привычки платить за что-либо в округе.

Второй день подготовки подходил к концу. Все распоряжения отданы, авансы розданы, товары оплачены. Кошель с золотом заметно полегчал, и оставшиеся монеты звонко бряцали в его непомерно большом брюхе.

Паласара все время подготовки не было видно. Или он сиднем сидел в своей комнате, не высовывая наружу носа, или черти понесли его куда-то прочь с перевала, но было сложно представить, куда он мог отправиться, ведь ни лошади, ни осла у него не было.

В сумерках Каспар возвращался по улице к «Селезню». Сзади к нему бесшумно приблизилась тень.

– Что ты подкрадываешься ко мне, как к дикому зверю? – почуял Каспар движение. – Вылазь на свет. Что за охота следить за людьми из подворотен? Там воняет, как от выгребных ям.

– Запах помета помогает приблизиться к животным, – сказала тень, отделившись от проулка. Фигура, замотанная шкурами, сшитыми во что-то наподобие шубы, тихо приблизилась.

– Ага, только с людьми этот фокус не проходит, – ответил Каспар подошедшему человеку.

– Поэтому я сторонюсь людей. Слишком не похожи на животных.

Каспар знал его, хотя не помнил имени. Постоянный насельник перевала, но не наемник, во всяком случае во времена Каспара он этим не промышлял. Сколько Каспар его помнил, тот был охотником и скорняком, продававшим в постоялые дворы пойманную дичь, а в мастерские – кожу и мех.

Повисло молчание. Каспар подумал, что охотник хочет что-то продать ему, но ошибся.

– Я был в лесах прошлой ночью. К югу от большой гряды. Ты видел это место с дороги много раз, хотя и не знаешь его изнутри.

– Намедни я провел в лесу неделю. Неприятную неделю. Отвратительную. Всех комаров пересчитал. И что же было в том лесу, чего я не видел? Белки размером с… – Каспар помедлил, – белок?

– Белок хватает… – согласился охотник, – но я не ожидал увидеть там твоего хозяина.

– Паласара?

– Я не тружусь помнить имена тех, кто приходит и уходит. Восточный чудак в накидке со звездами. Остроносые сапоги с каблуками, подбитыми девятью гвоздями с узкими шляпками…

– Да, это он. Продолжай! В лесу? Что он там делал?

– Я не знаю. Я не догнал его.

– Что, прости?

– Я увидел его вчера на закате на большой гряде. Его одежда заметна издалека. Я решил проследить за ним. Нелегко взбираться на гряду. Слишком осыпается. Но он поднялся на нее. Когда я поднялся вслед за ним, его уже не было видно. На камнях я потерял его след. Что он мог делать там ночью?

– Ты же был там, а не я. Что он там делал – это единственное, что я хотел услышать от тебя. Ты не берешь с собой собак?

– В тот раз не взял. На его следах я нашел вот это, – охотник показал бронзовый амулет в виде человеческого языка. – Это беспокоит меня.

– Хочешь, чтобы я вернул его?

– Нет, я сам отдам его. Я странно чувствую себя с ним.

Охотник отступил в тень между домами и скрылся. Каспар, едва шевеля губами, обругал охотника за то, что он своим рассказом испортил ему настроение. Только все упростилось и вошло в колею, как придется всю ночь думать над новыми загадками. Или не придется. Если как следует напиться, то не придется. Или как следует позвать Марихен. Да пойти бы им всем к черту с их амулетами, с их Паласарами, и с их плащами со звездами, и с сапогами, гвозди в которых оставляют собственные следы.

Утром Каспар снова наткнулся на охотника. Тот дожидался его в трапезной зале «Селезня», и ему было что рассказать:

– На заре твой чужестранец повстречался мне на улице и спросил, не находил ли я чего в горах. Не знаю, почему, но я сказал, что нашел амулет в виде языка и думаю, это его. Но он не взял амулет, сказав, что оброненное, должно быть, ищет нового хозяина, и добавил, что это амулет честного человека. Он приносит удачу, но заставляет хозяина говорить только правду. Что за ерунда!

– А помнишь ли ты долг, что без заклада брал у меня той зимой?

– Конечно.

– Когда вернешь? – спросил Каспар.

– Но я не хочу его возвращать, потому что считаю эти деньги своими и избегаю тебя, а при встрече говорю тебе, что не помню. Что за бесовщина! – охотник зажал рот обеими руками.

– Вот видишь, наполовину уже работает. Тебе осталось найти к этому удачу, – Каспар похлопал охотника по плечу и, хохоча, поспешил прочь.

«Амулет честного человека! Немного таинственных пассов рукой, и этому дураку можно внушить любые магические бредни. Теперь он и впрямь начнет говорить только правду», – думал Каспар, идя по улице. История развеселила его, хотя сам он попал к Паласару в куда более изощренный силок. Если бы амулет был волшебным, то и Паласар говорил бы с ним только правду, а этого про него никак не скажешь. Глупости.

Надо поскорее найти старикана. Сегодня третий день.

Перед «Кардиналом» стояла кибитка вроде тех, в которых путешествуют артисты и фокусники. В ней, как и во всем, имевшем отношение к Паласару, было нечто странное. Дерево, колеса, матерчатая крыша, расшитая звездами, – все выглядело необыкновенно новым. Как можно пригнать сюда в горы повозку, ничего не испортив и не поцарапав? Каспар понюхал смазку на оси: пахла она нездешним салом.

