Читать книгу Мой желанный - Владимир Лим - Страница 3

Утром долго плавала в бассейне, спрятав волосы под шапочку. Люблю воду, нырять, скользить у самого дна, так с детства; папа брал на озеро, мама резала красные крепкие помидоры, а я плескалась у берега, любила затаиться у дна – на минуту, две, могла и больше, но папа сердился, шел за мной в воду, нёс на берег, перекинув через плечо, посмеиваясь над моими детскими тумаками.

Из воды, за серебристой зеркальной гранью, видела Инну, сидела на краю бассейна, подошёл и стал возле неё мужчина, помахал рукой, высунула голову – это был, как его, – Шамоян!

– Я за вами! Меня Григорий попросил! На бесплатную экскурсию в пещеру! Для своих! – сказал.

– Хочешь? – спросила Инну.

– Ещё как хочу!

– Куда подъехать?

– Я отвезу! – замахал руками Шамоян. – И на место верну! Не надо за рулём! Дегустация крымского вина!

– Ну, тогда сразу после завтрака! – согласилась я.

– Не надо завтракать! Время! Там всё есть! – вновь оживился Шамоян.

– Господи, – засмеялась я. – Переодеться-то можно? Форма одежды какая?

– Штаны! Свитер! Или куртка! С собой! Там прохладно!

В Шамояне было что-то роботоподобное – когда молчал, стоял истуканом, руки по швам, как вежливый военный, открывал рот – оживал всем телом, накачанными руками, широким тазом. И говорил слегка отрывисто, с непривычными интонациями.

Павел тоже широк в тазу, и длинные, кривоватые ноги, ступнями внутрь. И вид у Павла был вежливый, на всё готовый, не как у начальника. Так он заманивал, расслаблял, но если кто-то промахивался, подставлялся, бил, без промедления, в самое больное, хотя, вроде бы, и шутя.

«Нива» -«Шевроле» Шамояна ехала бойко, легко, но переключалась с замедлением, толчками, что-то, должно быть, с сцеплением. Вместо кондиционера – опущенные стёкла, тёплый ветер треплет щёки, влажные ещё волосы, иногда, справа, неприятно близко, крутой обрыв. Когда ехала в Алушту, обрыв был слева, далеко, через полосу.

Доехали быстро, Шамоян называл посёлки, хотя мы умели читать указатели, и, что было интересно, все вершины и горы. И не опоздали, перед нами свернул на просторную поляну микрик – высокий, в рост, «мерин». Из него вышли парень и студентка, предлагавшие экскурсии на набережной, две женщины в немодных, но симпатичных плотных бриджах и Григорий. Он помахал нам, и не дожидаясь нас, стал выгружать вместе с водителем и парнем тяжелые черные спортивные баулы.

Инна смотрела на него во все глаза, украдкой показывала пальчиком и бормотала:

– Это он? Не могла предупредить?

Шамоян быстро собрал складной столик, стулья, два больших желтых зонта, студентка Лена достала пластиковые туесочки с едой, крупно нарезала мясистые помидоры, выставила термосы с кофе и чаем, одноразовые плотные картонные тарелки, пачку влажных бактерицидных салфеток.

Григорий нас почему-то не знакомил, мы, не чинясь, познакомились сами; женщины, примерно моего возраста, ухоженные, судя по серьгам и кольцам, не бедные, были не очень расположены к общению, но когда Инна представилась ответственным секретарём Института медицинской радиологии и доктором наук, потеплели, оживились и от этого как-то даже похорошели. Москвички, Вера Сергеевна и Ольга Павловна, явно привыкшие к вниманию окружающих, были, вероятно, людьми известными в определенных кругах, но мне, человеку провинциальному, их лица ни о чём не говорили. И потом, я всегда относилась к людям просто, без оглядки на их положение.

Бутерброды с бужениной, хамоном и мягким сыром пришлись всем по вкусу, кроме меня. Я ела хлеб с «Филадельфией», помидорами и зеленью, запивая сладким чаем. Григорий смотрел внимательно, как будто следил за мной.

– Я просто не ем мясо, – объяснила ему.

– И еще беременна, – добавил он тихо.

– Счастливая! – вздохнула Инна, коснувшись меня голым локтем.

– Поздравляем! – присоединились почти хором москвички, вроде, искренне, с завистью даже.

Баулы погрузили на тележку, водитель Василий, он же телохранитель, с кобурой под пиджаком, коротко стриженый, с толстым затылком, покатил её в пещеру, мы, утеплившись, всей оживленной, подобревшей от сытной еды, кампанией пошли следом. Охранник на входе, в пиджаке и шортах, одарил нас проспектами и улыбкой. Григорий мягко спросил, почему он так странно, как кентавр, одет.

Охранник заулыбался в ответ:

– Та ещё рано штаны надевать, народ через час пойдёт!

В пещере, после утреннего яркого света, было темно, мы включили лобные светодиодные фонарики, которые нам дала Лена, и, тыча длинными лучами в разные стороны, пошли вглубь, вниз, по широкой сначала, потом сузившейся до полутора метров бетонной дорожке, огражденной верёвочными леерами.

