Читать книгу Дитер - Владимир Павлович Липатов - Страница 6

В половине двенадцатого, невыспавшийся и разбитый, я спустился в кают-компанию. Матросы за соседним столом смотрели польский видеофильм, шумно обсуждая перипетии событий трехсотлетней давности, связанных с пришествием польских посланников к папскому двору. Эти посланники мужеского полу, изрядно накрашенные и обряженные в женские одежды, совершили в святилище некий недвусмысленный танец, что вызвало дикую радость пиплов, дескать, знай наших, мы – первые! Быть может, все было не так и это плод извращенных фантазий режиссера? «Он так видит». Ныне «новая история» пишется влет, на коленке, и деформациями человеческого мозга уже никого не удивишь.

С любопытством разглядывая лица, я расслабился, а зря – в борт за моей спиной хлестко ударила волна, и привычная картина кают-компании стала на ребро. Ядром перед глазами пролетела фарфоровая супница и, ударившись в переборку, брызнула осколками – не помогли и расстеленные на столешницах специальные сетки «слип-нетс». Телевизор с соседнего стола вместе с польской делегацией и папской челядью как Фома х-хреном смахнул. Повар, стоявший в дверях камбуза, ловко увернулся от летящего в лоб блюда, но на ногах не удержался и плашмя рухнул на диван. Ой, беда! Матросы на карачках кинулись следом за плазмой – такой фильм не досмотрели! Поймали, включили, долго трясли, прикладывали ухо, разглядывали в упор, но аппарат был мертв.

– Кина не будет, – сказал я по-русски и, обращаясь к боцману, добавил на английском: – Ты его еще понюхай, на зуб попробуй, может, заведется.

Он взглянул на меня нехорошо и оставил в покое то, что минуту назад было телевизором. В этой катавасии мне слету удалось поймать кусок хлеба, и теперь, глядя на пустой стол, я прикидывал, чем бы еще поживиться.

– Казик, дай хоть сыра. Чаю не надо.

Повар – единственный человек, который мне нравится на этом судне.

– Мочно тресе статок. Качает! – Всегда улыбчивый, он сполз с дивана, боком протанцевал к холодильнику и сунул мне в руки кусок сыра размером в полбуханки. – Ешь для здровья!

Ровно в полдень я был уже на мостике. Капитан разговаривал по телефону с конторой, живописуя ночной шторм, – надо было как-то оправдываться. Расслышал отрывистое: «…как в фильмах ужасов… да-да конечно». Что он мелет, какой шторм? На улице – рабочая обстановка, от силы восемь баллов. Спросил его не без ехидства:

– Ну что, каптен, поворачиваем по волне? Чай, отдыхать идете.

– Нет-нет, идем к Ла-Маншу. Звонили из компании. Они на АИС видели, что мы идем на север. Спрашивали…

Верно, в офисе ему хвоста накрутили!

– Правильно спрашивали.

Я занялся кофейными делами, а он непонятно с какой целью потерся вокруг меня и наконец созрел.

– Чиф! В трюме грохочет какая-то болванка, спуститесь с боцманом вниз, проверьте, а я побуду здесь.

Ему хотелось действий, неважно, каких, но обязательно героических. Что за глупость?

– Каптен, там миллион болванок – мышь не пролезет! Трюм забит под самые крышки, где ее искать?

– Я сказал, «проверьте», а не «найдите»!

Назревал скандал.

– Все трюмные лазы засыпаны. Если только в носовой части попытаться спуститься в коффердам… Там по крайней мере будет виден маленький фрагмент груза. А что это даст?!

– Идите! – Дитер сорвался на крик.

– О’кей.

Перед выходом на палубу я накинул желтую куртку, каску, облегченный спасательный жилет, а боцман экипировался «как положено»: непромокаемый костюм, каска, жилет, страховочный пояс с цепью и «подъяишниками» – ремнями, протянутыми между ног.

– Заканчивай уже! Ты в этом наряде быстрее за борт улетишь!