Ладно, если Паласару угодно ехать на ней, ее можно запрячь парой коней, даже одного крепкого будет довольно, если не придется тащить ее обратно в гору. Но как и откуда она взялась?

Зайдя в «Кардинал», Каспар увидел Паласара, трудящегося над небольшой зажаренной птицей с аппетитной коричневой корочкой.

– Садись, мой друг, – радостно пробурчал Паласар с набитым ртом, но, поняв, что не может продолжать из-за нешуточного риска подавиться, он выплюнул недожеванное мясо на пол (к нему, не таясь, устремилась чья-то охотничья собака) и продолжил: – Куропатка. Подарок здешнего охотника. Очень милый человек. Вкусно. Сейчас нам испекут вторую.

– Он показывал мне амулет. Ты задурил ему голову. Амулет честного человека? К чему эти ярмарочные шутки?

– Это правда и ни слова лжи. Эта навязанная совесть стала мне порядком надоедать, вот я и решил от него избавиться. На мое счастье, это несложно, но его можно сбыть только тому, кто захочет его принять. Кстати, теперь я могу начать тебе врать.

– Наверное, он дорого стоит, если магия настоящая.

– О, да! Сколько правителей гонялись за ним, чтобы подарить его другим правителям, в слова которых не верили. Кое-кто вручал его пленным, не веря в пытку, но у таких ничего не получалось, потому что амулет тут же даровал новым хозяевам удачу, и они чудом сбегали из даже совсем немыслимых оков и подземелий. Когда я увидел, сколько суматохи из-за него происходит, я забрал его себе. Моих умений не хватило, чтобы уничтожить его, но надеюсь, здесь он не будет предметом такого интереса.

– Оставим эти россказни. В дороге еще будет время почесать языками честных людей. Сегодня третий день. У меня все готово для выступления на одну неделю. Пойдем завтра на рассвете?

– За окном утро и не слишком поздно. Двинемся немедля! – ответил Паласар. – Как раз спустимся к вечеру с перевала. Иди собирай людей. Мне надо последний раз все уложить и проверить.

– Откуда взялась кибитка?

– Я получил ее вместе с грузом, когда мне пришлось ненадолго отлучиться. Здешний воздух так прекрасен. Даже начинаю жалеть, что большую часть жизни провел в жаре посреди пустынной пыли. Судьба удивительна, сколько событий должно было случиться, чтобы я оказался здесь, сколько решений людей, чья жизнь никак не связана с моей, должно было быть принято, чтобы события сложились так, а не иначе.

– Кибитка выглядит так, будто была собрана вчера.

– Вчера – это явное преувеличение, за это я могу ручаться, но ты прав, на мой взгляд, ее купили недавно.

– Где? Я не слыхал о таких мастерских в наших горах.

– Не в Ширазе, конечно! И не горные гномы, я могу ручаться и в этом.

– Но как ее доставили сюда? – У Каспара не было догадок, но Паласар молчал, точнее, не говорил ничего по существу.

– Уж точно не так, как она поедет отсюда! Но поторопись, нам нельзя терять времени. Уверен, что наш маленький трюк с перемещением не остался незамеченным. Такую вещь не протащить, не оставив следа. Нам будет лучше поскорее покинуть это гостеприимное место. Нас ждет дорога!

Нет, Паласар, ты ходил только по торговым трактам между крупными городами, не бывал ты в безлюдных лесах и горах, и не к добру твоя бравада. Но сказано – сделано, и вскоре караван двинулся с перевала. Пока Каспар был доволен, хотя и недооценивал Паласара, побывавшего там, где Каспару и не снилось.

Кто не успел пойти со всеми, быстро догнал караван на спуске, и к середине дня отряд Каспара был в полном составе. Паласар сразу же спрятался в кибитке и не вылезал оттуда до вечера. Никто не знал, куда они движутся, но дорога на север была единственной. Каспар не тревожился раньше времени, а отряд от щедрого аванса пребывал в радостном расположении духа. В три дня этому благодушию предстояло уступить место страху и отчаянию, но пока ничто не предвещало трудностей.

Повозка ровно шла по дороге. Коренной легко тянул постромки, и крепко сбитое дерево тихо поскрипывало, когда повозка перекатывалась через камни. Дорога сделала несколько крутых поворотов, змеясь мимо горы с одной стороны и ущелья с другой, потом выровнялась и пошла под уклон, вводя путешественников в широкую долину, затянутую туманом. На въезде в долину путников должен встречать большой бревенчатый дом с вместительной отдельно стоящей конюшней. Постоялый двор называли по имени его хозяина Одноглазого Марка, и никого не заботило, что сам хозяин дал своей постройке какое-то другое, потерявшееся во времени название.

Когда-то Марк был наемником в Хундретвассере, но, скопив деньжат, построил корчму в одном дне пути от перевала. Разбогатеть ему не случилось. Войска курфюрста, до пограничных крепостей которых был тоже день пути, как липку, обдирало его под видом налогов, а на защиту с перевала ему рассчитывать не приходилось. Дружина курфюрста время от времени являлась со своими требованиями на перевал, но один раз их как следует проучили. С тех пор они досаждали караванам не далее чем в долине, да и до нее добирались нечасто. У них было законное право на таможню, но по этому праву ввозную плату можно взымать только на границе, а все, что просочилось незамеченным, считалось прошедшим таможню.