И чем дальше мы уходили, тем выше становился потолок, всё больше похожий на ночное, с блёстками, небо. В темноте, из ниоткуда, выплывали и парили над нами, выхваченные светом фонариков, толстые, в наплывах, сталактиты. Вдоль дорожки загорелись лампы, тускло подсвечивая её, петляющую вместе с поворотами пещеры – вправо, влево, вверх, вниз. Чувствовался лёгкий ток воздуха – в спину. Наконец, потолок исчез вовсе, удалился в другое измерение, открыв над нами невообразимое пространство, не отражающее света, звуков. Это был нерукотворный, запредельный грандиозный подземный храм, кафедральный собор, ни с чем несравнимый, без колонн, которые подпирали бы его не видимые, далёкие своды.

Вода и Время – тысячи, сотни тысяч, может, миллионы лет, создавали этот храм, подчиняясь божественному (а чьёму ещё?) плану, я чувствовала энергию этого воплощенного замысла, впитывала её, и она была сродни другой – магической энергии искупительного храма Святого Семейства, сотворенного человеческим гением, но оплодотворенного небесами.

Только теперь и здесь мне стал ясен великий план Гауди, соединивший подземный и вышний миры, он не возводил, а высекал, выгрызал его, как вода и время, из огромной, видимой только ему, скалы.

Не это ли увидел Гауди в подземных испанских карстовых пещерах, обжитых древними людьми и ставших капищами и первыми храмами? Не эти ли бесконечные, устремлённые ввысь, сходящиеся своды, пытался он повторить?

За поворотом, в стороне от дорожки, в нише, подсвеченной розовой лампой, возвышался на природном постаменте сталагмит, похожий на толстый молодой гриб, обнаженный, с глянцевитой головкой, член.

– Исполнитель желаний! – с улыбкой указала на него студентка. – Особенно женских! – и первой подошла, присела перед ним на корточки и обняла рукой.

С другой стороны подошла Инна и тоже присела, обняла. Терпеливо дожидаясь, стояли над ними москвички – Вера Сергеевна и Ольга Павловна. Последней подошла я и тронула головку гриба, чтобы всё у меня было хорошо, и вовремя родился здоровым ребёнок.

Дорожка неожиданно обрывалась у плоского берега подземной реки. Она текла медленно, почти незаметно, подсвеченная тремя лампами, уходившими в сторону, по руслу. Вода, прозрачная, почти невидимая, кристальная, была неглубокой, по пояс, но, возможно, вводила в заблуждение своей чистотой, и приближала дно, как линза.

Река, чувствовалось, была не широкой, но противоположный берег и низкую стену пещеры скрывала, скрадывала темнота. Там, во мраке, вода лишь угадывалась тяжелыми бликами от наших фонарей, и казалась опасной, враждебной.

Куда и откуда течёт этот Стикс? Сотни тысяч лет нёс свои неслышные тихие воды, разделяя мир живых и теплых, и холодный тусклый мир безвозвратно ушедших.

Я хорошо усвоила лекции бабушки Тахо-Годи, жены академика Лосева, и знала, что в Стиксе вода ядовита, но она же обладает удивительным даром бессмертия, которое, кстати, получил Ахиллес еще младенцем, но пятка, за которую его держали, окуная, осталась сухой…

Моя ахиллесова пята – это доверчивое неутомимое любопытство.

Экскурсовод Лёша и охранник Василий, распаковали баулы, в них оказались гидрокостюмы, трубки, маски, пояса со свинцовыми грузилами, неопреновые перчатки, носки и башмаки.

– Вам сухой или мокрый? – спросил у меня Лёша.

Подумав, я выбрала мокрый, в нём неприятно первые несколько минут, но удобнее, он прилипает и становится твоей шкурой, бронёй, к тому же, здесь не так холодно, как в Авачинской бухте, где мы поднимали, дурачась, морского ежа и стригуна2 с девятиметровой глубины до самого снега.

Сухие гидрокостюмы, выслушав короткую лекцию Лены, надели Вера, Ольга и Инна, все остальные – мокрые, кроме охранника Васи, он оставался в этой пещере, в палатке, которую мы заметили только после того, как в ней кто-то включил свет, и она засияла в темноте уютными теплыми высокими боками. Рядом с ней, у входа, прислонённые к стене, стояли две четырёхместные красные резиновые лодки «Атлант», с алюминиевыми паёлами3.

Лёша предупредительно сбрызнул из аэрозольного баллончика внутренности моего гидрокостюма, подождал, когда я разденусь до купальника, предусмотрительно надетого мною на экскурсию, помог натянуть его, уже мягкий и мыльный, застегнул длинную молнию на спине.

Костюм был слегка тесноват, плотно обнимал, расплющив грудь, и я почувствовала себя голой под прилипчивыми доброжелательными взглядами мужчин.

Гидрокостюм вместо изъеденной червями лодки, а вместо перевозчика – грозного старца Харона, улыбчивый юный Алёша.

Первыми вошли в воду Лёша и Лена, она оказалась неглубокой, по грудь Лене, за ними – я, сразу окунулась, присев, по шею, чтобы вода проникла под костюм и согрелась моим теплом. За мною – Инна, зачем-то слегка взвизгнув, за нею Вера, Оля и все остальные.

– Тут водятся слепые лягушки, не пугайтесь, – предупредил Лёша. – Держитесь за верёвку!