Мы двинулись перебежками по крышкам трюмов, добрались до полубака, открыли лаз и по скоб-трапу начали спускаться в коффердам. С включенным налобным фонарем я шел первым, боцман – двумя метрами выше. Подо мной в темной утробе судна что-то ухало, гремело и тяжело вздыхало, будто неведомый зверь метался в ожидании жертвы. Ногой нащупав палубу, я встал, отпустил перекладину трапа и вдруг, теряя сознание, упал на колени. По стальной переборке чиркнул луч моего фонаря, и в голове стало светло и чисто. Казалось, дышится легко, свободно, а воздуха не было. Уже падая навзничь, я вцепился руками в скобу, задержал падение и, с трудом переставляя ноги, медленно потянулся наверх. К свету, к жизни… Напарник раньше меня почувствовал специфический смертельный запах ржавого металла, и пока мой организм решал вопрос жизни и смерти, он был уже наверху, наполняя свои легкие свежим морским воздухом. И как я забыл?! Металлолом при отсутствии вентиляции во влажных закрытых помещениях, стремительно пожирая кислород, окисляется, и редкому идиоту может прийти в голову лезть в безвоздушное пространство. Есть правила, писанные кровью, и нарушать их себе дороже.

Вернувшись на мостик, я ничего не рассказал Дитеру, просто доложил о нулевом результате, и он, наконец, оставил меня в покое.

Стих ветер, сгладилась волна. На переходах наступает благодатная пора, когда чередование вахт и отдыха предполагает лишь мимолетное общение с другими членами экипажа. Вахту сегодня никто не отменял: «Мы едем-едем-едем в далекие края…»

Вдоль восточного побережья Англии выбрались в Дуврский канал и влились в плотный поток судов, спешащих на выход из Северного моря в сторону Атлантики. Движение – как в центре города в час пик. Слева впритирку меня обгоняет доверху набитый контейнерами «рысак», и я веду его левым глазом, сзади подпирает и дышит в затылок круизный лайнер, а справа метрах в пятидесяти пыжится обгоняемый мной пароходик, он – самый опасный, на него устремлен мой правый глаз. Наши с ним скорости почти равны, а курсы ведут к очень быстрой встрече. Как обгоняющий я должен уступить дорогу, но моему судну, плотно зажатому со всех сторон, даже «плавниками» не шевельнуть.

Чтобы быть видимым, я вышел на правое крыло и, глядя на тихохода, мысленно послал сигнал: «Ну сбрось ход на минуту, и я уйду вперед!» Сработало: словно услышав мою просьбу, из рубки выскочил молодой филиппинец. Отсалютовав ему руками, я приложил ладонь к уху, приглашая на связь по радиотелефону. Договорились – отстал репейник.

На экране карты вся кавалькада из сотни плотно идущих судов сливается в единое пятно, похожее на золотого, ползущего строго на запад жука. Пройдем узкость, и он рассыплется мелким бисером.

Ну вот, никто не жмет, можно и присесть. Странен мир! Судя по карте, в данный момент судно пересекает пунктирную линию тоннеля под Ла-Маншем. Где-то подо мной мчатся поезда, легковые и грузовые автомобили, в вагонах, устроившись с комфортом, люди читают газеты, пьют пиво, занимаются невесть чем и даже не задумываются, что над ними – толща воды и я сверху…

Из Дуврского пролива вышли в широкую часть Ла-Манша, и как-то рассосалось: основная группа судов, и мы с ними, выравниваясь в линию, упорядоченно двинулась к Уэссану и далее – в океан, другая, поменьше, вдоль южного побережья Англии цепочкой потянулась к островам Силли и в Ирландское море, а третья, резко пересекая полосу встречного движения, нацелилась на порты северной Франции.