Почти все идущие с перевала останавливались у Одноглазого Марка, и у Каспара не было причин нарушать этот порядок, хотя они и припозднились. Обычно двор Марка можно разглядеть сверху, едва выйдя за околицу перевала, но сегодня долину залило плотным туманом, спускавшимся с гор, поэтому те, кому не следовало бы встречаться, узнали друг о друге слишком поздно, чтобы избежать встречи.

К счастью для Каспара, это были не люди курфюрста. Приблизившись к постоялому двору, Каспар увидел стоянку незваных гостей. Одного взгляда на нее было достаточно, чтобы понять: по соседству с двором Марка расположился цыганский табор. Каспар различил в тумане дюжину повозок, поставленных в круг, пестрые шатры, и, судя по ржанию, где-то поодаль паслись их лошади.

Каспару это не понравилось, но такие гости не грозили стать помехой. Взрослых в таборе не было видно, только несколько ребятишек прятались под телегами и глядели на пришельцев через колесные спицы. Каспар спешился и дал двум десятникам знак следовать за собой, третьему он показал оставаться на коне. Между табором и входом в корчму было сильно вытоптано, значит, они часто наведываются к хозяину и сейчас наверняка там.

Войдя в дом, Каспар, как и ожидал, увидел шумную гульбу. Мужчины пили вино, женщины играли музыку и танцевали. Вслед за Каспаром вошли два его десятника: Дамис и Вильямсон.

Музыка смолкла. Все повернулись к вошедшим. Легкие рубахи цыган, разгоряченных от выпивки и танцев, несуразно смотрелись в сравнении с крепкими доспехами вошедших наемников и соблазняли Каспара обнажить оружие. Цыганским ножам нечего делать против ратной одежды, и даже трое против тридцати обещало знатное избиение.

– Разгоним их, – шепнул Дамис. От резни он бы не отказался, но сейчас у него был деловой настрой, не располагающий к кровавым развлечениям.

– Пошли вон! – прикрикнул Каспар и заложил палец правой руки за пояс, на котором висели ножны.

Смуглый мальчик в рваных обносках проскочил через дверь и шмыгнул к мужчинам, сидевшим за столом. Он что-то сказал им, и, как по тайному знаку, все цыгане поднялись, опустили головы и стали тихо двигаться к двери. Женщины смотрели в пол, мужчины иногда поднимали лица и заискивающе улыбались. Каспар и его офицеры продолжали, не шелохнувшись, стоять у дверей, вынуждая цыган протискиваться за ними по одному.

– Клянусь, если кто-то из них скажет хоть слово, заколю, как свинью, – в голос сказал Каспар стоявшим позади. Цыгане разошлись бесшумно.

Когда зала опустела, Каспар подошел к Одноглазому Марку.

– Почему ты терпишь у себя эту мразь? Не слыхал про указы курфюрста, или тебе мало заработка от достойных людей?

– Я не ждал вас, – принялся оправдываться хозяин. – После каравана Лезаха я не думал скоро увидеть у себя достойных жителей Хундретвассера, вот и разрешил им остановиться. Шуму от них не больше, чем от курфюрстовой дружины. Деньги они платят, а не отбирают.

Каспар бросил на стол одну из последних золотых монет Паласара. Она стоила вдвое больше, чем можно было сторговать сегодняшний постой, но в пылу ненависти Каспар утратил часть рассудительности.

– Деньги? – ухмыльнулся он. – Вот что такое настоящие деньги. Сейчас ты выставишь нам еду, бочонок-другой пива, а потом мы подумаем, не разогнать ли огнем жалкое логово бродяг.

Марк казался обескураженным. Ему не хотелось быть неучтивым с Каспаром, которого могло воспламенить любое возражение. Каспара он знал хорошо, а в прежние времена у него самого чуть что не так – руки чесались хвататься за оружие. Но не отдавать же в самом деле гостей, положившихся на его гостеприимство, пусть и цыган, на растерзание безжалостным наемником. Тем не менее Марк счел за лучшее промолчать и ушел заниматься приготовлением трапезы.

Скоро зала снова наполнилась людским гамом. Солдаты ели мясо, сготовленное кухарками для цыган, пили пиво и брагу и играли в кости на помельчавшую в ходе многих разменов монету. Каспар отправил Вильямсона заниматься лагерем и лошадьми и сидел за столом с Дамисом и Петерфинном.

– Сейчас перекусим, а потом сожжем всех этих зверей, – предложил Каспар своим десятникам.

– Да стоит ли? Хорошо сидим, – лениво отозвался Петерфинн и залил в горло кружку горчичного эля.

– Не знаю, – поддержал товарища Дамис, – восточные господа не слишком жалуют, когда трогают цыган. Ты бы сошелся за такое дело сначала с хозяином. Может, ему не по нраву шуметь.

– Его нигде нет, – ответил Каспар, оглядывая залу. – А нашему народу в пору размяться. Да и не все ли нам равно, что он там считает? Мы его охраняем от всяких угроз. Он нам платит. Так начнем истреблять эти угрозы сегодня же.