Река вошла в тоннель с низкими, сверкающими белыми кристаллами, сводами; вдоль стены, подсвеченной редкими лампами, висел расслабленный капроновый канат. Мы побрели в полумраке, по невидимому уже дну, держась за верёвку и друг за друга, опасаясь ухнуть в какую-нибудь яму под ногами, как слепые на картине Брейгеля.

Минут через десять трудной, по грудь в холодной воде, ходьбы, я поняла, что мне легче будет плыть, и, разомкнув цепочку, отступила в сторону и поплыла.

– Осторожно! – предупредил Лёша, – не отплывайте от нас! Напоретесь на острое!

Стало глубже, я не чувствовала дна, отпустили друг друга и, держась стены, поплыли остальные.

Впереди, в глухой темноте, я почувствовала чьё-то присутствие, но не человека, и не животного, а что-то большое, холодное и неподвижное. Я не могла сосредоточиться, мешала необходимость плыть.

Оказалось, впереди был поворот, открывавший еще одну пещеру, и как только мы ступили на берег, включился мягкий нижний свет, шедший из пола, вдоль стен, подсвечивая их, покрытых кристаллическим инеем.

В глубине пещеры, во всю её трёхметровую высоту, стояла стеклянная перегородка, за нею – два ряда кресел, с подставками для ног, и барная стойка.

– Соляная пещера! – сказала Лена. – Если хотите, можно передохнуть, подышать ионами соли, очень полезно для иммунитета и легких.

– А нам – дальше? – настороженно спросила Вера Сергеевна, смотревшаяся в сухом объёмном гидрокостюме продавщицей в толстом комбинезоне с зимнего рынка.

– Да, дальше – самое интересное! – сказал Григорий.

– Да куда же дальше? – удивилась Вера Сергеевна. – Тут тупик! – она показала на стену, в которую упиралась река.

Я заметила, вода в тупике, подсвеченная в глубине лампой, медленно, еле заметно вращается, канат, проложенный вдоль стены, уходил вниз по наклонной.

– Там первый сифон! – сказал Григорий. – А всего их четыре, но нам достаточно пока одного, – засмеялся он. – Ну, будем нырять?

– Нырять? – удивилась Вера Сергеевна. – Мы нырять не подписывались!

– Так я же объяснял, и не раз, что будем сифон проходить? – удивился Григорий.

– Проходить, но не нырять! – настаивала Вера Сергеевна.

– Да ладно тебе, Вера! – вмешалась вдруг Ольга Павловна. – Нырнем, или мы не чемпионки?

– Ну, если ты так хочешь… – сразу сдалась Вера. – Просто надо точно выражаться.

– Нет, вы можете не нырять, но источники – за сифоном. А без источника фирма ничего не гарантирует! – сказал Григорий.

– Григорий Янович, ты о чём? – слегка рассердилась Ольга Павловна. – Нам нет никакого дела до фирмы. Для нас гарантия – ты.

– Тогда – ныряем! – подвёл итог Григорий.

Мы все подплыли к сифону – почти круглой воронке в глухой стене пещеры, зависли, по команде Григория взявшись за руки, ворочая ногами; первым нырнул Лёша, за ним я, следом за мной Инна. Воронка была достаточно широкой, в ней могло поместиться человека три, но канат – один, плыть в темноту, перебирая его в руках, было проще.

Секунд через десять канат пошёл по наклонной вверх, я вынырнула и оказалась в обширном подземном озере, сразу же меня подхватил за локоть Лёша и подтолкнул к резиновой лодке, в которой горел, светил вертикально вверх, большой светодиодный фонарь. Узкий луч его слабо освещал далекий каменный свод пещеры. Судя по высоте, эта пещера, уровнем ниже метров на семь, должна соединяться с соседней не только через сифон, а там, наверху, через какой-нибудь проход. Возможно, у этих пещер был один, общий, свод.

С шумом, фыркая, вынырнула Инна, и также её, тяжело дышавшую, подхватил за локоть Лёша и подтолкнул к лодке. Держась за верёвку, свисавшую с борта, мы отплыли, освобождая место другим. Беззвучно, как нерпы, высунули головы из воды Ольга, за нею Вера. У них даже не сбилось дыхание, как, впрочем, и у меня.

И снова, как только Лёша вышел на берег, зажглись в глубине пещеры лампы, подсвечивая её снизу, упали на стены длинные тени сталагмитов и сталактитов. Вся пещера была заполнена символами мужского достоинства – от мелких, едва поднявшихся над полом, столетних, до огромных, поднимавшихся колоннами, тысячелетних фаллосов.

Дальняя стена пещеры – всех оттенков от красного до бурого, обильно подсвеченная, влажная, смотрелась огромным ковром с изображением вчерашнего крымского багрового заката.

Пол к стене сильно опускался, и поэтому мы не сразу заметили стоявшие внизу три жёлто-зелёные палатки – одна большая, человек на семь-восемь, средняя и маленькая. Григорий пригласил нас в среднюю. Палатка была зимней, утеплённой серебристым толстым, вроде подложки под ламинат, материалом. В ней стояли четыре туристических складных кресла, в которых можно было даже лежать, вытянув ноги, четыре столика и четыре Библии на тонкой, одновременно плотной, почти папиросной бумаге. Такие Библии печатались для иеговистов в Канаде.

