Читать книгу Сладкое слово – месть - Владимир Нестеренко - Страница 4

Последний день съемок принес Кате лихорадочное торжество: она не перешла ту грань, за которой все эротическое превращается в пошлость. Девушка была счастлива, что так и не позволила победить в себе тот стыд, заложенный в женщине природой, не дала подняться росткам алчности, которые лезли через бетон ее упорства и здравого смысла, поощряемые Владимиром и организаторами съемок, предлагая ей крупные суммы гонорара ради двух-трех откровенных эротических сцен. Она продолжала видеть в себе человека, а не пошлую тварь, которую нельзя ни с чем сравнить, разве только с теми тварями, которых постигла Божья кара в Содоме и Гоморре. Она не знала, да и никто не знал, до какой степени опустились древние люди в этих библейских городах, но понимала, что предлагаемое ей и затем выставленное на публику в качестве эротических клипов гораздо ниже, чем деяния первых развратников на земле.

Стыдливость дана человеку для борьбы с собой, продолжала она свой внутренний монолог, больше для оправдания своих поступков перед Вовчиком, нежели признавая в этом чувстве свою суть. Порой ночное откровение в гостиничном номере ей казалось лишенным всякого целомудрия. Тогда она поспешно набрасывала на себя халат при ярком свете, чтобы пройти в ванную, стеснялась изучающего долгого взгляда своего любимого мужчины, и была убеждена в том, что если отобрать у человека стыдливость, то у него никогда не будет вот такой чистой любви, ибо любовь без стыдливости превращается в пошлую похоть. От этой мысли она пугалась, боясь скатиться в своей медовой неделе на край прозвучавшего в ее душе определения. И когда Вовчик убеждал в том, что съемки – всего лишь работа, за которую платят крупные суммы денег, все забудется, как только расстанешься с этими людьми, увидишь в руках солидный гонорар, она с мольбой смотрела ему в глаза и шептала:

«Мне стыдно не только перед людьми, но и перед собой. Иногда стыд за наготу окатывает меня холодным потом, и я вижу себя противной мокрой крысой».

Он не понимал душевной боли подруги и отвечал до обидной горечи: «Не забывай, дорогая, что этот холодный пот ты скоро вытрешь широким долларовым полотенцем».

«Я совсем не та легкомысленная девица из молодых актрис, готовых раздеться на Красной площади за миллион рублей, о которых полемически сообщала «Комсомолка»», – парировала Катя.

Все свои поступки Корзинин мерил в денежном эквиваленте. Катю это настораживало, но неискушенное сердце такую тенденцию относило не к характеру будущего мужа, а к борьбе за выживание в яростной схватке за раздел сфер влияния в новом российском мире. Старый, разумеется, она знала плохо, да, собственно, не так уж плохо, потому что мама с нею пришла оттуда с вечными долгами и неудовлетворенностью. Но скромная жизнь в своей колыбели выпестовала высокую нравственность. Этого отрицать она не могла. И напротив, видела, как свалившееся на людей богатство с легкостью прожигается в казино. Это тот фундамент, на котором зиждется безнравственность.

Катю бесконечно злило то обстоятельство, что, нагло обманув со съемками, продюсер постоянно стремится поставить Вовчика перед фактом выплаты огромной неустойки. Она полностью отметает вину своей порядочности. Утверждения Владимира о незнании тонкостей съемок Катю не убеждали, но обвинять если не в предательстве, то в подлоге любимого человека, с которым она вот-вот пойдет под венец, не хватало духа. Здесь, на чужой земле, она попросту боялась ссоры и далеко идущих последствий. Но как только она ступит на свою землю замужней женщиной, она сорвет с себя маску надуманной фотомодели, продолжит свое образование и полностью подчинится закону природы, который требует от человека размножения. Эта приятная миссия всегда вызывает у нее улыбку, будет выполнена, как в любом цивилизованном обществе, через любовь мужчины и женщины. Через ту любовь, какая существует между ними и которую подарил им Всевышний.

В это утро они долго нежились в постели, приняли душ, не торопясь позавтракали, строя планы на последний день перед венчанием. При упоминании о церкви и обручении, лицо у Кати порозовело, что не ускользнуло от Вовчика.

– Тебя заливает краска раскаяния за наши бурные ночи?! – рассмеялся он.