– Пропал? Небось якшается твой падишах с цыганами. Ты бы пошел проверил, – посоветовал Дамис.

Никого, кроме Каспара, не радовало устраивать резню на полночи. Выгода от грабежа могла переселить нехотение, но цыгане редко возили с собой богатства, способные выдержать дележку на четыре десятка.

В задумчивости от повисшего на волоске решения Каспар вышел наружу и осмотрел лагерь. Удостоверился, что часовые назначены, что лошади заведены в стойла и получили корм. Заглянул в пустую Паласарову кибитку. Кроме большого, обитого железными полосами сундука, в ней было несколько мешков сена, корзина овса, несколько покрывал и утварь, которой Паласар думал пользоваться в походе. Самого Паласара нигде не было. Каспар вернулся к Марку, но среди солдат его тоже не было.

«Уж не у цыган ли он в самом деле», – подумал Каспар, когда на пороге появился Паласар и жестом поманил его к себе.

– Я поговорил с бароном Лачо, – начал Паласар, снаружи затворяя за ними тяжелую дверь залы. – Он шлет тебе сердечный привет, изъявление покорности и просит дозволения остаться здесь до рассвета со своими людьми.

– А если привязать одну половину Лачо к одной лошади, а другую половину к другой…

– То ты все равно ничего не изменишь в этом мире, – урезонил его горячность Паласар. – Насчет позволения можешь не утруждаться. Я уже разрешил Лачо оставаться здесь со своим племенем сколько они пожелают. И не надо делать на меня такое лицо. Я плачу тебе, чтобы ты защищал меня от моих врагов, а не от моих друзей. Тебя удивляет, что я вожу дружбу с цыганами? Передай людям, что бойни сегодня не будет, а потом поведай, почему ты так ненавидишь их племя.

– Их все ненавидят. Курфюрст издал закон, приговаривающий всех цыган без различия пола и возраста к смерти. Просто к смерти – это не самый суровый закон в здешних местах. Есть княжества, где цыган, если поймают…

– Я наслышан про драконовские законы против их племени, но ты бы не стал отдавать должное закону, который не отвечает чему-то в глубине твоей души. Этот закон вызывает к жизни какую-то давно похороненную ненависть. Верно?

На это Каспар промолчал.

– Здесь становится холодно, – добавил Паласар, чтобы прервать затянувшееся молчание, и в доказательство дунул паром Каспару в лицо, но Каспар ушел в свои мысли, и не стоило вырывать его в мир раньше времени. – Вернемся, поедим как следует. Там оно и забудется.

Каспар молча согласился.

– Не выгорело дельцо, – ухмыльнулся Дамис, видя возвращающегося к их столу мрачного Каспара, за которым невозмутимо плыл, возвышаясь на добрую голову, Паласар. – Как я и говорил, у них он был. Все они одного поля ягоды.

– Напьемся и выспимся. Большего не надо, – отвечал захмелевший Петерфинн.

– Судя по вашему виду, вы сполна обсудили наших неспокойных соседей, – повел речь Дамис, когда Каспар с Паласаром уселись за стол. – Замечу, что история трепетной нелюбви нашего товарища к цыганам имеет давние корни.

– Нет никакой истории, – перебил десятника Каспар. – У меня был старший брат, который умер от чумы. Я был слишком мал, чтобы узнать, что мой брат – умер. Я был из хорошей семьи. Моя мать сказала, что его забрали цыгане, потому что он плохо себя вел. Вот и все.

– И с тех пор ты плохо себя ведешь, чтобы пришли цыгане, и ты смог отомстить им за брата, хотя давно знаешь правду? – подвел черту под короткой и бессмысленной историей ненависти Паласар.

Дамис усмехнулся, Петерфинн из вежливости пьяно хрюкнул, потому что решил, что пропустил умную шутку.

– Люди – поразительные существа. Тайники душ не перестают меня удивлять. Надеюсь, когда-нибудь ты снимешь с себя тяжкий груз этого заклятия, – добавил Паласар.

– Ко времени ты вспомнил про тайны, – сменил неприятную тему Каспар. – Расскажи-ка, куда наша замечательная дружина ведет столь примечательного чужеземца?

– В замок, – ответил Паласар.

– Какой, чей?

– Не время знать, какой и чей. Пока и этого довольно.

– Но как я буду выбирать дорогу, если не знаю, куда мы идем?

– А ты не будешь выбирать дорогу, Каспар. Никто из вас не будет.

– Ты, стало быть, знаком с окрестными дорогами лучше нас?

– Этого я не говорил. Мы не выбираем дорогу, дорога выберет нас.

– Софистика не поможет тебе завтра. Я буду следовать за тобой целую неделю, хотя бы тебе взбрело в голову ходить кругом вокруг двора Одноглазого Марка. Это я обещал. За своих людей я не ручаюсь.

– Отчего ж, – встрял Дамис, видя, что Паласар медлит с ответом. – Если любезному сейиду угодно, мы с удовольствием походим кругами. За хождение кругами редко так хорошо платят. Походить кругами неделю, чтобы получить вторую половину награды, – мы с этим справимся!

– Вот видишь, – Паласар показал на Дамиса. – Они не против.