Шамоян занёс зелёный тяжёлый, литров на восемьдесят, гермомешок, распаковал его и достал из него четыре белых махровых халата, четыре пижамы и четыре одеяла, плотно, отдельно запакованные в вакуумные полиэтиленовые мешки.

– Переодеваться! – весело сказал Шамоян и вышел.

В пакете с халатом оказались, кстати, полотенце, шерстяные носки и одноразовые тапочки. Я переоделась, вытеревшись насухо за ширмой в углу, бюстгалтер и плавки повесила над маленьким инфракрасным излучателем.

Вера и Ольга просто сняли гидрокостюмы, а халаты накинули поверх свитера и бриджей.

Григорий принёс песочные часы и четыре прозрачные фляжки с поильниками, в них была мутноватая, коричневого оттенка вода.

– Принимать в течение пяти минут! Вода живая! – сказал он мягко, но с нажимом.

– К чему такая спешка? – удивилась Вера.

– Через пять минут вода утрачивает свои лечебные свойства! – скороговоркой сказал Григорий. – Пейте!

Мы послушно выпили.

– Коричневатый оттенок воды говорит о том, что она быстро окисляется, лучше всего пить из самого источника! – продолжил, подождав, Григорий.

– Сразу бы и сказал, – буркнула Вера.

– Пять минут прошло! – Григорий показал на часы, песок в них весь просыпался в нижнюю колбу.

– Воду надо принимать с интервалом четыре часа, минимум, два раза в день – это самый оптимальный режим. Конечно, лучше было бы жить здесь все десять дней курса, но это, как я понимаю, очень грустно! – Григорий развёл руки и широко, показав почти все зубы, улыбнулся.

– А вам, Роза, вода тоже не помешает, она тонизирует гладкую мускулатуру, – сказал Григорий. – Укрепляет матку! Жду вас завтра, в Центре, в восемнадцать. И вас, Инна, тоже, как я понимаю, вы у нас обследовались…

– И про нас тоже не забывай! – слегка обиженно напомнила Вера.

– Разумеется, разумеется… – как-то рассеянно, прислушиваясь к голосам за палаткой, сказал Григорий. – Я отойду, девочки… Там группа…

Григорий вышел, было слышно как оживленно, с надеждой, здоровались и говорили с ним женские голоса.

– Всем пить воду! Всем пить воду! К источнику! – с интонациями профессионального зазывалы говорил скороговоркой Лёша.

Голоса удалялись.

– Инна, а вы давно Сталкера знаете? – прервала молчание Вера.

– Сталкера? – не поняла Инна.

– Григория Яновича, разумеется, – поправилась Вера.

– Да нет, – неопределенно, переглянувшись со мной, ответила Инна.

– Мы – тоже, – вздохнула Вера. – У нас подруга по команде у него лечилась, ей помогло, забеременела, вот и мы решили попробовать. Но, вы же знаете, большие нагрузки калечат женский организм… опять же, гормоны…

– А чем вы занимаетесь, каким видом?

– Занимались! Синхронное плавание! – сказала Вера.

Я всегда интересовалась водными видами спорта, точнее, подводными, и я вспомнила олимпиаду в Пекине, и, сразу после выступления – короткое, ещё в воде, интервью Веры, совсем юной тогда, она забыла снять с носа зажим, рассмеялась прямо в камеру, осознав оплошность.

– Точно! – обрадовалась Инна. – А я всё думаю, где же я вас видела?

– Ну, всё это в прошлом, – грустно сказала Вера.

– Всем бы такое прошлое! – с завистью, чуть-чуть преувеличенной, сказала Инна.

– Да вам грех жаловаться! – вмешалась в разговор Оля.

– Ой, девочки, я так ребёночка хочу! Дура была, молодая! Сейчас бы всё отдала! – вздохнула и глубоко, изогнув спину, потянулась Инна.

– Это – да! – согласилась Оля.

– Отпустите меня! Немедленно отпустите! – закричала женщина за палаткой.

– Что случилось? – совсем рядом, возле входа, отозвался Григорий.

– Да вот Ирина опять дикарём рвётся за сифон! – сказал Лёша, слегка сдавленно, должно быть, он и держал женщину.

– Мне надо, я должна! – с театральным отчаянием кричала женщина. – Как вы не понимаете!

– Ирина Павловна! – повысил голос Григорий. – Нельзя туда ходить так часто! Возможны необратимые последствия! Пожалуйста, выпейте воды!

– Вы не понимаете! Меня ждут! – продолжала кричать женщина.

– Отпусти её, Алексей! Пусть идёт, – сдался вдруг Григорий. – Только скандала нам не хватало!

– Одну? Без сталкера? – удивился Лёша.

– Ты пойдёшь! – приказал Григорий.

– Я позавчера ходил! – возразил вдруг Лёша. – Вы же сами говорите, нельзя часто.

– Ты же не женщина, – в голосе Григория зазвучали стальные нотки. – Хорошо, на следующей неделе не пойдёшь, и респиратором пользуйся, не ленись.

– А на сколько?

– Час.

– Час здесь или час там?

– Здесь.

Разговор мне показался очень странным. Видимо, не только мне – Инна, Вера и Ольга тоже напряженно вслушивались. Предчувствуя удачу, я рискнула высунуться и посмотреть на женщину.

