Читать книгу Пролежни судьбы. Книга вторая - Владимир Кукин - Страница 2

Не будет оправданья тем, кто впал в угар

минутной слабости, ожесточась сердечно,

прервав самоуправно жизни божий дар, —

грехопаденьем душу покарал навечно.

Семнадцать дней в аду иллюзий

в ожидании Божественного разумения

распутывая чувством узел

прожитой судьбы дарованного назначения.

Рынок приучил меня к терпению. Огрызаясь, третий день Татьяна ждет ответа. Легко ведь, зацепившись за слова, рифмуя, уточнить: желаешь страстью ночь или досужий день. Каким венцом украсить слог?

Лавровый венок – для прославления победы!

Виноградная лоза та праздники венчает.

Вьется плющ, вкусивший вакханальных оргий беды.

Кипарис скорбит и жизнь молебном погребает…

С Татьяной много пережил, но думаю, что не исчерпана повестка стихотворного взаимопонимания.

– Солнечного утра неотъемлемая часть –

звездность ясная с задумчивой луною;

снами беспредельно сладостна Морфея власть

с пробуждением в раю земном с любовью.

Верность колыханий чувств –вот вечный стимул жить,

цветопредставленья упиваясь царством,

горечью застенчивости я учусь любить,

богатея опытом в борьбе с коварством,

собственных надежд и дерзостным упрямством…

И это ей отправил на поклон для растерзания?

Застенчивость коварная!

К любви на стажировку;

пресыщенность бездарная!

К Пегасу на парковку…

Мысль сбереги к моменту, если вдруг почувствуешь, что Таня вздумала уйти и дополнительный издевки стимул ей не помешает.

А пока ты с будущим Татьяны, в собственной судьбу играясь, не определился —

Блаженствуй в признаках любви вседозволеньем,

украсив статую мечты достоинствами Галатеи;

к страстям Пигмалиона тянет поклоненьем,

жизнь прошлого возобновить в воспоминаний мавзолее?

Таня понимает, что повадками характера не тянет на стервозу и может преспокойненько рассчитывать на длительное, обеспеченное приключение любовное; и, испытывая неудовлетворенность зыбкостью подобной связи, озираясь участью, надеждою искать в подвластной ей среде момента избавления. Ну, а пока:

В запойной грезами ловушке,

с ретивостью строптивой прагматизма,

нуждой участвует в пирушке

чар потребительского деспотизма…

Я всегда испытывал не только тягу, но и зависть (назовем ее белесой) к поголовью вспыльчивому, но молчащему себе на пользу. И чем дольше длилась пауза, тем смешнее выглядел болтун досужий, извивающийся бодрости успокоительным плющом… Эвелина.

Смысла нет, одни слова, слова,

витиеватости раздумий жидкий стул

льется сквозь порока жернова,

и фоном уловим лишь интонаций гул…

К жизненной карабкаюсь кончине, пафосно молчать многозначительно не научившись, в ощущениях улавливая колебание правдоподобности момента. Рогожинская проницательность загадочной большой души, решительной и беспощадной. Мое молчание еще ужасней внутренним предельным напряжением, не дай Господь наружу бросить тень затмению. Слова укрытие от беспрестанной изнурительной работы мысли. В профессии легко схватить идейный шелест, набросав эскиз; а в жизни – толчея рифмующихся беспорядком чувств, нагромождение размытой образности строк, подсказки ждущий свыше.

Мышкинское самовыражение – искусный почерк, интонация душевности каллиграфическая, подражанием готовая впитать вниманием, настроившись на окружающую бездуховность мелких пакостных страстишек прорву, ищущих возможность выгодно преподнести себя, подмазываясь под властности богатство. Характеры романа перекочевали в нашу жизнь с мотивами поступков и моралью веры в безнаказанность судьбы. До любви ли им?..

Над собой глумлением забрел в непроходимость философских измышлений персонажей Достоевского, которых Таня познавала, «наслаждаясь» жизнью. До любви ли ей в проблемности житейской, подчиненной выживанию…

Тихохонько! Ну, вот – привет от Тани.

Намекаешь, что глупа упрямством

и слепа, не отличая день от ночи?..

Пробудись! В раю… сбрось робость чванства.

С сонным морфинизмом полыхать не очень!

Я скучаю…

Солнечного утра неотъемлемая часть –

цветопредставление зари любовью,

царственно указывает дню чья власть,

не горюя верным опытом раздолья…

Чудесна вариация на тему: «Кто там еще неопытен в любви?». Сдвинул поэтическую беспредметность в русло материальных удовольствий? Инициатива – есть, осталось с адресом определиться.

Ущербность распорядка наших выходных, не совпадавших: суббота, воскресенье Таня на работе, в то время как моя беспечность отдыхала, усугубляя нашу разобщенность во взаимной изоляции. Независимый свободный график на работе позволял мне понедельник отрабатывать в субботу и с Татьяной провести ее свободный день.

Освобождая Макса от моей любви засилья, на сутки мог его определить на жестокость попечительной заботы сына. Об измененьях распорядка выходных я Тане не сообщил, готовя ей сюрприз; спонтанная реакция – подарок лучший за труды; прикусит ли язвительность охоту языкастых слов, узнав, что я готов отдать ей выходной?

Не навязываясь намекнуть, а там посмотрим на реакции отчет.

– Что власть без верноподданных величества – мертва.

Позволь же мне, хоть на задворках жизни бала,

почувствовать, что значит поклоненья кабала,

и роль примерить серенького кардинала.

И в царстве вечном радости, печали и надежд

явлюсь застенчивости верностным поклоном;

Амур, принарядившись, выслал чувственный кортеж…

Дивясь, природа станет нам достойным фоном…

Звучит, как одолжение бесчувственного пафосного чванства. Кипучесть страсти стала походить, под остужающей разлуки дуновением, на прохладительный напиток расслабляющего удовольствия.