– Пора выметаться из-за стола, – сказал Каспар. Дамису он указал на Петерфинна и приказал: – Веди его в комнату. Я соберу людей. Часть отправлю спать на конюшню. Цыгане и наши полдюжины лошадей – у меня от этого совпадения нехорошие мысли. Ты будешь спать?..

– В комнате, – ответил Паласар на незаконченный вопрос. – Еще будет возможность поломать бока о доски и исколоться о солому.

Донеслась с лестницы одна из застольных песен Петерфинна, потом послышался грохот, лязг и ругань на нескольких языках. Дамис не справился с пьяным товарищем, и они вдвоем повалились в проходе вместе с оружием.

– Что разлегся? Поднимай живот, обормот! – раздался окрик Петерфинна, который хмельной ловкостью оказался на ногах раньше Дамиса. – У жены мохнатая штучка, мохнатая штучка, мохнатая штучка… – Затихающее пение донеслось из глубины комнат второго этажа.

– Мохнатая штучка! Показала мне ее в воскресенье. В понедельник вернет скорняку! – против воли закончил куплет Каспар, слышавший эту ирландскую песню сто и один раз.

Солдаты зашевелились и стали разбредаться по лавкам и углам. Каспар поймал несколько более пьяных и кого отволок, кого пинками прогнал спать на конюшню. Теперь, как будто, все было готово для ночлега. Каспар взял у Марка шерстяное покрывало и сказал тушить свечи. Он улегся на пол рядом с печью и подумал над прошедшим днем. Если не считать цыган, день прошел спокойно.

Входная дверь в темноте то и дело отворялась, отчего по лицу пробегал легкий ветерок. Это солдаты бегали мочиться с пива. Каспару казалось, что прикосновение сквозняка он ощущает не кожей, а, как кот, бровями. Приглушенные голоса солдат не давали заснуть. Люди ворочались, задевали в темноте вещи и друг друга. Кожаные ремни, кольчуги, ножны, доспехи, застежки, лавки: все скрипело и лязгало. Но скоро люди угомонились, звуки стихли, и из ленивой дремы Каспар отошел к настоящему крепкому сну.

Проснулся он рано, когда первые солдаты очнулись ото сна и потянулись на улицу сливать то, что не было слито вечером. Можно было еще поспать, но на душе стало тревожно за лошадей, и Каспар поднялся проверить. На конюшне все было цело. Солдаты почти все на месте, точно их можно будет сосчитать только во время сборов. В кибитке Паласара тоже все в порядке. Баркарна – огромных размеров молчаливый вояка – мирно спит на соломе, привалившись к таинственному сундуку. Отправить его сюда было светлой мыслью Вильямсона. Никому не захочется проверять, крепко ли спит человек с топором в руках и крепко ли заперт сундук, привалившись к которому он спит.

Взглянув на табор, Каспар увидел, что цыгане кончают запрягать повозки. Если бы не фырчание и храп лошадей, их сборы были бы бесшумными. Со стороны табора шел Паласар. Каспар обратил внимание, что теперь, на свету, он на самом деле выглядит моложе, чем казался в полутемных харчевнях постоялых дворов.

– Недоброе утро, – произнес Паласар, подойдя к своей кибитке.

– Мы обычно говорим доброе утро, – поздоровался Каспар.

– Да, но оно в самом деле недоброе! Не для этих бедняг.

– Меня не касаются их заботы, если они не касаются нас.

– Боюсь, касаются. Лачо, их барон, я рассказывал о нем вечером, говорит, что в лесу дьявол.

– Дьявол? Вот прямо с рогами и копытами? – шутливо переспросил Каспар.

– Бэнга. Вэшитко бэнга, что на их языке означает лесной дьявол, хотя какое представление имеют цыгане, говоря о дьяволе, для меня скрыто. Не думаю, что тот твой с рогами и, как ты говоришь, с копытами. У них была женщина, мудрая женщина, сведущая в Искусстве. Она сказала, что в лесу живет дьявол, и отправилась в лес, чтобы учиться у него. Но третьего дня ее нет, они думают, что дьявол убил ее, и им опасно ждать. Ночью ее ученица гадала на ее смерть. Она разрезала курицу, но когда она просила дьявола отпустить ту женщину, выпотрошенная курица ожила. Теперь они боятся и уходят. Пойдут за Хундретвассер, подальше от этих мест.

– Разрезанная курица ожила! Какая редкость. Они что, никогда не режут кур? – отмахнулся от предостережения Каспар.

– Она кое-что знает, ученица, о том, про что говорит. Я могу свидетельствовать об этом. – Паласар посмотрел на Каспара со снисходительной менторской улыбкой и вытащил из-под плаща мешок. – Не хотелось выпускать ее раньше времени. – Улыбка Паласара стала печальной, и он перевернул мешок, из которого выпала перемазанная кровью курица.

У нее не было ни головы, ни ног, но крылья продолжали биться, пытаясь поднять безголовое тело.

– О боже! – воскликнул Каспар, присев рядом с птицей. – У нее же нет внутренностей и головы! Сколько она провела в мешке?

– Ее закололи в полночь, – сообщил Паласар. – Ты, видно, зарезал немало кур. Может, ты можешь это объяснить? Цыгане ждали, что колдовство растает с первыми лучами солнца, но курица жива. Тогда они позвали меня, но я мало смог им помочь. Я не ведаю тайн их колдовства. Жертва не была принята, и это предупреждение всем нам – мне ясно не более этого.