Это была невысокая худая крашеная блондинка лет тридцати пяти, с усталым лицом, в гидрокостюме, но при этом в обычных мокрых мужских носках.

– Спальники возьми! – мягко сказал Григорий. – И носки неопреновые Ирине Павловне дай!

Лена подала Лёше небольшой гермомешок. Лёша поспешил за женщиной, которая с размаху бросилась в воду и быстро растворилась в темноте. Лёша включил лобный фонарик и, проплыв метров десять, исчез под водой.

В стороне, возле большой палатки, стояла группа женщин, они смотрели в темноту, которая сомкнулась за Лёшей.

– Отдыхать! – сказал им коротко Григорий.

Я вернулась в палатку. Вода, должно быть, обладала снотворным действием, почувствовала как тяжелеют ноги, веки.

Девочки уже спали, Инна, лежавшая рядом со мной, сопела.

Я откинулась в кресле, вытянулась, хотелось лечь на бок. В палатке становилось душновато, вошёл Григорий, хотела улыбнуться ему, но не смогла, увидела только, что он воткнул в розетку на полу прибор, похожий на ионизатор или очиститель воздуха.

Подо мной, у самых ног, стелился и ходил волнами плотный сиреневый туман, я не чувствовала своего тела, как в теплой, ласковой воде, шевельнула слегка пальцами на вытянутых вперед руках, и сразу же меня понесло вперёд и вверх, и я поняла, что летаю, как в ашраме, у Саи Бабы, или во сне.

Над горизонтом висел шар, яркий, слепящий в центре и невидимый, сливавшийся с небом по краям, полетела к нему. Он не был солнцем, не излучал тепло, и я не приближалась к нему, как будто летел параллельно со мной, держа на расстоянии. И не могла определить размер – большой или маленький? Далеко или рядом? Но в нём было что-то странное, живое, теплое, чувствовала это не лицом, не руками, а душой.

Попыталась ускориться, догнать, но как солнечный зайчик на конце луча скользил над туманом вместе со мной.

Не знаю, сколько длилась эта игра в догонялки, но заметила, что туман подо мною поредел, пошёл клочьями, открывая зелёную, приподнятую над морем долину – горные склоны, стекавшиеся к ней с трёх сторон, расступались до самого берега, поросшего соснами и пихтовой рощей – ветвистой, медно-ствольной. По всей плоскости долины, слегка выгнутой, местами каменистой, поросшей низкими кустами цветущей акации и терновника, бродили люди в белых длинных, до пят, туниках, они ходили в разных и даже встречных направлениях, как будто что-то искали в высокой, шелковистыми волнами расходившейся, траве. В их хаотичном движении была, между тем, одна особенность: никто из них не пересекал и не приближался более, чем метров на пять – шесть к центру – плоской вершине долины, где сидел, точнее, вольно полулежал, некто золотоволосый, длиннокудрый. Таким образом, вокруг него образовался круг диаметром десять —двенадцать метров совершенно не тронутой, мягко струившейся на ветру, травы. При этом люди, а это были женщины разного возраста, казалось, не замечали этого человека, но стоило ему шевельнуться, сменить позу и все останавливались, обращали к нему лица и напряженно, пристально всматривались, пока он не затихал. Люди продолжали своё движение, напряжение на их лицах сглаживалось, стекало, сменялось рассеянным, трогательным выражением.

Тотчас же и во мне возникло и захватило всю благодарное, радостное чувство приязни, нежности к этому златокудрому человеку, я ощущала свою связь с ним, теплое и светлое, шедшее от него, как будто бы он был частью меня или я была частью него.

Я осознала, что не лечу, а брожу, чувствую ногами мягкие плети травы, и пахнет, близко пахнет озоном, грозовой свежестью…

В палатку вошел Лёша, выдернул из розетки прибор, следом – Григорий, я радостно, как к родному потянулась к нему, но тут же заметила, что так же радостно, как близкому долгожданному человеку, улыбаются ему и Инна, Вера, Ольга, и осознала, что моя неожиданная радостная приязнь к этому человеку беспричинна и нелепа.

Лёша попросил нас взять фляжки и отправиться к источнику. Выяснилось, что прошло четыре часа. Мы оставили одноразовые тапочки у выхода, надели пластиковые синие шлепанцы и, стараясь не смотреть на Григория, преодолевая беспричинную нежность к нему, пошли по тропинке, выложенной из мелких осколков известняка. Источник находился на границе электрического света и тьмы, и это был все тот же юный, мускулистый у корня, гриб, из гладкой мраморной головки которого, изливался с журчанием в выдолбленную вокруг его основания чашу прозрачный, чистый поток. Во тьме смутно угадывалось огромное, далеко уходящее вглубь, пространство пещеры, слышались отражённые летящие звуки капающей, падающей и льющейся в пустоте воды.

Мы погрузили прозрачные фляжки с отмеченными делениями в чашу, от ледяной воды заломило пальцы. В источнике она была какой-то острой, терпкой на вкус, слабо газированной и пахла чем-то неуловимо и притягательно мужским. И пока мы пили её, тщательно отмеренную Григорием, она заметно становилась другой – мягче, без газа и почти без запаха. Что-то неустойчивое, летучее быстро уходило из неё, как будто она мгновенно согревалась в руке и испаряла из себя самое лёгкое, но важное.