В эфире тоже поутихло, только впереди в контрольных точках трафика слышались сухие доклады с судов на береговые станции. Что это? Дань традиции или проверка по голосу на адекватность? Наверное, второе, потому что недреманное око системы идентификации и так все видит и знает о судне, а вот забраться в душу моряка пока не способно. Здесь на моей памяти только однажды какому-то пароходу было приказано остановиться, и через пять минут над его палубой уже висел английский вертолет, а дальше… Дальше картинка исчезла у меня за кормой.

За спиной хлопнула дверь, и на мостик ввалилась палубная братия с пылесосом, ведрами и швабрами.

– Чиф, мы тут уборку сделаем.

Боцман подошел к столику и по-хозяйски взялся за кофейник. Я скосил на него глаза.

– Сначала – уборка, потом – кофе. Приборы и технику не трогать, сам протру.

Матросы принялись за работу, а боцман вольно присел в капитанское кресло. Меня возмутила такая беспардонность.

– Капитана подсиживаешь?

Он вскочил, стал рядом.

– Чиф, есть выгодное дело, не хочешь приобщиться? Сигареты там… ну, ты понимаешь…

– Поясни.

– Первый раз, что ли, на пароходе? – Боцман удивился. – Капитан через дьюти-фри заказывает сигареты – мы сразу выкупаем и продаем докерам. Сто евро вложил – триста получил, и так в каждом порту. Идет нарасхват, делим поровну…

Они меня сдадут первому же встречному таможеннику.

– Если нарасхват, я-то вам зачем? Нет, не хочу. – И вдруг я «передумал». – Согласен! Но давай на каждую сотню пятьсот отдачи, а?

Боцман удивленно вскинул брови и закурил.

– Ты чего, совсем?! Ну и аппетит!..

– Здесь не курят, на крыле можешь дымить.

Разговор, суливший мне выгодное дельце, затих сам собой, но семя было брошено. Боцман покурил на крыле, вернулся в рубку и приступил издалека:

– А скажи, чиф, классик мировой поэзии Мицкевич кто был по национальности?

Вместе с реваншем ему хотелось выглядеть развитым мужчиной. Бригада выключила пылесосы, отставила щетки и замерла в ожидании. Я «подыграл»:

– Адам Мицкявичус? Безусловно, литовец. Великий литовский поэт родился в Белоруссии. А ты не в курсе?!

Похоже, небритая польская «деревня» собралась раз и навсегда решить все наши межгосударственные, веками копившиеся проблемы.

– Это все была Речь Посполита, не было никакой Литвы, Белоруссии, и часть России наша. А писал он на польском языке! – Боцман закипал.

– Ну, брат, все мы немного поляки… А Россия, безусловно «ваша» до самого Дальнего Востока.

– Чиф, ты плохо знаешь географию и историю. А Вильно, Ковно – это Польша?

– Вильнюс, Каунас – это Литва! – топлю я за бывших братьев-литовцев. – Почини свой глобус, парень! Ты в каком веке, в каком тысячелетии живешь?

Задвигались, сгрудились вокруг. Головы маленькие, но какая гигантская работа мысли!

Эти люди в конце семидесятых находились на стадии детского развития, а пропаганда (красная пропаганда отдыхает!) и события последующих десятилетий сварили в их головах такую кашу, что мирной дискуссии просто не могло получиться. Они несчастны, мы не давали им жить…

Галдеж усиливался, круг сужался, и, в конце концов, мне это надоело.

– Заканчивайте уже уборку, и – на отдых. Мешаете работать.

– Чиф, можно еще вопрос? Расстрелы польских жолнежей в Катыни…

– Не слышал. А ты знаешь, что при освобождении Польши погиб миллион советских солдат?

– Нас освободила Америка…

– Боже, храни Америку! Все свободны.

В будущем без всяких на то причин они еще не раз сдадут меня капитану.

Третьи сутки на пароходе, а уже искрит. За десять лет работы в иностранных компаниях мне встречались разные поляки: хорошие, плохие, отличные, но здесь впервые попались реально больные, и в этой палате предстояло жить и выжить.