– Здесь уже нечего проткнуть или разрезать. Это кусок мяса. – Каспар достал нож и пригвоздил им тушку к земле, но крылья не переставали беспомощно биться. – Никогда не видел ничего подобного.

– Вечно такая беда с вами: вы такие самоуверенные, смелые, всезнающие, но покажи вам безголовую курицу, и куда эта бравада пропадает? Куда девается? Сейчас ты в замешательстве, но пройдет полдня, и ты будешь говорить об этом как о незначительном. Тебе пора собирать людей.

– А что делать с курицей? Закопаем ее, – предложил Каспар.

– Если бы я хотел от нее избавиться, то не забрал бы у цыган, – не согласился Паласар. Курица была ему нужна. – Если вокруг нас сильная магия, то эта курица поможет нам следить за ней. Как движение воды в запертой трубке предсказывает непогоду, поведение курицы поможет мне видеть, что творится вокруг. Я оставлю ее. Нам нужно торопиться.

Перед дверью Одноглазого Марка начали собираться солдаты. Каспар отправился к ним и приказал седлать лошадей и запрягать повозку. Привычная работа отвлекла его от тайны цыганского гадания.

Скоро все были построены в походный порядок: тридцать девять человек, Каспар и Паласар.

– Теперь нам нужно направление, – потребовал Каспар, подъехав к Паласару, сидящему в кибитке на месте возницы.

– Туда – указал Паласар в сторону леса, повертев в руках небольшой стеклянный шар.

Его наниматель выглядел тревожно, и это напомнило Каспару о необычных обстоятельствах сегодняшнего утра.

– Там нет дороги, – заупрямился Каспар. – Это поле, а за ним непроходимый лес.

– Я вижу примятую колею прямо у нас под ногами.

– Это не дорога. Это кто-то вез сено с покоса, – Каспар не был уверен насчет сена, но на то, что тут не было дороги, он был готов поставить весь свой заработок.

– Но моя повозка тут пройдет.

– А что дальше? – не понимал Каспар. – Это не дорога. Какой-то крестьянин или сам Марк проехал ночью срубить себе леса. – Идея с лесом выглядела более убедительно, чем сенокос. – В самый лес она не ведет. Марк сказал бы мне, если бы тут был путь куда-то да чьи-то замки.

– Посмотрим, – равнодушно ответил Паласар, понимая, что Каспар, может, и силен в убеждениях, но под тяжестью дубовой упрямости в конце концов уступит.

– Хорошо. Ты же заплатил за наше время.

Отправив десять человек под началом Петерфинна вперед, Каспар расположил свой десяток с двух боков кибитки, отряд Дамиса должен двигаться сзади, а еще в ста шагах позади замыкали караван десять Вильямсона. Повозка медленно покачивалась на кочках, оставляя в топкой земле глубокие следы. Вскоре Петерфинн, далеко оторвавшийся от Каспара, достиг леса. От него вернулся гонец, передавший, что нашли дорогу в лес. Каспару, который ждал других известий, пришлось смириться с тем, что продвижение грозит затянуться, и они не будут ходить кругами вокруг двора Одноглазого Марка. Гордость Каспара была уязвлена второй раз утро, но только крохотным уколом. Он был готов сменить тон и принять правоту Паласара. Не всегда же оказываться правым. Главное, чтобы Паласар не стал язвить, но алхимик был мудр и не стал.

– Четверо пусть разведают лес, но недалеко, на двести шагов. Передай! – Каспар отослал гонца обратно, и караван пополз следом.

– Тропа, – произнес Каспар, когда караван подошел к опушке и соединился с отрядом Петерфинна. – Она ведет куда тебе надо? – спросил он у восседающего на месте возницы Паласара.

– Будем уповать, – с фатализмом, к которому окружающие начали привыкать, ответил Паласар. – Другой тропы окрест я не вижу, а эта тропа проторена, как для нас.

Затянул Петерфинн что-то тоскливое.

– Много он знает этих песен? – вполголоса спросил Паласар.

– О, тысячи! – поделился печалью Каспар. – У вальхов или, как они себя называют, кельтов он был бардом, музыкантишкой навроде северных скальдов.

– Песнопевец? – с грустью уточнил Паласар. Каспар почувствовал, что наконец нашелся предмет, дарующий ему с чужеземцем согласие сердец.

– И былиносказитель, – со всей возможной скорбью присовокупил Каспар. – Он читает наизусть Беовульфа, Нибелунгов, Сноррову Эдду и без счета песен про сидов и гаэлов. Только его лучше об этом не спрашивай, потом не заткнешь. Но давно уж старина Петерфинн променял арфу на кольчугу и теперь пробивает сердца не метким словом, а острым мечом.

– Выбрал достойное занятие, стал человеком, но не избавился от старых привычек, – удрученно закончил Паласар. – Хотя я и сам был известен как рассказчик историй, но тут совсем другая материя!

– Именно, – согласился Каспар, после чего отъехал к герою разговора: – Дорога проходима? – спросил он у песнопевца и былиносказителя.

– На первые двести шагов, – доложил со слов разведчиков Петерфинн, и Каспар приказал заходить в лес.