Мы допивали её, вместе с быстрыми и непроизвольно жадными глотками осознала вдруг это новое, небывалое для меня сознание общности с другими – с Инной, Верой, Олей и теми, кто остался в той долине. Будто растворялась в них, проникалась их ответным чувством общности со мной. Эта почти утрата «я» и обретение «мы» сопровождалось лёгкой печалью – никогда больше мне не быть прежней, самолюбивой, мечтающей о славе гордячкой…

Это физическое ощущение раздвоения не пугало – что-то, естественно, неумолимо, созревало в нас и готовило к грядущим неизбежным переменам.

Вернулись в палатку и стали собираться, вода уже не действовала как снотворное, а наоборот, наполняла энергией, лёгкостью, мы физически осязали, как она течёт по сосудам, капиллярам, подхватывает, впитывает всё застаревшее, мусорное и выносит через печень и почки… Мы уже по нескольку раз присаживались на тумбу биотуалета за ширмой в дальнем углу палатки, казалось, из нас вышло раза в два больше, чем было выпито…

И чувствовала, как хорошо, безмятежно здесь ребёнку, чувствовала тепло и даже свет в закрытых глазах, как будто унесла в себе из сна тот зайчик на конце луча.

И сразу же подошли, почти одновременно, Инна, Вера, Оля и коснулись его.

В обратный путь нам дали гермомешки с использованными халатами и пижамами, мы перепаковали, тщательно выдавив воздух, чтобы не мешал нырять. Лёша удивленно, но одобрительно смотрел.

Я с усилием, ещё боясь разорвать, утратить возникшую связь с девочками, встала так, чтобы оказаться за женщиной, уходившей с Лёшей за второй сифон. Она стояла, безвольная, поникшая, с опущенными руками, слегка раскачиваясь. Заглянула ей в лицо, оно было опустошенным, как будто с него волшебным взмахом убрали всё живое и оставили пустую бледную равнодушную маску.

Лёша поднял её руку и положил на плечо стоявшей перед ней высокой сутулой блондинки, за мною выстроились Инна, Вера и Оля, и вот так, как слепые, мы двинулись к подземной реке, вошли в воду и поплыли, держась друг за друга, к лодке.

Лёша отправлял в сифон по два человека, и мне выпало нырнуть месте с этой женщиной, Ирой. И в тот момент, когда надо было взяться за канат, женщина вдруг зависла у сифона, разведя в сторону руки, я машинально, как и всё, по преимуществу, что делала в воде, схватила её за пояс и протолкнула в сифон. В ту же секунду к нам подплыл Лёша и, кивнув мне, показал пальцы, сложенные буквой «о», обнял неподвижно висевшую в воде Иру, я, так же машинально, подхватила её с другой стороны и в несколько сильных гребков мы доплыли до тоннеля.

Женщина неожиданно ожила, как заведенная кукла, встала на ноги и пошла прочь.

– Идите за ней! – попросил Лёша и вернулся к сифону.

Выплыла, прерывисто дыша, Инна, рядом с ней бесшумно появилась голова Веры.

Я поплыла за женщиной, догнала быстро, встала на ноги и пошла рядом.

– С вами всё в порядке? – спросила, заглянув ей в лицо. Оно было совсем другим – ожившим, упрямым.

– Не понимаю, как это может быть! – как будто не мне – себе – сказала женщина. – Но он реальный, живой, каждый раз разный и так быстро всё схватывает! Будет ждать! И я буду ждать, когда увижу его снова! Ему нельзя через реку, говорит, вода в ней ядовитая! Такой смышленый!

– А где он? – спросила я осторожно.

– Что? – услышала вдруг меня Ира и так резко остановилась, что я наткнулась на неё.

Ира слегка откинулась назад, посмотрела на меня, узнавая:

– Это вы? Меня вытащили?

Я кивнула.

– Хотела вернуться, запуталась совсем! – виновато улыбнулась женщина.

– А вам куда? В Симферополь?

– Нет, в Алушту, комнату снимаю в частном отеле, – Ирина задумалась и, забыв обо мне, пошла назад.

Я придержала её за локоть, женщина недоумённо взглянула на меня.

– Нам туда! – сказала я, показывая на свет впереди.

Нас догнали девочки, они шли друг за другом, цепочкой, но держась за руки. Инна подтолкнула легонько Иру, та послушно развернулась и побрела вперед.

На экскурсию по виноградникам и на завод крымских вин мы не поехали, хотелось скорее в номер, и думать, вновь переживать случившееся в пещере.

Прощались как родственники, тесно обнявшись, приложившись смачно к щеке, как будто навсегда.

Я предложила Шамояну подвезти Иру, которая пошла на троллейбусную остановку, но он промолчал, проехал мимо, и только одолев перевал, опасные обрывы вдоль дороги, сказал:

– Сумасшедшая женщина. Совсем. По такой дороге опасно! В маленькой машине!

– А давно она здесь?

– Больше месяца! Курс прошла! Домой пора! К мужу! – Шамоян быстро обернулся, успев многозначительно улыбнуться. – И донора не берёт!

– Это, который вживую? – заинтересовалась вдруг Инна.

– Можно и так! – засмеялся Шамоян.