Умеренно и по глоточку смаковать угоду,

напитка грез, буянящего мыслей пестроту

телесной надобностью веры в творчества свободу,

подбадривая внутренних чертогов красоту…

Опасная тенденция, ведущая к закатной неудовлетворенности. А хочется приблизить Таню, как ребенка, обласкать своею властью покровительства и чувствовать, что это на мгновение: он убежит резвиться… И будешь за нимфеткой, словно Гумберт, наблюдать «…дабы узнать сразу, по неизъяснимым приметам – по слегка кошачьему очерку скул… маленького смертоносного демона…». Твой демон – у тебя внутри, а кто твоя Лолитка? Как же много черт на пленке памяти, готовых сразу в идеал оформиться: губ складочка и ракурс поворота шеи, глаз надменная икринка и распахнутость раствора ног… – Елена? Та, что войны затевала и избиению камнями преградила красотою путь? Бред поколения героев, женихов, увидевших свое в принцессе двенадцатилетней. А что же видела она? Боги не всесильны, мощь их топчут женщины разгулом прихотей, бездарностью желаний и междоусобицей. Завоюй меня! Какой ценой?

Какой ценою оплатить безмерности тревог,

летящих вслед за ясным пониманьем власти…

Затянут насмерть Богом искушенья узелок

и непосилен он развязыванью страсти.

Навечно с ним, хоть сердце разруби на части…

Достаточно критично ты относишься к себе, и в этом твой снобизм. Взгляд на себя испорчен опытом, рожденным отношениями с людом, и поэтому ты так высокомерен, зная: ошибаются они, пытаясь строить маской панибратства взаимоотношения, авансом им врученной общим бескультурьем. И тут же слышишь: не такой, как все. Такой, да не как все. Примитивней нужно быть для понимания толпы, ведь Таня смотрит на тебя оттуда. Ее природный ум не может скрыть прорехи воспитательной усердности бездарного образования: «…Печорин покраснел: ему было стыдно убить безоружного…» А хвалиться самообразованностью ни одна из женщин не решится: прагматизм настроенности на сегодня им мешает в будущее заглянуть. Снисходительный апломб Татьяну обижает, а возможно – бесит с колкостью желанья наказать, но повод больно уж нематериален дать ему разгон, идущий поперек приятностей других. Здесь она себя и потеряла. Анализ твой не для любви, а для разлуки; ты не должен покидать ее… А любопытно: почему сословие жеманное, в открытую, мужчин не вызывало на дуэль?

Вот где бы беззащитность оголилась

жестокою бескомпромиссностью уступок,

услугой ради жизни не идя на милость,

до дна испив отмщения победный кубок…

Твоя дуэль с Татьяною не прекращалась ни на миг и продолжение последует. Ты дешево пока отделываешься. Тонны парфюмерии расходуются, чтоб мужчина был уступчивее материальными достоинствами победителю в негласной с ним дуэльной схватке…

– Согласна быть и на задворках королевой бала, без верноподданных в природном царстве скука!

Понаслаждаться б кабалою стойкой кардинала,

кортежем властвуя амурного досуга.

Смешанная полом стихотворная дуэль.

Экспромтом здесь совсем не пахнет;

вдумчивость, со смыслом расстелившая постель,

прицельно по исподней бахнет…

Работа, предваряющая жесткую посадку на очередной виток спирали озабоченной бесхозности, шатающейся праздно с рынком фондовой напыщенности, материальных благ душевных.

Бал на задворках без кортежа – скука!

А царством наслаждаясь, распоряжаюсь – Я!

лелея сладь кабального недуга —

любовью верноподданного кобеля…

Накрутил себя опять разумностью Татьяны, взвешивая измышления, понять пытаясь. Ее программа в генах и не объяснима. И не ищет подтверждения и ссылок, а работает себе во благо.

Твое же игровое слов метание на месте топчется, не зная, что придумать, чтоб себя расшевелить.

Таня, ускользая от забот, живет играя;

ты заботы – перекладываешь на игру;

столкновеньем целей поле игрищ предлагая, —

мысля в единении, желание запрячь в узду…

Эмоциональность-то прибереги для парных сцен, а то, когда ты Таню чувствуешь вблизи – спокойствие, подобное церковному затишью отпевания с мерцанием свечей и с холодящим блеском пестроты иконной опекает душу. Чувство странное:

– Телесному всесилью ада поклонение

призывом наркотического вопля:

сознания мобилизовать все сбережения

исканием внутри себя, ломая копья.

Загадочностью недосказанности дымкой,

укутанное образности покрывалом,

заманит жизненною чувственной слезинкой,

успехом зависти забот коснувшись жалом.

Триумф произведения искусства плоти —

непостижимый воплощенья смысл глубинный,

мысль самобытности на зрелищности своде

поэтикою празднует полет вершинный.

Ни цель, ни смысл, ни утешение для жизни –

переживаний рефлексия – взгляд престижа,

стремленье подчиниться в встречном деспотизме

велению любви – угодливости свыше.

Накропал, собрав все в кучу: самобытный ад и рефлексию свыше… Пошли сумбур написанный Татьяне; рецензию получишь на заказ в расстрельном стиле скрежета коммунного соцреализма.

Ясностью желаний серый кардинал

Мышкину натужно подражая…

«Рыцарь бедный», коротая времена,

ждет, когда стегнут хотеньем рая…

Не только ты перевернул страницу жизни; Танюша тоже не желает повторения – тип не тот, что топчется на месте, подкармливаясь терпеливо тем достатком, о котором ты слагаешь вирши под бездушность узаконенной стабилизации домашнего уюта. От красоты достоинства Татьяна хочет получать незамедлительную ренту ежечасно, и твой подход к ее богатству несравним ни с чем. От этого терпение повтора вышло на повестку дня.

Возьми меня – я жажду встряски,

без оговорок и условий –

всю, полемикою тел острастки

балуясь, в вольно дышащем люблю…

С природою в обнимку легче будет отыскать связующую общность интереса, что сломает твой свободомысленный любовный рационализм. Ты ее втихую бесишь недоступностью рассказов о былом. Ее там никогда не будет и с этою потерей ей смириться не удастся. В яркости любовных приключений ей желанно ощутить себя в недополученном мечтами воплощении.

Сыграть с фантазиями в прятки,

заманивая прошлым в никуда,

не пряча опыта подглядки в забавах,

ведь душа в них молода…

Твои попытки рассудить поступки Танечки опять нарвутся на уставший изоляцией тупик. Будь проще, радуйся тому, что есть.

