Читать книгу Геометрия времени - Владимир Козырев - Страница 7

Я никогда не верил, что Лариса будет моей, что будет со мной хотя бы один раз, а уж этого-то я всегда умел добиваться от женщин. Вероятно, оттого, что видел в ней Музу, любил любовью, скорее, духовной, чем плотской, с трудом смотрел в ее глаза, и если наши взгляды встречались, чувствовал себя совершенно беспомощным. Но бог поэзии говорил громко и властно. За 1981 год я сочинил столько стихов, что ими можно было бы оклеить все стены моей комнаты, если бы кому-нибудь захотелось это сделать. Хотел ли я издать свои стихи? Вряд ли. Прежде всего, мне было бы противно обсуждать их с любым редактором. И, кроме того, какая-то непонятная сила запрещала мне это сделать. Мой отчим как-то сказал, что насчет публикации я могу быть совершенно спокоен – ее никогда не будет.

– Твои стихи не советские, – мягко сказал он, растягивая вторую гласную. Получилось не сове-е-е-тские. Больше он ничего не сказал, а мне было скучно допытываться, что советское, а что нет. От этих мыслей начинала болеть голова. А стихи Пастернака – советские? И все-таки их издавали. Даже при жизни.

Елизавета Алексеевна как-то сказала, что лучший поэт – это мертвый поэт. Он уже никому не может помешать. Я же хотел признания при жизни, но совершенно ничего для этого не делал. Лариса, Лариса, мне нужна была только Лариса, иначе зачем признание. А она совсем неплохо относилась ко мне. Однажды мы были на выставке «300 картин из Лувра». Остановившись перед одной из них, на которой был изображен Христос, снятый с креста, я некоторое время рассматривал ее, а затем сказал Ларисе:

– Художник так убедительно изобразил мертвое тело, что трудно поверить, будто оно когда-нибудь может воскреснуть.

Мы пошли дальше, и она шепнула мне:

– Видишь вон того? Он повторил своей даме твое заключение. Она могла гордиться за меня, если у меня что-нибудь хорошо получалось, а если не получалось – молча презирала.

Она попросила повесить ей на дверь новый накладной замок. Возился очень долго, и работа получилась настолько халтурная, что ей впоследствии пришлось все переделывать. На месте, изуродованном сверлом, появилась врезанная в дверь доска. Думаю, именно этого она не могла простить мне никогда.

Трудно в это поверить, но я каждый день шел на работу, как на праздник. Я работал тогда программистом в одном из многочисленных московских ВЦ. Когда появились эти чудовищные гробы класса IBM-360, большевикам срочно понадобилось все пересчитать. Моим начальником был ровесник Боря Ракитов. Мы с ним быстро установили полу дружеские отношения. По образованию он был физик-теоретик, но с наукой у него не сложилось и ему пришлось включиться в эти арифметические обряды. Боря хорошо знал, что я влюблен в Ларису, но своего отношения к этому никак не выказывал. Вообще-то у него была жена, сын, и как конкурента я его серьезно не рассматривал.

Летом 1981 года я позвонил Ларисе и после предварительного никому ненужного трепа вдруг замолчал.

– Ну что? – спросила она.

– Я люблю тебя.

– Давно?

– С первого взгляда.

Она что-то сказала, а потом добавила.

– Давай подождем до зимы.

А зимой был этот злосчастный замок. Я еще тогда не понимал, что партия проиграна. Видит Бог, я хотел сделать хорошо, но как сказал тот японец из анекдота «все, что вы делаете руками – ужасно».

В том, что руки растут у меня не из того места, я убедился, когда решил освоить гитару. Меня не останавливало даже то, что я незнаком с нотной грамотой. Знал только, что левой рукой надо прижимать струны к железным пластиночкам на грифе, а правой извлекать звуки из струн. Зажимать струны было необыкновенно трудно, они никак не хотели звучать. Уже через два дня я искалечил себе пальцы, а гитара упорно не хотела играть. Что заставляло меня проводить этот эксперимент, я не знал. Трудно поверить, что я решил уподобиться Высоцкому и сочинять песни. Скорее всего, невостребованная любовь заставляла меня что-то делать и наощупь прокладывать путь в будущее. Опьяненный своей любовью, я не заметил, как над моей головой сгустились тучи. Я давно уже пренебрегал производственным режимом, приходил на работу и уходил с нее, когда хотел. Все это нервировало руководство, но до поры до времени оно терпело. Я не знал, что по конторе уже давно ползают обо мне различные слухи. Как-то Лариса сказала мне:

– Сегодня я шла с директорской секретаршей, и она рассказывала мне о тебе.

Мне было на все наплевать. Я ощущал себя безнаказанным. И как оказалось, напрасно. В тот мартовский день 1982 года, когда я сидел у Фимы и распивал с ним бутылку коньяка «Арарат», директор собрал сотрудников нашего ВЦ на сходку, меня обсудили, проголосовали и приняли решение уволить по статье. Как я узнал позже, Ларисы на том собрании не было. Сославшись на нездоровье, она ушла домой. Одержав победу, директор последний раз предложил мне уволиться самостоятельно. На этом очередной отрезок жизни был завершен. А еще через месяц я приехал к Ларисе, мы о чем-то разговаривали, и вдруг она сказала:

– Знаешь, вчера к нам на работу приходила Борина жена.

– Зачем? – спросил я.

– Жаловалась на меня из-за Бори.

– На тебя? За что?

– Я за него замуж выхожу – спокойно сказала она.

Я не мог сказать ни слова. Это было настолько неожиданно, как будто, свернув с Садовой, где располагался наш ВЦ, на Сретенку, я увидел небоскребы Нью-Йорка.

– И что же… давно? – наконец выдавил я, с трудом разжав губы.

– Да, порядочно, – ответила она.

Мир рухнул. Придя домой, я, не раздеваясь, плюхнулся на диван и не заметил, как заснул. Мне снилась какая-то ерунда: московские дворы, помойки рваной бумаги, заборы. И вдруг я обнаружил, что иду по незнакомому переулку с Высоцким. Мы курили и разговаривали о чем-то очень интересном. Но его слова я тут же забывал. Тогда я, пытаясь сосредоточиться, попросил:

– Скажи еще раз главное. Я забываю твои слова.

Он бросил под ноги окурок, наступил на него ботинком и сказал:

– Ты разрушишь этот режим. Понимаешь, только ты один можешь это сделать. Иначе я бы не говорил с тобой.