– Почему же не уезжает? – спросила я. – Мне её как-то жалко!

– Хороший человек! Ты! – вновь обернулся ко мне Шамоян.

– Так почему она не уезжает?

– Очень просто! На пещеру подсела! Такое случается! С ума совсем сходят! – Шамоян вдруг остановил машину, прижался к скале. – Тут все просят остановиться! Красиво!

Мы вышли за ним, и пока он курил, смотрели дружно, жадно на долину, на мягкую длинную траву, на кусты акации и терновника; она открывалась далеко внизу, но растительность на ней угадывалась, это, несомненно, была та самая долина!

– Как называется? – спросили.

– Называется! По-гречески или по-татарски! Из слюны Кербера цветы росли. Ядовитые! Как цветы называются?

– Аконит? – предположила я.

– Аконитовая! – обрадовался Шамоян. – Под ней – пещеры заканчиваются! А в конце – водопад. С дороги видно!

Шамоян – студент, ему только двадцать два, а показалось – все тридцать два, часто путаю возраст ближневосточных мужчин, почему-то мне они кажутся старше своих лет, из-за грубоватой загорелой кожи и обильной щетины, и взгляд – хитро мудрый… Заканчивает Киевский мединститут, гинеколог… с такими волосатыми руками…

Спросила осторожно:

– А что там, за вторым сифоном? Их вообще сколько?

– Особенного – ничего. Пещера, длинная, сырая. Сифонов всего девять. Исследованных!

Проехали еще несколько километров и остановились на спуске, на смотровой площадке. Пешком спустились к самому обрыву. Открылся вид на скалистый крутой край долины, на далёкий водопад, в несколько длинных прядей, летевших в пропасть, распадавшихся до мельчайшей облачной взвеси, до тумана, как на картинах китайских художников, и повисшую прерывистую невнятную радугу над ними.

– Откуда здесь водопад? – спросила Инна.

– Это выходит подземная река!

– А куда она течёт? В море?

– Под землю опять уходит! И больше не появляется!

– Воду подкрашивать пробовали? – вмешалась я.

– Пробовали! – радуясь чему-то, говорил Шамоян. – И красной и зелёной! Нету! Как сквозь землю провалилась! – он засмеялся.

Денег с нас Шамоян не взял. Даже за бензин.

– Фирма угощает! – засмеялся он на прощание, вновь чем-то довольный.

В номере я на скорую руку переоделась в просторную тонкую бежевую блузку от Massimo Dutti и длинные белые шорты Levi’s. Вышла тихо, чтобы не услышала Инна.

Дорогу к троллейбусной остановке спросила у пожилой седой женщины, на вид местной, она махнула в сторону перекрёстка и, в свою очередь, прищурившись, спросила:

– Откуда, милая?

Я, следуя своему правилу для командировок, обстоятельно ответила.

– Я это и подумала! – обрадовалась женщина. – Мы три года как из Петропавловска! Дом тут построили!

– Извините, на троллейбус спешу! А так бы рассказала!

– Иди, милая, иди, он как раз должен быть, да не беги! С богом! – Пенсионерка зачем-то меня перекрестила. Недавно заметила, что нравлюсь пожилым людям.

Иры в троллейбусе не было, наверное, вышла раньше.

Пенсионерка так и стояла на перекрёстке, перекладывая из одной руки в другую сумку с продуктами.

Я свернула в переулок и пошла вдоль моря, открывавшегося далеко внизу между плотно стоявшими домами. Это были кирпичные особнячки за крепкими, кирпичными же, заборами. На многих висели объявления о сдаче в аренду. Переулок пересекал пологий склон сопки и упирался в широкую улицу, спускавшуюся к морю.

Из крохотного, в одну комнату, но двухэтажного жёлтенького домика со стеклянной узкой верандой, выходившей прямо на улицу, выбежала Наташа и приветственно, с неподдельной радостью, привставая на носочки, часто замахала мне рукой.

И пока я шла к ней, она всё махала, разве что не визжа от радости.

– А мы, как ни зайдём, вас нет! А вы вон где! Ищите кого? – сказала Наташа оживленно.

– Прячусь! – сказала я полушутя. – Обхожу дворами!

– Ох уж эти жиголы! – сочувственно засмеялась Наташа.

– Если бы! – ответно засмеялась я. – От бабки прячусь! Грозилась до смерти заговорить!

– Не хотите к нам зайти? – предложила Наташа.

– В следующий раз обязательно зайду! – пообещала я. – На ужин пора!

Наташа предложила после ужина сходить в кофейню на набережной. Я согласилась.

Инна прохаживалась возле раскрытых парадных дверей отеля. Увидела её издалека, сверху, с сопки, поверх кирпичного забора. Территория у «Демера» большая, несколько гектаров, кое-где скалистая, огромный парк – пихта, сосна и юные пальмы на стриженных газонах, ближе к отелю; теннисный корт…

Инна поджидала меня, после долины чувствовали себя сёстрами, шла к ней, преодолевая навязчивое сознание близости, общности.

– Ты где? – увидев, приблизилась Инна. – Ужинать пора.

Кажется, она не осознавала неестественности сближения после долины.

– После пещеры так тянет к тебе! – сказала ей осторожно, чтобы удостовериться.

– Да? Меня тоже!

– Не кажется странным?