Не заразил ты Таню колыханием, на показуху, чувств; спокойная размеренность, вкушающая должное пренебрежительной улыбочкой достоинства, твоих заслуг способности снижающей до среднестатистических. Обычная привычка женщин: выделившись из толпы благодаря мужчине, огулом сваливать их в кучу недостойных.

Ты кто – вселенная, Господь? А чем ты лучше предыдущих – докажи, завоеванием прав прикоснуться:

К величественной кладези заслуг

природы, изваявшей чудность самомнения,

жеманства и кокетства вечных мук,

мир покорять истерикой стервозной рвения…

Выкрикивая лозунги клеймящие, ты остаешься верностным поклонником всей отрицательной роскошной атрибутики, желающей себя почувствовать в любви – единственное из занятий, стоящее жизни и заставляющее напрягать весь материал расходный дум.

Источник вечный творческой беды:

несовершенством расписать красоты храма, —

скачки идей сюжетной бедноты,

в урывках чувств – спрессованная панорама…

Боязни лень парадоксальная идти на обостренье разбирательств с Таней – возрастное опытом недомогание, во всем смотрящее на вал последствий без желания проблемы разгребать. А как же «Близнецы» с их вечной тягой к новизне? Хоть бы словечко услыхать виденьем сна, что все это не зря затеяно мечтою, продирающейся сквозь года скитаний неустроенности внутреннего мира, бедствующего тяготением к возвышенности чувств, с вопросом безответным: все это для чего?

Надеюсь, Таня та заветная отмычка, отпирающая выход мне к познанию…

Вот и расписывай скачками и урывками:

подарочек природный – совершенства храм;

просвет души, держащей под замком улыбками,

молясь уединенно внутренним богам…

Не удается сбить настройку у Татьяны, переключив на восприятие наружных составляющих престижа счастья. Закрытость ищет равнодушно стойкую внутри себя опору, не нуждаясь в приукрашенном ее показе. Система ценностей хранится вне доступности для обозрения, а значит и не подлежит угрозе перемен. Зачем самодостаточности путаться в сравнительном анализе? Образная глубина ее не увлекает. Самобытность вне толпы тихонечко с улыбкой наблюдает, суть не выворачивая наизнанку, кадр мельком анализируя. Водитель на дороге, где все вместе, но и каждый по себе: взгляд узкий и прямолинейный на маршрут. Попутчики? Симпатию приятельски друг другу выражая в постельку плюхаемся низменной нуждою?

Мечты притихли в кувырканиях либидо.

Сердечная лояльность обрела привычку.

Скабрезность мыслей не кривляется обидой,

а чувства – словом не вступают в перекличку…

Как на чувство спровоцировать Татьяну, со слезой неудержимости и злобой на себя в бессилии ответным поклонением разжиться? Телесной адаптации для этого ей мало. Няма для нее придаток завлекалочка для пробы экспериментальной: а вдруг что интересненькое да случится! Попалась, а что дальше делать и не знает. Попробовала, для острастки, распрощаться да не получилось. Но причину откровением не выложила. Почему?

А ты хотел, чтобы молились на тебя,

затаившись всхлипами в ночи;

кумиру стихотворного житья

отсылая благодатные лучи?..

Дождешься?.. Дождался! Приглашение?

– Телесами по какому поводу вопишь,

сбереженьями ломая слезно копья?

Поэтической загадочностью спрятав шиш,

празднуя, шлешь зрелищно триумфа хлопья?

С жалом деспотизма от успеха видишь цель

с верхотуры страстного престижа?

Зависти прервав переживаний канитель,

явишься ко мне веленьем свыше?

Ну, и попробуй-ка, отредактируй Таню…

Погрязнешь в собственном позоре!

Утерла сопли горделивому страданию;

кто властвует сейчас в фаворе?

Умом, исходно, коротки ручонки –

слов удальством переиначить…

Бодливостью вне конкурса девчонки

весь мир собою озадачить…

Татьяна гордою проблемностью характера себе самой мешает регулировать настрой свободомыслия и никому не даст влиять смутьянством на процесс. Но ее инициатива простирается лишь на насущные проблемы повседневности, где интуиция сильна; а будущее стопорится непонятною неуправляемостью, и жизнь ее, с внезапною кончиной мужа, горестный тому свидетель.

Неистовый напор вкушения момента

нектара власти, обещающего дум небытие,

адреналина вброс душевного крещендо,

либидное начало пригубившего свое…

Ты для этого ей нужен! А не для платонического стихотворчества на расстоянии. Признайся, ты бессилием духовный мир ее завоевать унижен.

Перетряхивая классики шаблонность,

ковыряешься уделом вольнодумства,

фальши взгляд отсеивая непригодность,

завлекаешь мыслью счастье для безумства…

А она, орудуя не менее талантливо словами, без глубины познаний, а практическим умом, их не берет в расчет, как суть, отображающую образность мышления. Творить? Зачем?

Зачем творить переплетением извилин,

без толку выворачиваясь наизнанку,

обрушивая в никуда бредовый ливень,

образностью угодив в безумия приманку…

Ты замечаешь у Татьяны негатив, который действует разъединяюще. Все это было, но выходит на передний план сознания, причиною пугающей перспективу связи продолжения. Таня…

Превосходством танца неповиновения —

источник слезности переживаний —

мечты ласкает долей излучения,

собою украшая вольных дум розарий…

Неподвластен ты сопротивляться этому. Ее в свои активы записав, цепляться вечно будешь за возможность мизерную отстоять ее в причинной подоплеке к расставанию. Это подтверждает время, проведенное раздельно. Знать бы, для чего понадобился Тане одиночества отгул… Не понять, как не понять процесс ее мышления. Ты вспоминаешь, приплюсовывая опыт – мыслишь; а она – рывками движима событий: разовый поступок без анализа последствий навлекает строй последующих действий. Но зачем?.. Так получилось!

Зато с какою озабоченностью все они относятся к подбору гаммы цветовой одежды, не дай-то бог оттенок чтоб не совпадал у сумочки с ногтями, крашенными на ногах. А если полумрак?… И мне раздеться вдруг придется? Белье не подобрать – какое горе!