Среди деревьев пришлось принять строй плотнее. Дорога петляла. Чтобы не теряться из виду, отрядам спереди и сзади пришлось подойти вплотную к повозке. Кроме того, дорога была узкой. Рядом с повозкой мог иди только пеший, конный же рисковал в любой момент наткнуться на ветку и оказаться на земле. Пришлось отрядам вытянуться в колонну. Вначале лес был редок, но они продолжали спускаться с гор, и чем дальше они шли, тем плотнее становился строй деревьев.

Когда минул полдень, кроны сомкнулись над тропой, и в лесу стало мрачно и беспросветно, как в сумерках. Колеса стали чаще наезжать на корни деревьев, отчего Паласара качало на облучке. Двигались медленно, но без остановок. К вечеру лес стал странен. На ветках деревьев солдаты замечали зеленые почки, а на земле, где не было даже травы, росли одинокие цветки. То ли ветер так искусно качал цветы, то ли обман зрения преследовал людей, но многим казалось, что их куцые головки поворачиваются вслед за идущими.

– Мне кажется, что цветы следят за нами, – пожаловался Петерфинн, когда караван остановился на ночлег.

– Покажи, которые из них следят за тобой, и я буду рубить им головы, по одной за грош, – предложил Дамис.

– Тогда уж померимся силами, кто из нас больше одолеет! – не принял такую сделку Петерфинн.

Несмотря на шутки, тревога в отряде нарастала. Странности леса, цыгане, неизвестность маршрута не поднимали духа. Не дожидаясь захода солнца, Каспар скомандовал остановку на ночлег.

Конные спешились. Солдаты развели костры и стали готовить еду. Ответственные за лошадей начали распаривать в котле овес. Того мха, что можно было найти на полянах, не достало бы и одной лошади.

Все время приготовлений Паласар провозился в кибитке с курицей, но когда поспела еда, он, так ничего путного от нее не добившись, вышел и подсел к костру Каспара и десятников. Он взял круглый край черствого хлеба, как на тарелку, покидал на него куски мяса из котелка с непонятной похлебкой, которую сварили наемники, и стал пытаться жевать крупные куски мяса, временами отламывая от края куски хлеба, чтобы ими протолкнуть жесткие комки волокон в горло.

– Послушай, – обратился Дамис к Паласару, – мы все: я, Вильямсон, Петерфинн нанимались к тебе, но ты всем отказал и выбрал Каспара. Почему?

– Я отвечу, только мой ответ будет правдив и поэтому не придется по душе каждому, – предупредил Паласар.

– Мы же не против правды, друзья? – не смутился Дамис. – Мы иногда бываем против того, кто, когда, кому и в какой форме ее излагает, но не против самой правды как, так сказать, высокой идеи тонкой материи. Можешь говорить и ничего не стесняться.

– Я отказал Вильямсону, потому что он слишком труслив. Если бы я взял отряд с ним во главе, то мне потребовался бы второй отряд, чтобы охранять первый. Я отказал Дамису, потому что он слишком зол и жаден. Если бы я шел с отрядом с ним во главе, то мне потребовался бы второй отряд, чтобы охранять меня от первого. Петерфинну я отказал, потому что он слишком много врет и сочиняет. Если бы я шел в его отряде, то мне потребовался бы второй, чтобы видеть свет и знать, куда идти. А потом мне было знамение, что вести меня должен некто Каспар, и я стал дожидаться его возвращения.

– Что за знамение? – спросил Дамис.

– Звезды подсказали, – соврал Паласар.

– И что ж это за звезды? – упорствовал Дамис.

– А ты поймешь мой ответ? – не уступал Паласар.

– А чего ж нет?

– А чему ж нынче равен параллакс субсолярной эклиптики Альдебарана? – ввернул Паласар. – А коли не знаешь, то что тебе до звезд!

– Уел! – признал поражение Дамис, поняв, что если Паласар захочет, то в вопросах наблюдения звезд обведет его вокруг пальца.

Вильямсон выслушал свою отповедь спокойно, но уличенный Петерфинн в гневе вскочил на ноги, как только Дамис закончил свой разговор.

– Это ложь! Я не лгал тебе! – набросился он на Паласара.

Повисло короткое молчание. Паласар раздумывал, что следует ответить. Разбить ли Петерфинна с помощью неопровержимых доказательств из его собственных реплик. Так можно нажить врага. Или сгладить «форму изложения» правды. Смех, которым наемники встретили защиту Петерфинна, избавил Паласара от выбора. Он попал в точку, и никаких доказательств не требовалось. Под общий хохот ирландца усадили обратно. Стараясь перекричать спадающий смех, Дамис пытался привлечь к себе внимание:

– Нет, нет, послушайте! Конечно, он много сочиняет. Но при этом не все, что сочиняет брат Петерфинн, настолько вранье, как полное вранье. Вот один раз, вернувшись из какой-то сомнительной авантюры, он рассказал, что на обратном пути повстречал заколдованный замок, который охранял тролль, который заставлял всех путников играть с ним в шахматы. Тех, кто проигрывал, он, тролль то есть, а не Петерфинн, сжирал, разумеется. Наш герой обыграл его, отчего бедняга так ошалел, что задохнулся и умер, проглотив собственный язык. В замке Петерфинн нашел и ублажил ни много ни мало сорок прекрасных девственниц. Я решил, что это обычные выдумки, не стоящие и кружки эля, но через неделю до меня дошел слух, что на женский монастырь, что днях в нескольких не таких уж многих от перевала, епископ наложил епитимью за то, что какой-то бродяга за игрой в кости подпоил вратников сонным зельем и сорок не сорок, но, видно, от души пожеребил… Сведения о приметах бродяги…

– Это вышло случайно! Я уже покаялся в этом! – подорвался на защиту своей чести Петерфинн.