– Может быть, – задумалась слегка Инна. – А мне нравится!

– Что нравится? – уточнила я. – Чувствовать сестрой?

– Слушай, ты так точно это сформулировала! Я ещё подумала, на что это похоже? Ты, на минуточку, не психолог? Или журналист?

– Да нет, стихами балуюсь, от безделья… – нашлась я.

С Инной надо быть осторожней, ведёт себя просто, но просчитывает мгновенно. Доктор наук, всё-таки.

– Вот не подумала бы! – радостно удивилась Инна. – Поэты такие ущербные, а ты – цветущая! Тебя верно мама назвала – Розой.

– Папа назвал, – уточнила я, – в честь мамы! Мама – Роза большая, я – Роза маленькая. – Шиповник, – говорил папа.

Инна улыбнулась, тронула за руку:

– Ты немного татарка? Пойдём, так есть хочется.

Это верно, очень хочется есть.

– Почему – татарка?

– Ну, имя такое, у меня подруга в молодости была – Роза, татарка.

– Нет, немного уйгурка! – показала ей кончик мизинца.

– Да ладно! – не поверила Инна.

После ужина в турецком стиле ненадолго разошлись по номерам – привести себя в порядок. Инна оставила дверь открытой – боялась меня прозевать.

Девочки поджидали нас в холле – по южному просторном, с огромной люстрой, свисавшей с высокого второго этажа, с выходами к бассейну, на огромную открытую веранду и в парк, стояли возле доски объявлений с расписанием экскурсий. Познакомила с Инной, предупредив:

– Не смотри, что девчонки совсем, Наташа – экономист, преподаватель, а Кристина – аспирантка.

Инна скромно назвалась по имени, добавив: институт медицинской радиологии, Обнинск.

– Ой! У меня племянница у вас лечилась! – обрадовалась Кристина.

Инна неохотно кивнула.

– У профессора, фамилию всё путаю: Лопатин или Лопахин! – не заметила Кристина неожиданной сухости Инны.

– Милая, Лопахин – это у Чехова, а у нас – Лопатин, – сказала небрежно, глядя в сторону, Инна.

Кофейня была оформлена под Starbucks, даже логотип, в виде круглой зелёной печати, воспроизвели, да и диваны были такие же разновеликие. И за кассой стояли приветливые студенты в зеленых длинных фартучках.

Шутливо грозным взглядом пресекла попытку Наташи заплатить за меня, взяла свой несоразмерно дорогой чай – фруктовое мороженое студентка пообещала принести сама, и поднялась за Инной на второй этаж, сели у широкого окна с видом на грозный морской багровый закат.

– Дороговатое заведеньице, не по делу, кофе по цене обеда, – недовольно сказала Инна, отвернувшись к морю.

Девочки сели напротив, с удовольствием ели даниши, украшенные отборной клубникой.

Общий разговор не складывался, Инна не поддержала короткий рассказ Кристины о болезни племянницы, и обращалась, подчёркнуто, только ко мне.

Я же обращалась то к Наташе, то к Кристине, расспрашивала о Сургуте, о домике, который им удалось снять. Оказалось, они нашли его по интернету, через популярный сайт, оплатили вперед, потом переживали, боялись, что обманут, но всё обошлось, они довольны, хорошая кухня, всё есть, даже кофеварка, в которой, впрочем, нет кофе, но так удобно – готовят себе завтраки и обеды, а вместо ужина едят фрукты и пьют кофе или чай, получается недорого.

Девочек заинтересовал мой рассказ о пещере, о воде, действующей то как снотворное, то как энергетик, но не сказала ни слова о цели нашей экскурсии.

Наташу заинтересовало моё сравнение пещеры с храмом, и я, подбодрённая её вниманием, высказала предположение, что пещеры, скорее всего, были не только первыми жилищами ранних людей, но и капищами, первыми храмами, в которых они общались с потусторонними силами и своими богами, а потом, когда научились строить, воспроизводили эту величественную атмосферу подземелья, и неспроста Гауди скопировал в своём храме Святого Семейства эти пещерные своды – как подтёки расплавленного серого камня.

И тут я перехватила удивлённые уважительные взгляды Инны и девочек и поняла, что мои рассуждения не очень вяжутся с ролью красивой жены при богатеньком муже.

– Очень может быть, – вдруг подержала меня Инна. – Это особенно у католиков заметно, я теперь понимаю, почему меня их кафедральные соборы подавляют…

– А у греков храмы светлые, лёгкие, колоннады… – сказала Наташа.

– Да у них и психика, надо сказать, здоровая была, – заметила Кристина.

– Нет, девочки, Крым это – нечто! – оживилась окончательно Инна. – Тут тебе и скифы, греки, татары…

– Украинцы, русские… – продолжила, засмеявшись, Наташа.

Странно, но после моих философствований о ранних людях общение наладилось, и Инна перестала меня ревновать к девочкам. Более того, я сама почувствовала легкие непроизвольные уколы ревности.

Девочки купили себе по кружечке светлого местного пива, а мы с Инной интимно ели одно фруктовое мороженное, которое, наконец, принесла студентка.

Валентин на полгода уехал в Пусан, он, как старший помощник, был ответственным за плановый ремонт плавбазы. После трёх месяцев разлуки я поехала к нему на три недели.