Все! Я дома остаюсь. Для женщины мужчина то же, что комфортная одежда, нежить и ласкать обязанная, но…

Не затенять красотностей достатка,

завуалировать изъянов скромные черты,

богатства чтобы ощущалась хватка,

но не стесняющая вольнодумства суеты…

А что там под подкладкой? – Да кого это волнует! Инстинкт врожденный – опираться на защиту избранных самцов присущ всем дамам, и Татьяна здесь не исключение. Но в ней живет дух неповиновения, не опускающий глаза при взгляде на мужчину. Самостоятельность, пришедшая из детства, приучила Таню в жизни полагаться только на себя – вот что подкупает безвозвратно.

Березовая хрупкость стати,

красоты и воли сочетанье поз;

и дал же Бог тревог отраде:

раздражительность характерности гроз…

Выбирай: обеспокоенность судьбы,

проблему, тянущую на себя,

не подчиненную канонам власти,

чувствительности с аппетитом голытьбы

паши страсть необъятного жнивья

удел свой в счастье…

Как представляешь ты ухоженность спокойствия седин в компании мурлыкающей Тани? Оставь ты все как есть: сцена с закулисьем и парадный выход из своей уборной… Отыграл на сцене приключений у судьбы и на заслуженный покой в воспоминаниях о чуде. «Но нет одиночества больше, чем память о чуде», Бродский «Любовь сильнее разлуки, но разлука длиннее любви».

Непримиримое упрямство. Мы с Татьяной овдовевшие… И у каждого в запасе собственное чудо… которым никогда не поступиться. Это нас объединяет и разъединяет на сценическом просторе жизни – в постановке, памятью разыгранной.

Непримиримое упрямство одиночества

судьбою разрисованной картины,

палитрой горькою владычица пророчества

детали уточняет до кончины…

Не слышит Таня горемычости твоей судьбы: имеется своя. И если ты ее на задний план отодвигаешь творчеством любовным, то для Татьяны это толстокожести защитная стена, которую она осилить не пытается. Вот и суждено тебе за собственное чувство побороться с тенью Таниных забот, и победителем в заочной схватке наших судеб быть тебе не суждено. Планчик набросал с перспективой результата – вперед к реализации, проверь себя на прозорливость, Таня заждалась.

– Когда прервешь переживаний, сжалясь, канитель?..

И отворишь веленьем свыше будущего дверь?

Функция изобразительности слов

конструирует посреднический мир

миролюбием лояльности оков,

волю натирая до кровавых дыр.

Мышкин?.. в покорности, следящий за своей судьбою и пыхтящий против чужеродности католицизма. Он статичен, и события вокруг него цепляют и влекут его никчемность по протокам чуждых жизней. Бездеятельность полнейшая, одни слова, нанизанные на эмоции с любовной отстраненностью сочувственной морали.

Не хочу плыть по теченью Таниных мечтаний. В один момент она назло взбрыкнет, как Н. Ф., и не хочу я в подвенечном облачении гоняться за порядочностью обещаний.

– Я явлюсь мутить озерную водицу,

грациозность поражая лебединую,

гордости природной пригубив частицу

рыбьей сухопутно-звездною личиною.

Ласкою включившись в хоровод «близняшек»,

в камерной среде доверчивой пикантности,

чувствами щипать не лепестки ромашек,

а дразнить век нескончаемый кабальности…

Заигрывая, прогнозируешь ответ? С Таней все получится иначе. Ее затейный мир логически не видит цель, ей занимается успешно половая принадлежность, но напоказ не выставляемая гордо, и большинство подобных ей скрывают равнодушием небрежным внутреннее почитание: хотите заиметь?.. – а как там цель моя? Захочешь – «Все отдашь». Отдать всего себя любви с недвижимой надстройкой и фундаментальной стойкостью? – Не жалко. Но у Татьяны в глубине души живет чертенок дерзкого пренебрежения, дающий знать ожесточенно редкими, но меткими заявками исконно национальной пагубной забавы – всеосмеяния, переходящей в беспощадный бунт… с раскаяньем на пепелище. Знакомо: сам неоднократно пережил подобных вспышек горестный ожог неадекватной злобы, сдерживать который помогает уровень культуры. У Тани фактор сдерживания другой – боязнь расстаться с тем, что ей приносит удовольствие. А ты любитель поиграть, небрежно, за руку ее подводишь к грани, за которой начинается раскованность натуры.

Истошностью умишка дьявольских объятий,

честолюбиво упиваясь эгоизма благом,

укором чувства низвергают в ад проклятий…

страшась потери, что идет за их гневливым шагом…

Которую подругу вспомнишь, легковерностью споткнувшуюся о подставленную испытаний ножку, и напиток провокаций выпившей не распознав его?

Себя наказываешь творческим мытарством,

сюжетным интересом вскармливая скуку,

и с жаждой отклика накопленным богатством

ума и сердца радуешься перестуку…

Почему сомнений столько, вслед глядят Татьяны? Тревожность боли, не желающей повиноваться равнодушию уклада отдаленности, не подающемуся разрешению. Усилье сделать, чтоб преодолеть разрыв никчемной бреши расстояния. В бессвязности сомнений грезить беспокойным прошлым обреченно, с каждым годом замедляющим поток переживаний, или двигаться навстречу будущим в судьбе, где «Помешались на надежде и кроты»…

Вот и еще одна такая же:

– Когда прервешь переживаний канитель

и явишься мутить личиною «близняшек»,

кабальностью ответишь за безрадостность недель,

что вдалеке щипал невинности ромашек.

Не ускользнешь, хоть обрядись ты в чешую,

пикантность камерная вскружит хороводом?

Уже вскружила. Но грациозной гордостью терплю и приплюсую век затрат к твоим расходам.

За что ты любишь, тем тебя и взгреют.

Другая утаила бы угрозы. У этой:

Принадлежности душевной образок в глазах

откровением вверяет судьбоносность клича,

встречным заголовком провоцируя размах

на безжалостность трагикомического скетча…

В дорогу: вновь вокзал и электричка в направлении, в котором все известно и покрыто интересом мрака. Пишу и чувствую, как, внутренне сопротивляясь, я пытаюсь расписать перо банальностью сюжета. Нет, не внутренняя сила тормозит, событие давно уж состоялось. Память не желает повторения: ведь чувства те же, что испытывала уж неоднократно, по дороге к Тане.