– Ты почти угадал, но больше, конечно, дневные упражнения. Представь, что о степени стыдливости можно судить по лицу, когда оно краснеет, а моя нравственность, я считаю, серьезно пошатнулась.

– Вот ты опять за свое. Так и выстраиваешь из меня монстра. Не порть с утра настроение, – рассердился Вовчик.

– Ну, ладно, мой милый, не дуй губки, дай я их поцелую.

Вовчик примирительно улыбнулся, отвечая на поцелуй.

Потом они наскоро позавтракали, и он отвез Катю в казино, где проходили основные съемки.

– Остался последний напряженный день, любовь моя, крепись, – сказал Владимир, и она заметила в его глазах не радость, а скорее грусть и затаившуюся вину перед ней. Катя, конечно, отнесла это именно к своему нервному напряжению и еще раз убедилась в его искренности и любви. – Оставайся здесь, работай, а я поеду встречать твою маму и своих родных. Будь умницей.

– В котором часу тебя ждать?

– Я приеду за тобой к концу съемок.

– Ты отвезешь маму в гостиницу? Я бы не хотела встречаться с ней в казино, – сказала она нейтральным голосом, поправляя широкий отложной воротничок его летней рубашки.

– Да-да, сразу отвезу всех в гостиницу. Я снял несколько номеров. – Он все также с затаенной грустью и долей вины за расставание смотрел в глаза любимой, жадно поцеловал в губы и ушел, не оглядываясь.

Катя провожала его взглядом, полным любви и нежности, пока он не скрылся за дверью, которую тут же запер на ключ дежурный швейцар-вышибала.

Съемки прошли в относительном приличии. Повторялись бесконечные дубли, и Катя устала от окриков режиссера, от беспрерывного раздевания, всевозможных поз сначала только со своими партнершами, затем с партнером. Она постоянно посматривала на часы, стрелки которых едва тащились по циферблату, умоляла себя сдерживаться, подчиняться желанию постановщика.

Наконец съемки закончились, усталая, издерганная Катя без аппетита пообедала в ресторане казино, который выглядел пустым и гулким, несколько зловещим с подобранными ядовитыми тонами красок портьер, стоек, столиков и молчаливых игровых автоматов, с наступлением вечера безжалостно обирающих посетителей. Потом она прошла в свою комнату, где отдыхала в перерывах между съемками, устало опустилась на диван и стала ждать возвращения Владимира, сожалея, что не договорилась с ним сразу после окончания работы самостоятельно уехать в гостиницу. Но ее сознание было переполнено торжеством своей победы над собой по поводу сдержанности на съемках, их окончания и завтрашнего венчания. В тиши комнаты она быстро успокоилась. В томительном ожидании желанных шагов в коридоре девушку стало клонить ко сну. Вскоре она удобнее устроилась на диване и погрузилась в крепкий и продолжительный сон.

Пробуждение Кати было тревожным. Она взглянула на часы, стрелки показывали восемь часов вечера. Это, безусловно, вечер, в окно падает косой солнечный свет. Она ужаснулась – проспала все на свете! Где же Вовчик, что с ним случилось, почему за дверью не слышно ни звука?

Катя подбежала к двери, пытаясь распахнуть, но дверь не поддавалась. Подергав за ручку взад-вперед, она поняла, что дверь заперта. Катя принялась колотить в дверь, призывая на помощь всех своих партнеров и партнерш, режиссера и его помощников. В ответ тишина, не слышно даже музыки, которая в этот час должна разрывать слуховые перепонки посетителям. Глухо, как в танке.

Она бросилась к окну и впервые за все время увидела за стеклом решетку. Лучи солнца скользили совсем в другом направлении, нежели, как обычно, в конце дня.

«Неужели сейчас утро? – похолодев, спросила она у немоты. – Что же происходит, почему меня заперли и нет Вовчика? Что с ним случилось? Попал в аварию? Если так, то почему ей ничего не говорят, и почему на настойчивый стук в двери никто не отвечает? Прилетела ли мама, где теперь она? Что будет делать в этом огромном незнакомом городе, не зная языка и нравов? Как же теперь пройдет венчание?»