Никто, кроме нас! Если бы не СССР, им, если бы посчастливилось остаться живыми, была уготована судьба рабов и лизоблюдов. Сейчас, прикидываясь жертвами, они торгуют «телом», присыпая словесной шелухой собственную, часто порочную историю и поливают грязью нас – победителей фашизма и спасителей Европы. Я – не о благодарности, а о лицемерии и продажности. Не мне давать оценку прошлым событиям, но создавать после войны «народные» республики из тех, чьи граждане десятками и сотнями тысяч воевали на стороне Гитлера, было чистым безумием. Семья народов, бля! Даже румыны строили социализм, Карл! – те, которые во время войны бесновались в моем Великом Новгороде хуже немцев, это они разобрали и хотели вывезти памятник «Тысячелетие России»! Конечно, надо было очистить Европу от чумы, но при этом разогнать всех строго по своим границам и заключить такие железобетонные договоры о вечном нейтралитете и уважении к памяти павших, чтоб и через сотни лет ни одна собака не смела сдвинуть и камня с могил наших павших солдат. Спасти, кормить, поить и быть оплеванным – вот судьба руки дающего.

Я – чужой, у меня своя боль. Мои новгородские предки, соль земли русской, спокон веку возделывали землю, торговали, воевали, служили царю и отечеству. Их раскулачивали в 30-х, расстреливали в 37-м, они сгорали в огне Великой Отечественной, а оставшиеся в живых поднимали разрушенное войной хозяйство и верили в счастливое будущее. Так неужели наш народ не заслужил лучшей доли?! В 70-х «партия – наш рулевой», единственный раз не соврав народу, объявила переход к завершающему этапу строительства коммунизма – и все! В конце 80-х за руль схватился пьяный «кризисный менеджер» и страна ушла в крутое пике, выбраться из которого шансов не было. И накинулись со всех сторон стервятники… А в 90-х уже убивали нашу душу. Откуда пришли мы, кем были, куда пойдем, кем станем в этом новом мире-зазеркалье, где даже слово «правда» означает ложь? Выживем ли? Я давно ищу ответы на эти вопросы и пытаюсь понять…

На мостике появился Дитер.

– Все нормально?

– Нормально. Я пошел?

– Иди…

Третий, четвертый, пятый день в пути… Позади остался Ла-Манш, у острова Уэссан повернули на зюйд и вырвались на просторы Атлантики. Бискайский залив, удивительно спокойный для предзимья, подхватил суденышко на гребень покатой зыби и в двое суток плавно перенес к испанскому Финистерре, а там – пятьсот миль плавания, и до Севильи рукой подать.

С Дитером мы встречались только на смене вахт, четырежды в сутки, при этом он смотрел в одну сторону, я – в другую. Матросы с боцманом днями слонялись без дела по пароходу, и, похоже, жизнь-кофетайм им нравилась. Порой в коридоре маячила мутная физиономия таинственного стармеха, но при виде меня сразу исчезала за углом. Та еще воландиада! Один брат Казимеж, чужой среди своих, сразу распознал во мне родственную душу. Родом из Свиноустья, он удивлялся: «Как я могу не любить русских?! У нас была ваша военно-морская база, и в детстве мы все свободное время проводили на русских кораблях. Офицеры и матросы принимали нас, как родных: кормили, баловали сладким, показывали хитрости морского дела». Этот парень был искренним, настоящим, а его смесь двух славянских языков была мне понятна и приятна вдвойне.

Он не участвовал в сигаретных делах, но легко объяснил местную специфику. Она отличалась лишь тем, что на других пароходах капитана боялись, от него скрывали незаконный промысел, а здесь старина Дитер сам выступал в роли крестного отца и держал быка за рога. Синдикат процветал, работал без сбоев, и тут появился я – потенциально опасный русский. Еще в первый вечер знакомства он, помахивая кошельком, неназойливо объяснял мне свое кредо: всякий уважающий себя европейский мужчина просто обязан иметь два кошелька – свой собственный и семейный. На мой насмешливый вопрос, как набить собственный, он кивнул в сторону матросского стола: «Поляки объяснят. Велкам – добро пожаловать!» Вот поляки и «объяснили», а я «не понял».