Жара и круговая болтовня по телефонам, сцена склочности желаний в монологах с пустотой; внимание рассеивает мысли, в отличие от направления на море, где публика расслаблена на предстоящий отдых… В этой электричке, отоваренной столичной сытостью, домой спешит провинциальная толпа, и ты опять чужой и беззаботный.

Предвкушеньем замеряя невидаль дорог,

в поиске любовной сладости удела нивы,

снарядился творчеством за тридевять земель челнок

бездарью облагородить несусветность дивы…

Прибыли. Станция уже не вызывает впечатлений новизны и начинает разбираться на детали неудобства, отличающих ее от ей подобных типовых строений. Пустынно вдалеке от оживленных трасс перемещения народов. Затишье у билетных касс до следующего отправления. Татьяна задержалась на работе. Напротив станции тенистый парк прогулочный: скамеек нет, ландшафтная ухоженность, но без удобств для созерцания. А для кого? Транзитников не кормят здесь, а местным что вдали от центра парковаться. Ну и конечно, памятник, достойно город представляющий, и обязательно воздвигнут эпосный герой, пасть разрывающий заморскому чудовищу: не суйся, мол, сюда, коль вздумаешь приехать по железке.

Обычно скульпторы подобных монументов из бетона, насмехаясь над своем героем образным подкладывают местному Гераклу скрытную «свинью», читаемую только при внимательном досмотре композиции. Спереди – все пафосно и чинно, гордости полна личина. Зайдем-ка с тылу монумента, причину вызнав инцидента. Так и есть: мифологический борец в борьбе с зубастой нечистью сандалии на боевой ноге лишился, предъявляя пятку заду… А вот опорная обута! Куда ж обувочка запропастилась? «Ах, бедный Йорик!» Сандалета в пасти кровожадного чудовища. Не за Отчизну борется герой: мстит неразумной твари за штиблету съеденную, шнурки которой меж зубов болтаются.

Чего шипишь, посмеиваясь над произведением «искусства»? Удовлетворен, подкравшись к городской святыне сзади, ахиллесову пяту нащупал? Как все, лицом к лицу, не можешь любоваться взглядом каменным победы над отрыжкою чудища? Ведь так и норовишь:

Жизнь до подноготной вывернуть изнанкой,

раскрутив идеей до корыстной силы,

преломляя искренность души огранкой,

пыли наглотавшись в книжном закулисье.

Глазомером опытности представлений

перед творчеством расшаркаться почтением,

вкус изобличив, изюминку решений

и в себе подхода узость умозрением.

К совершенству путь познанья бесконечен,

Возраста потертость оголяет мудрость…

Таня…

Спокойствие улыбочное на лице:

жизнь приветлива и в захолустье,

в природном, заповедном, девственном ларце,

красоты душевном устье…

Цветочный аромат вручен, приветственный, чуть робкий, поцелуй и встречный дерзкий взгляд… Поехали.

Пустынных улиц тишина; и одиночки бродят в поисках укрытия от солнцепека. Мы подъезжаем к величавому сараю с неухоженной фасадной мощью трехэтажности, внушающему удивление: кому, в провинциальной приземленности, взбрело воздвигнуть памятник архитектуры в стиле мрачного, барачного авангардизма?

– Мой дом, указывая, гордо просияла Таня.

– Как он тебе достался, неужели по наследству от царизма?

– Смеешься? Мы его приобрели на городском аукционе.

– Многих претендентов отсекли, желающих пустить его на слом

по окончанье капремонта?

– Мы с мужем…

– Поздравляю! Реставрация немного, правда, затянулась…

– А ты знаешь, сколько там работы? Но второй этаж почти готов.

Пойдем, я покажу, а заодно постель захватим. И на природу…

– …приговор, что пожинает безрассудность,

Как шлейф забот, что тяготами вечен…

– Ты это о чем?

– Перед творчеством расшаркался почтением.

А пред долей оптимизма – огорчением…

Первый земляной этаж для обозрения закрыт: бурелом стройматериалов. Лестница наверх украшена гирляндами цветов бумажных и раскрашена по-праздничному позолотой бронзы с поднебесною голубизной – дорожка в Рай?

– С такою помпою встречают только в загсе. Знал бы, приоделся.

– Сойдешь и так, смеется Таня.

– Там наверху сейчас хлеб-соль вручат с наперсной окольцовкою?

– Совковую лопату мусор разгребать… жених! Что, испугался?

– Отцом ребенка можешь и не быть, но расписаться ты обязан.

– Не бойся, дом ребята украшали к свадьбе дочери…

– Украсили бы капремонтом…

– Знакомься Павел – мой сынок.

Высокий и упитанный до рыхлости, чуть старше двадцати, молодцеватый парень, рядом с щупленькой миниатюрностью Татьяны он казался просто огромадным.

– Крепкого наследника вскормила.

– Ростом в папу, а упитанностью в деда, видимо.

– А трудолюбием?

– Наверно, в маму.

– Чувствуется, дом без мужика. Просторно у тебя, высь потолочная – руками не упрешься.

– Вот-вот, ремонт-то, знаешь, обошелся…

– Предполагаю, дом капитальный, что здесь было раньше?

– На первом этаже – библиотека, на втором – контора. Входи, здесь спальня.

– Подобный будуар воображением я и рисовал – здесь правит

Няма, а на кухне – Таня.

Кроватка у тебя уютная; как спишь, в длину иль в ширину?

– Пару раз и с этой скатывалась ширины, цепляться не за кого.

Хочу повесить над постелью легкий занавес.

– Балдахин мечтательный над троном сна,

расцветает под которым грез весна…

– Что-то подобное, но как сделать это – я пока не знаю, стена регипсовая, может и не выдержать.

– Фрески не рисуют на заборе,

вечность не облагораживают на трухе…

Капитал нуждается в надзоре

и приумножается не в замках на песке.

Теперь я знаю главную твою проблему. На поднятие торжественное занавеси пригласишь?

Если будешь хорошо себя вести. Не смейся, я хочу, чтоб было все красиво.

– Глядя из кровати или на кровать?

– Просыпаясь видеть красоту.

– Из позы той приветственной, что утро пробуждением встречаешь, трудно разглядеть душевной красоты призывность, если к ней с букетом не подкрасться, но очертания ее красотно превосходны.

– Не заигрывай, бери постель. Сегодня ночь у нас в мотеле на колесах. Заедем в магазин… и на природный фон, как ты хотел.