Эта карусель вопросов завертелась в голове с лихорадочной быстротой. Они нарастали и нарастали, пугая, пробегая по коже ознобом, высевая на лбу холодную испарину. В пароксизме страха она растерялась и не могла сообразить, что же с ней происходит. Известно, что страх – одно из самых низменных и сильных чувств человека, истязает его, как несчастного раба плеть безжалостного надсмотрщика, и способен повлиять на низкие дальнейшие поступки, превратить личность в червяка. Страх приносит отчаяние, которое перерастает в малодушие и безумство, и только сильная воля способна остановить превращение человека в ничтожество. Катя обладала такой волей. Она собрала все свое мужество и, стараясь понять, что же происходит, сосредоточилась на одном вопросе: «Откуда взялась на окне решетка?»

Катя остановила свой взгляд на окне. Оно было гораздо уже, чем то, которое она видела на протяжении нескольких дней. Гораздо уже, только с одной створкой против двух широких. Да и комната, вытянутая кишкой, испугала так, что зашевелились волосы, а сердце ушло в пятки. Батюшки, и диван у стены! Тот, на который она опустилась после обеда, стоял совсем иначе, почти посередине комнаты, а два других, длинных и массивных, вдоль стен слева и справа. Что такое? Не галлюцинации ли у нее после столь напряженных дней работы и счастливых ночей в объятиях Вовчика? Или у нее что-то с рассудком? Но с чего бы? Вновь напугали продолжительный сон, запертая дверь, окно с решеткой и единственный диван вдоль стены!

Она находится совершенно в другом помещении. Ее опоили за обедом и во время непробудного сна перенесли сюда. В эту камеру с решеткой! Батюшки, у нее нет даже личной сумочки, в которой она носила паспорт, деньги и парфюмерию.

Ее похитили! В этой мусульманской стране, где до сих пор нечистоплотные люди торгуют женщинами! Вот почему не явился за ней Вовчик. Сигарету, которую она достала из чужой пачки и хотела выкурить, с отвращением отбросила: вдруг в нее подмешано какое-нибудь сатанинское зелье, а наркоманкой она становиться не хочет.

Катя снова бросилась к двери и стала неистово колотить в нее сначала своими маленькими кулачками, затем ногой. Дверь глухо стонала, и только. Тут Катя обнаружила в двери вырезанную форточку, прочно закрытую снаружи, подобие той, что приделана на дверях камер преступников. Чуть выше окошечка был глазок, тоже закрытый снаружи.

Худшие предположения подтвердились. Да, ее похитили!

Она тихо сползла на пол, уткнулась в колени в шелковых брюках и горько, безутешно взвыла волчицей, у которой перебили всех щенят.

Если бы Катя не была во власти отчаяния и рыданий, то она наверняка бы услышала, как к двери кто-то, грузно ступая, подошел, приоткрыл глазок и тихо произнес на турецком языке, обращаясь к обладателю мягких, почти неслышных шагов.

– Она все поняла. Плачет от отчаяния.

– Подождем, когда пройдет истерика, – был ответ на первую реплику. – Оберегай птичку, несущую золотые яички.

Мягкие шаги удалились, грузных слышно не было, очевидно этот человек уселся на стул в ожидании, когда время и слабость станут его союзниками и помогут подыскать ключ к пташке, чтобы она продолжала нести золотые яички.

Счастье человека изменчиво, как погода. Эту изменчивость Катя испытала на собственной шкуре.

Совсем недавно считала себя счастливейшим человеком. У нее есть любимый и любящий мужчина, с которым она сегодня должна пойти к алтарю и поклясться перед Богом в вечной верности. Зная, что колосс счастья должен стоять если не на золотых, то на серебряных ногах, но отнюдь не на глиняных, ибо от слез безденежья они будут размыты, она постаралась эти ноги сделать прочными. Катя видела своими глазами счет на триста тысяч долларов в одном из коммерческих банков города. Но разве подлинное счастье можно измерить банкнотами? Оно неизмеримо. Теперь его попросту нет, все улетело в тартарары. Осталась только неизвестность, та мука, которой пытают узников, засадив их в каменные мешки, подобные замку Иф.