Ранним утром на седьмой день пути мы подходили к устью Гвадалквивира. В штурманской рубке я склонился над картой, уточняя место и время принятия лоцмана, – оставался час ходу, как раз на смене вахт. В предыдущие пять часов, пересекая рыболовные зоны, пришлось изрядно покрутиться, и прокачанные через себя три литра кофе уже не бодрили, а лишь вызывали тошноту. Но не спать!

Печальный опыт был. Тогда из Нанта мы вышли в ночь, и я, замордованный погрузкой, сразу отправился на вахту. До четырех все было хорошо, но за тридцать минут до поворота в зону разделения у острова Уэссан моя голова выключилась напрочь. Как шторку задернули. За полтора часа бесконтрольного плавания пароход проскочил поворот, пересек полосу попутного движения и, слава богу, без столкновений выскочил в буферную зону. Очнувшись, я с ужасом взглянул на часы, потом – на электронную карту и заметался. Судно находилось в середине буферной зоны, и для береговых станций слежения это было настолько очевидным и ненормальным, что давно требовало какой-то реакции. К счастью, трафик-контроль на Уэссане проспал этот момент – меня никто не вызывал, не беспокоил, и я, стараясь оставаться незамеченным (смешно!), начал выруливать на свою сторону. К приходу капитана судно уже шло в общем потоке с другими судами. Вот с тех пор мне и «не сидится» на ночных вахтах.

Я вышел на крыло и, подрагивая от прохлады, загляделся на чуть зарозовевший перед восходом солнца восток. Ти-ши-на. Застегнул куртку, перевел взгляд на берег. Неровная цепочка огней уже оконтурила побережье и, поднимаясь выше, разметалась по предгорьям мерцающими золотом пятнами. Затаив дыхание, я смотрел на это чудо, но вдруг в каком-то предощущении беды поднял голову и… ослеп – сверкнув в глаза короткой молнией, на меня падал нож гильотины! Прикрыв голову руками, я рухнул на колени. Баммм! Гигантское стальное удилище с резонирующим звоном ударило по обводу крыла, спружинило и, выгнувшись дугой, исчезло за бортом. Сна как не бывало.

Возвращаясь в реальность, я осторожно встал и с опаской взглянул наверх. Там на высоте мачты именно в этот момент закончился срок службы штыревой антенны УКВ, и она ринулась в свободное падение. Эти доли секунды могли быть последними в моей жизни. Представилось, как через сорок минут капитан поднимется на мостик, а на крыле лежит труп старпома с расколотым черепом. Загадка. Никаких улик. Кто бы заметил на салинге мачты потерю одного штыря из десятка подобных?

Потрясенный, я шагнул в рубку, проверил радиостанции – все работают, и до конца вахты на крылья больше не выходил.

Они появились одновременно – капитан в дверях мостика и стремительно приближающийся с кормы оранжевый лоцманский катер. К этому времени я уже вздернул на рею флаг испанского королевства, сбросил ход до самого малого и перешел на ручное управление. Обет молчания был нарушен.

– Каптен, справа по корме заходит лоцманский катер. – Дитер нагнул голову, чтобы не удариться о косяк, и выглянул в дверной проем. – И еще… Ночью с салинга сорвалась антенна УКВ, но все станции работают. Может быть, резервная?

– Где?! – Мастер навострил уши.

– В Караганде. – Словесные вставки по-русски украшают английскую речь – так интересней. – Я говорю, за борт упала.

Приступ истерики накатил сразу. Он орал, а я смотрел на него и думал: «Взять бы тебя сейчас за мотню…» И, казалось, уже был близок к исполнению, но через комингс легко перепрыгнул лоцман – изящный моложавый испанец, и на мостике наступила тишина.

– Гуд монинг, сирс! – поприветствовал он, и на этом моя вахта закончилась.