– Мне-то что. Я просто рассказываю.

– Дьявол завладевает душой на время, а Бог живет в ней вечно!

– Пускай, мне-то что. Я историю рассказал.

– Отступник!

– Трепло!

– Антихрист!

– Враль!

– Гори в аду!

– Зашей рот!

– Тысяча чертей!

– И что?

– Тебе в грызло!

– Кукарекало законопать!

Паласар выслушал перебранку, нашел ее милой и отложил в памяти для будущих времен. Приятно поежась от вечернего холодка, алхимик протянул ноги вплотную к костру. Он казался вполне умиротворенным, хотя забавное словечко «кукарекало» навело его мысли на бедную куру, что ни жива, ни мертва валялась в его мешке в повозке.

– Знатная обувка, – похвалил сапоги Паласара Вильямсон, когда остальные затихли.

– Да, редкость. Сшиты царским сапожником в Киренах из самой необыкновенной кожи на свете. Какой год ношу без сноса.

– Должно быть, это крокодил или бегемот? – предположил Вильямсон, на что Петерфинн неприлично фыркнул.

– У бегемотов нет чешуи, – влез Каспар. – Для змей эта чешуя слишком большая. Это крокодил. Однажды я ходил в караване купца, у которого были крокодиловые перчатки вточь как эти.

– Сказать по правде, – улыбнулся Паласар, – это – дракон. Мои сапоги из шкуры дракона.

– А ты не думал, что тебя надули? – усмехнулся Каспар.

– Зачем меня надувать? – Паласар опять улыбнулся, думая про себя, когда же всюду лезущее всезнание Каспара насытится унижением своего хозяина. – Я сам видел, как плоть чудовища сдирают с остова, как вырезают зубы и когти, как пилят и дробят кости, как вертят в мотки двужильные связки, как собирают в прозрачные сосуды желчь, соки и черную кровь, как запечатывают в кувшины драгоценные органы, как оборачивают в шелка глаза с бездонными щелями. А уж кожи у нас тогда было столько, что достало бы на шатер для ста человек, и никто не ушел без доброго куска. Мой сапожник не стал бы менять ее на крокодила и рисковать головой ради мелкой наживы.

– Ты видел, видел… как убивали… дракона? – Петерфинн с трудом сглотнул. Его глаза вылезли из орбит. Он ни на миг не усомнился в правдивости Паласара. Для старого барда дракон отличался от крокодила главным образом размером, а вот бегемот был несусветной выдумкой сказочных болтунов, в которую человек, имеющий хоть каплю рассудка, никогда не смог бы поверить.

– Нет, конечно! Как убивают живого дракона, я не видел. Хотя почему конечно? – задумался Паласар. – Я достаточно насмотрелся на него живого, а потом на мертвого. Но убит он был в тишине своего убежища глубоко в пустыне, куда не смела ступить нога смертного, пока чудище было живо.

– Драконы бессмертны. Они могут спать веками в своих пещерах, охраняя сокровища. Какому же герою под силу убить страшнейшее из порождений дьявола? – Петерфинн оправился от удивления, вначале сразившего его, как удар молнии. Сейчас и он вслед за Каспаром почувствовал, что у него есть что-то общее с отстраненным чужеземцем. В кои-то веки кто-то, а не он, рассказывает про драконов.

– Кому под силу? Да всякому, кто умеет, под силу. Наш герой носил имя Тед Карвер. Имя вроде саксонское. – Паласар поймал взгляд заерзавшего в предвкушении Вильямсона, но отрицательно покачал головой. – Он был родом не с вашего острова.

– И ты видел его? Карвера?

– Да я знал его! И без обмана заверю, что знал с разных сторон. Иногда думаю, что лучше бы не знал.

Паласар положил ногу в костер, пятка погрузилась в самые жаркие угли, но Паласар не показывал не малейшего признака боли, которая должна была жечь его во время добровольной пытки.

– Шкуре дракона не страшен никакой огонь, – объяснил свой опыт Паласар.

– Что ж, – сдался Каспар, – ты разжег наше любопытство куда лучше, чем этот уголь твою ступню, поэтому расскажи нам про дракона.

– До ночи еще далеко, я могу открыть вам историю, которой отчасти сам был свидетелем. За правдивость ее я, однако, головой не ручаюсь. Память людская порой и с мудрейшими играет странные шутки, а куда уж до них первому архивариусу царской библиотеки Кирен Паласару, сыну Аразха, Арибова рода. – Паласар откашлялся и, взяв подобающий сказителю историй голос, продолжил: – Некоторые говорят, что герой прилетел к нам на железной птице, другие, что вышел из моря. Я расскажу только то, что видел сам и что слышал из его уст.