Катина камера не в подземелье, в окно светит солнце, слышен гул улицы, но неизвестность от этого не исчезает, и она с изощренностью палача инквизиторов рвет в кровь Катину душу. Девушка поминутно смотрела на часы в надежде, что сейчас за полчаса, за пятнадцать, за пять минут до назначенного часа венчания раскроется дверь, в нее ураганом влетит Вовчик, схватит за руку, и они молнией полетят в церковь. Но проходили минуты, и стрелка неумолимо перевалила за желанную цифру, ставшую теперь роковой, а дверь не открывалась, коридор безмолвствовал, глуша ее беспомощный стук в двери, крики мольбы и проклятья. Пока приближался назначенный час венчания, Катя жила надеждой, что все образуется. Ведь надежда может быть самым сильным оружием в борьбе со злом, и она таковым оставалась до самой последней секунды. Но надежда стала сильнейшим ядом разочарования, когда минул долгожданный час. Она с ужасом осознала, что венчание не состоится, за дверью по-прежнему беззвучное молчание, словно там безвоздушное пространство. Но Катя знает, там есть коридор, потому что ее новые удары в дверь гулко разносились в пространстве какого-то помещения. Она из последних сил тарабанила в дверь каблуком, когда вместо двери открылось окошечко, а вместо Вовчика в нем оказался поднос с пищей и напитками.

Катя, стремительно выхватив поднос, чтоб не мешал видеть пространство и человека подавшего пишу, попыталась высунуть в отверстие голову, крича:

– Объясните, что происходит, почему меня заперли в день назначенного моего венч?.. – Катя не договорила, ее голову выпихнула из окошечка чья-то сильная и мокрая рука, дверка захлопнулась. Катя в сердцах грохнула поднос с пищей на пол, вновь стала стучать в дверь обеими кулачками изо всех сил.

– Негодяи! Вы похитили меня, вы убили моего мужа! Отвечайте, где я нахожусь, что вы задумали?!

За дверью безмолвствовали. Израсходовав силы, Катя снова опустилась в изнеможении на пол, увлажняя слезами коленки в шелковых брюках. Проплакав горючими слезами с полчаса и вылив из себя весь запас слез, Катя, вздрагивая всем телом, медленно продолжала осознавать свою катастрофу. Коварное пленение с беспощадной жестокостью аборигенов этой азиатской страны не несет ничего хорошего. В чем заключается худшее, она догадывалась. От этой догадки ей стало дурно, отвратительные картины насилия следовали одна за другой, ей не хватало воздуха, в горле пересохло и драло так, будто в него всыпали лопату горячего песка. Катя поискала глазами на столе графин с водой и не нашла, обшарила стены в надежде увидеть раковину с краном, наконец, двери в туалет. Ничего этого не было. Тогда взглянула на то, что недавно являлось обедом, теперь разбросанное по полу. Предусмотрительные тюремщики упаковали обед в пакеты, бутылка с минеральной водой оказалась нераспечатанной. Катя потянулась за ней, лихорадочно отвинтила пробку и с жадностью утолила жажду.

Это магическое действие, когда разволновавшемуся человеку предлагают выпить воды, и он после нескольких глотков успокаивается, отчего, Катя никогда этого не могла понять, так же отрезвляюще подействовало и на нее.

«Надежда на чудо так же опасна, как и бездействие, – стала размышлять она, – глупо полагать, мол, я надеялась и это свершилось. Только вера в свои силы даст тот рычаг, которым я открою дверь для побега. Надо поменять тактику. Истерикой ничего не возьмешь, она здесь бесполезна и равносильна просьбе о пощаде к палачу преступника, находящегося на эшафоте. Надо притвориться покоренной и выведать намерения похитителей. Только не переиграть, крупные преступники всегда хорошие психологи и могут раскусить мою пилюлю. Сегодня, пожалуй, ничего не надо есть, и как только окошечко откроется, тут же объявить голодовку. Этим скотам нужно мое изящное тело, чтобы зарабатывать. Они не станут надо мной долго измываться».

Катя пришла к таким выводам, когда лучи солнца последний раз оранжево блеснули в окне. Комната стала погружаться в зловещий сумрак, почти тут же улица засветилась огнями фонарей и реклам, беспокоя девушку своим фосфорическим светом. Найденное решение несколько ободрило узницу, но теперь тревога души перекинулась к маме. Где она, что с ней? Ублюдки, похитившие ее, наверняка ничего не знают о приезде мамы. Но если это сделали киношники, они схватят маму. Вовчик говорил им о предстоящем венчании, о приезде родственников и даже приглашал всю группу в церковь. Она это слышала, потому, может быть, ей было вдвойне стыдно сниматься в этих денежных клипах. Тревога за маму холодной сталью вошла в сердце и сидела там, отдаваясь болью.