В дороге:

Опрокинулись ушатом небеса,

июльский всепотопный ливень –

шаловливая разминочка Творца

показывает грозный бивень…

Мы припарковались у обочины, настолько сильно поливало.

– Куда мы едем, расскажи?

– В заповедник. Мы часто с мужем отдыхали там.

– Смерть его характер твой переменила?

– Я к жизни стала относиться по-другому.

– Смакуешь каждое мгновение?

– Точней не скажешь.

– Расскажи о нем, хотелось бы представить человека, совладать с тобой способного.

– Со мною трудно.

– Это утверждение?

– Я не терплю…

– Обиды.

– Вы по характеру с ним схожи.

– Не думаю, иначе бы в тебе не накопился камнепад сарказма.

Он был жестче? Не говорил, чтоб прикусила ты язык?

– Взглядом.

– Он мог ударить?

– Мог, того кто неожиданно меня заденет.

– Сама же ты не лезешь на рожон.

– Зачем?

– Ты не беззащитная ромашка,

с которой, проверяя чувство, лепесточки рвут, —

опьяняющая разом бражка,

исповедальной похотливости развязный кнут…

Со мною проще, я в отношениях любовных бережлив и не смогу, приблизившись к желанию, ударить.

– По-разному, но добиваетесь-то одного.

– И как успехи? Перенял я эстафету, в которой победителя не будет: судья уж больно своеволен, может отстранить от состязания. Свою ты знаешь слабость, в этом – сила.

Шоком грань доступности перешагнуть,

интимом беззащитности зажечь свечу

и в потемки чувств указывая путь,

насмешливостью дерзкою шепнуть: «Хочу»?

– Твои слова воздействуют сильнее взгляда. А взгляд – задиристой надменностью тревогу вызывает, как будто что-то у меня не так.

– Подневольность скрытная

тоскою преданности защемит…

Воля челобитная

чувством разжигает аппетит…

– Твою я тоже знаю слабость, но ты ей полностью не отдаешься, не то, что Саша.

– Отдался бы желанию и стал бы эгоистом для использования разового, и для злобы, и досады, у которых продолженья нет. Унизить и расстаться акт для подворотни, когда уверен, что другого раза у тебя не будет: она же Королева. Желанию отдаться и забыть… Зачем пленительность завлек?

– Твой эгоизм опасный – он неволит душу.

– Ваш эгоизм воспитывала кротость,

что под свое желанье стелется угодным плющем,

в отплату благородности – вельможность

убожеством воздаст, калеча нравственную душу…

– Сможешь повторить, что только что сказал?

– Мысль для актуальности прочтения. Попробую, но через пять минут, когда осядет пена.

– Поэтому с тобой и трудно: мыслей вольное нагромождение опережает понимание.

– Ты этим не страдаешь: интуитивность понимания опережает мысль мою…

– Когда ты рядом – шепчет: «Я хочу тебя», когда ты вдалеке – дурачится загадками.

– Когда Ты рядом, шепчет: «Докажи – любя!».

Когда вдали – в тоске, дурачит снов разгадками.

Скажи, а с мужем у тебя противоречия не возникали?

– Он не любил, когда ему перечат и… А почему ты спрашиваешь?

– «Души не чаяли», – это не про вас. Он не первый у тебя мужчина.

– От тебя не скроешься. По-разному бывало, но когда он заболел, жизнь наша изменилась.

– Мучает один вопрос: «А почему?» «Мы жили счастливо, но муж уж десять лет как умер?..»

Власть эгоизма ущемляет кротость,

что под диктат желаний стелется угодным плющем,

а Бога благосклонная вельможность

спокойствия роскошеством укроет нравственную душу…

– Я так и знала: ты не сможешь повторить, не изменив первоначальный вариант своей тирады.

– Я тугодум,

но не для дум:

для бессмысленных души повторов,

актуальность потерявших норов.

– Вот так же ты во всем: отслеживаешь актуальность, и Таня

может тоже вдруг ее лишиться.

– Актуальность беспощадных чувств во власти Бога;

узурпировать их пыл под силу ль смертным?

Смерть любимого – страшнее, чем туда дорога,

жизнь хранит и поощряет чувству верных…

– Откуда ты берешь богатство это?

– Не ведаю. Внутри звучит аккордом текста,

к мысли выставляя комментарий свой

бескомпромиссностью навязанного шефства,

властно управляя речевой строкой…

– А я вымучиваю строки, а память никудышная, и на пути к бумаге их обязательно посеет где-то.

– Какую книгу ты последнюю прочла?

– Ремарка год читаю… до слез…

– «На фронте…», «Трех товарищей без перемен», «Под триумфальной аркой», «Время умирать», «Ночь в Лиссабоне»… «Возвращение»… «И рая не видать». Поехали, ливень вроде поутих.

Указатель – «Национальный парк». Проселок с рытвинами, словно от бомбежки, густота еловая и бережок песчаный, с чудною озерной гладью. Тишина безлюдья глаз с простором и без принудительных следов цивилизации. Последождевая свежеть и прозрачность красочной пейзажной вывески ушла на задний план, как только Таня оживила появлением ее.

Из машины выпрыгнув, босая, шла она, раскинув руки для объятий волшебства природы. Ноги окунув в водицу озера, маняще обернулась… Черное полупрозрачное в подсветке солнца облегающее платьице, и по диагонали во всю его длину грудь украшала яркость очертанья губ. Она стояла, руки обращая к небесам, вдыхая телом всем природы поцелуй.

Вдохновенья красоты гротеск,

зуд болезненный неистового взвизга

наслажденья ею – жизни всплеск;

женщина – предельность чувственного риска.

Образности игровой разгул,

волшебства колдующего повелением

верности, чтоб чувству присягнул,

Бога подношенье оплатив смирением…

Обнять? Нет, время не мое: сама с собой, с природою сливается Татьяна… Одним движеньем, через голову, ненужный платья лоскуток с себя сорвав, явила обозрению изобразительности красок наготу для опознания. Взглянула, улыбнулась непорочной девственностью умысла и отдалась озерной благодати.

Взбаламутив озорством беспечности простор –

темперамента ликующее половодье

с детством жизнерадостным вступило в разговор

безнадзорною призывностью души к свободе…

Резвящийся ребенок…

Нет с собою фотоаппарата, а то… Остановил мгновение?

Ты его и так все время тормозишь печалью: игровая киносъемка впечатлений документальностью сменилась стационарной выставкой запечатленных снимков. Динамика отсутствует. План образный, глубокий любования деталями: «Боярыня Морозова»…

След от полозьев на растоптанном снегу,

природы белизна на первом плане…

Что дрязги мелочные на ее веку? –

растают прошлым… нет их в вечном плане…

Ты где? В прохладности музея?

Предметные понятия упрятав в образ,

мышлением прикрыв свойств формы наготу

в сознание впускаешь игровую вольность

без принужденья оживляя красоту.

Дух, созерцая объективную случайность,

в счастливой середине помыслов и дел

обхаживает чувств достойную ментальность,

наладив паруса фантазий каравелл.

И бережливо, средь идейных побуждений,

осуществляя знойных замыслов разбой,

прикосновением к острастке искушений

не растревожить спесью красоты покой.

Оплатит щедростью разумная богиня

эстетикой самосознания искры…

И воспылает творческим огнем гордыня

вершиной беспредела жизненной игры…

Включись, ей одиноко; от этого и буйство, обращенное на гладь озерной неподвижности. Татьяна пред тобой устроила спектакль, всколыхнуть стараясь новизной устоев непокорных плановость, незыблемую распорядком жизни. Максик приучил…

Подсветка солнца несколько другая, и главное, что ты на берегу, а Зоя… Таня манит в вечности игру: двоих с любовью. Похоже, это твой закат.

Фотограф… С какою завистью смотрел он на тебя, отснятую неповторимость мига наслажденья отдавая. Чтобы он отдал, запечатлеть себя в том заповедном кадре? Как и ты, сейчас, наверно, все, что было после.

Мама… Разбирая документы, оставленные ею, я нашел журнальную обложку: ту самую… Жизни боль своей скрывая – берегла.

Все, что было после?

Отрезать жизнь от представлений,

вершащих предсказуемость событий;

наскоком недоразумений

обрадовать свершения открытий.

Остыть от мемуарной давки,

мумифицированных грез наскока,

без ностальгической добавки

морали застоявшегося смога.

Рискнуть запойно распорядком,

подставившись маршрутом под случайность:

сесть в поезд в качестве подарка

и не соскакивать, повтор – банальность…

Пока водицей причащается девица,

бесподобности соорудить алтарь,

чтобы верой в чудеса взметнулась лебедица

птицей счастья, улетающею вдаль…

Я изловил лебедушку, восставшую из свежести озерной нимфой, и, в полотенце обернув, отнес в разложенную в «бусике» постель. Таня… как она благоухала:

Капельки природы чародейства

сдобную осанку обняли букетом

благородства запахов семейства

экспрессивного цветочного балета.

Лотос чудный, лилия, кувшинка –

волшебство творца, украшенная нимфа –

ладанка любовного напитка,

сон касания божественного нимба.

Ощущений красочная гамма,

хрупкость чувственности нежным ожерельем

вновь прильнула к верности Тристана,

страстью сердца совершая омовение…

Единения с природой, красотой подсматривающей робко за любовью собственных творений легким ветерком дыхания, лучами солнца, ласковой игривостью щекочущих терпимость радости интимного слияния.

Пчела жужжаньем вопрошает: «Есть ли мед?»

Есть: для избалованного всеохватом языка,

диктуя любящему строчек наворот;

здесь: любимую поэзией возносят в облака,

стиха символикой рождая приворот…

На спинке у Татьяны:

Букв завитки сливаются в слова,

графической канвой выкладывая мысли,

души тревоги тайного тепла,

волнением ее любуясь без корысти.

Ласкай обеспокоенную дань

пламенным признанием прикосновений,

пеняя на убогости словарь,

не меняющий высокопарность изречений…

– Ты будешь молча баловаться только языком?

– Мое молчание, как песня многоголосья тишины, ласкающего поднебесья любви сердечной прямоты.

Я Вас любил… люблю, сомненья прочь,

неповторимости душевной болью,

что делает тоской – бессонной ночь,

а день – надеждой встретиться с любовью.

Я Вас люблю – безоблачностью дум,

любуясь взглядом на красы богатство:

подогнан ладно вольности костюм

в обнимку с темперамента пиратством.

На Вас молюсь распевностью стиха

и бессловесно верностью поступков –

плен счастья в искушении греха –

сердечной чувственности томных звуков…

– Признание наспинное не разобрать. Нельзя ли чуть пониже и с усердной остротой проникновения?

– Твой гормональный зов несет в себе

сладчайший отзвук дикости природы,

дай насладиться вкусовой мечте,

плетущей страстью жизни хороводы…

– Шерсть на мне всю поднял дыбом

страсти хоровод языковым нажимом.

– Люблю, как необузданный мотив

нервозной склочной радости нимфетки,

готовой на запойный эксклюзив,

рискованный демарш и без разведки.

Заповедное спокойствие глуши,

опоясанное романтическою дымкой,

наслажденьем раболепной госпожи,

за собой зовущей в рай интимною тропинкой.

Люблю задиристость любви оков

с бравадою свободной привилегий,

не признающих чувственных долгов,

сражаясь за исчерпанность мгновений.

Обладания роскошного покой,

подчиненного рассудку жизни привороту,

пиршество природы в радости мирской,

приговаривает жизнь к любви круговороту.

Секс в стиле архаическом:

Вечность не тревожит повседневный спрос,

дармовой беспечности секунды быстротечны;

в прошлом было все: печаль и радость слез,

смерть да детская любовь необратимо вечны.

Небрежный, неприкрытый, жадный для себя,

желаний повторить приятность прежнюю,

пригревшись у лучинки прошлого огня,

поджечь, стремясь, стихию глаз безбрежную.

Четкость роли, прагматический расчет,

обособленность уступок дерзости звериной,

властности экстазной буйственный заглот,

жизненности ощущений покорясь личиной…

Вид новый наркотического зелья – секс вперемешку со стихосложением. Работа мозга на пределе с выбором, что для него первичней: улавливать приятностей округу или забавляться образною мишурой. Я изменял Татьяне трезвою оценкою творящегося – достижение ее, внушившей беспокойство дрожи тем, что я имею, а иначе: со словарным творчеством наедине останусь. Катализатор сущего, вводящий в ощущение всеобщей растревоженности.

Привольности свободных правил пик,

удовольствие игры сознанья вне понятий –

рай, недосягаемость искусства шик

вдохновенья вечности божественных объятий.

Плод запретный осознания себя,

обнажением греховного начала пиром

доли мученика, жившего любя,

в счастье вдохновенья волею судьбы клавира.

Я прикладываю губы к Таниному сердцу:

грудь колышется взволнованным соблазном,

руки ловят воздух, счастья стон тревожит меру

сладострастия мучения оргазмом.

Любимой счастье наивысшее:

отдать себя для наслаждения утехой,

по благосклонности Всевышнего

укореняясь в жизни благородства вехой.

Бессилье тихих слез, пролившихся экстазом, –

волшебная награда для души поэта,

ласкавшего красот, сияющих алмазом

чудес телесных гордость вечного сюжета.

В мыслях заикаясь почитать стихи,

соразмерив теплотой души портрет живого

образа восторгом слаженной любви,

силы черпающих чувственным сужденьем слова…

Нужно это Тане? Для нее сумятица расходных слов, звучащих стройно, но невнятной мыслью, ковыряющих душевность… а зачем? Отдай, что есть, делами: ощутимо и наглядно. Вот где ощущение раздвоенности: тело не мое, оно принадлежит физическою подчиненностью инстинктов Тане. А поэтика духовности, не находя среды проникновения, за происходящим наблюдает. Нет нужды делиться мыслями, их рациональность может прозвучать рогожинской угрозой, а тогда?

Неприступная суровость, нрав скалы,

не дающая возможности объятий,

глушь расщелин, тупиковые углы,

стон обрывов и зловещий гул проклятий.

Запереть ненужностью влечений дух,

чувства обесточив волевым усилием,

вдохновенья песней не тревожить слух,

жизнь зашорив суетой мирской засильем…

Сколько раз ты так пытался поступить, сужая рамки восприятия тревожащей округи… Не получилось. Не твое убить, покаяться, на пару сидя у постели умерщвленной, наблюдая разложение мечты, благоухающей духами. Но что-то не давало сумраку ума проваливаться в пессимизм зловонья ада безрассудства. Проблеск красоты, не меркнущей в сознании и в оптимизме сумасшествия, как у моих собратьев «Идиотов».

Красоты хрустально-звонкий голосок,

выживающий сам, – прихотью природы,

новых ценностей несорванный цветок,

ароматом продлевающий породу…

– В молчании считать на мне мурашки долго будешь?

– Люблю мурашек темпераментный забег,

спешащих наперегонки в восторженной запарке

сигнал подать тревоги, будоражащих утех:

телесная готовность не скупиться на подарки…

– Мне нравятся твои подарки

без темпераментной запарки.

– Без черты подобострастия у тех,

чья телесность в вечном недостатке,

претендуя на подарочный успех,

не запеть в мурашечном припадке?..

– Песнь твоя то заунывностью плаксива,

то заумностью на редкость импульсивна.

– Голову кружить вам это не помеха.

Да и недоступностью ответить смеха

упрямства: за красоту должна быть плата,

напоминающая ты душой крылата.

Потакая слабостям красотным критиканства,

оплодотворяющего жизненный процесс,

фибрами чувств ублажаем их самоуправство,

рай земной воссоздавая волею небес…

– Потакая? Созданная вами жизнь земная

на словах напоминает о цветенье рая.

– Рай расцветает мерою любви —

мечты, воспитанной в душе;

себя гордыней сердца возвеличь –

рай будет даже в шалаше…

– Хочу! Введи гордыню в знойный раж,

Колесный содрогнулся чтоб шалаш.

Пальцем указательным, неспешно, как художник кистью, я разрисовываю прелести Татьяны. Власть полная касанием луча желания по точкам эротическим воззвания. Непомерной концентрации усилие дурманящую власть бессилия напором сладострастных мыслей разжигающее.

Сухость знойных губ и влажность между ног,

в жажде ждут припухшие соски прикосновения,

полон страсти пытки оголенный шок

в слепоте несносной похоти бед подчинения.

Как люблю я нетерпенье зуда,

голосящего обещанною снедью

трепетного вкусового чуда —

почесть самоволья парному веселью.

Вой желания, ретивость рук и губ,

на пути восторга слез к порочному сближению

исповеди тел, броском в инстинкта блуд

волей судьбоносных чувств, пришедших к соглашению…

– Ты опять не погасила ближний свет?

– Ты о чем?

– К нам вероломно кто-то постучал.

– Не слышала. Ты шутишь?

– Одинокий путник в наш шалаш незваным гостем попросился. Отпугнуть? Надену-ка бюстгальтер без трусов и свечку вставлю…

– А зачем? Прожектором уж лучше покрасуйся.

– А если без него вернусь?

– Нет, оставайся лучше здесь, пока цветочек красит спесь.

– Горные вершины, вечность подпирая,

Спят во мгле ночной,

Тихие долины – островочек рая,

Полны свежей мглой;

Не пылит дорога в ветреном покое,

Не дрожат листы…

Подожди немного, отлетит мирское –

Отдохнешь и ты!

– Что-то очень знакомое.

– Это я подмазываюсь творчеством к любимцу женщин Гете.

Пойду, взгляну, кто потревожил нас в минуты страстного покоя, предложив мирское.

Отдохни, подумай светлыми мечтами,

развлекаясь тем, что в жизни не сбылось;

опыт счастья горд не тем, что за плечами,

жадно вглядываясь в будущего злость.

Я ненадолго разгоню соперников испугом,

не лезут пусть в идиллию шалашную со стуком.

С природой, на сегодня, это наш заказник,

объединенного общенья ласки праздник…

Дивный вечер, мгла над лесом затаилась; озерная зеркальность отражает звезд печальный взгляд; уют природного затишья перед сном; луна зевает полнотой беззубой круга, провожая лучики последние закатных переливов… Кто же нас «фотографировал» со стуком, и какие снимки он предъявит?

Не жди, что воплощение вернет

мир радужный испытанного прежде.

Молитва обещает нам полет,

чтоб насладиться прелестью надежды.