Читать книгу Идеальный гражданин - Владимир Ратников - Страница 11

Нахождение в СИЗО – это естественная изоляция обвиняемого от внешнего мира, и придумана она для того, чтобы обвиняемый не мог угрожать свидетелям или потерпевшим, использовать связи, чтобы повлиять на ход расследования, общаться со своими подельниками – и так далее. Но полностью изолировать человека от связи с внешним миром нельзя, да и не нужно. Поэтому существуют способы, с помощью которых заключенный может передавать информацию вовне, и получать ее оттуда.

Основной и самый законный способ связи – это письма. К 2018 году вовсю действовала достаточно удобная система «ФСИН-письмо». Чтобы не отправлять письмо через Почту России, которое неизвестно когда дойдет, можно отправить за 55 рублей электронное письмо через Интернет. Доставка таких писем осуществляется в течение от одного до трех дней. Если оплачен ответ на письмо, то заключенному предоставляется пустой бланк формата А4. Вы пишете на нем письмо, передаете администрации, затем его сканируют и отправляют адресату. Все это делается довольно быстро, хотя конкретная скорость зависит от сотрудников СИЗО – цензоров. Они принимают и отправляют эти письма, а также следят, чтобы в них не содержалась информация, которая будет препятствовать установлению истины по уголовному делу. Например, если написать о том, что говорил на допросе, что известно следствию и подобное, – такое письмо обязательно передадут следствию. Подобное положение установлено соответствующим федеральным законом. Запомните: если пишете что то по делу, то надо передавать это только через адвоката – и ни в коем случае не через почту.

Другой способ общения с близкими – через администрацию; чаще всего это телефонные звонки. Разрешение на звонки необходимо получать у следователя, суда, если дело передали в суд, либо у начальника СИЗО, если приговор вступил в законную силу. Если еще идет рассмотрение дела, то разрешение на звонки могут и не дать, если суд или следователь посчитают, что звонки могут препятствовать рассмотрению уголовного дела. В чем именно это может проявляться – закон не проясняет. По факту, можно просто так, без объяснения причин, отказать обвиняемому в праве на звонки. На деле суд почти всегда дает разрешение на звонки, а следователи по особо важным делам – напротив, стремятся отказывать в звонках, чтобы оказать на подследственного давление.

Следствие, суд, начальник СИЗО могут дать сколько угодно разрешений на звонки – хоть сотню. Но обычно дают 20–40 за одно обращение, чего более чем достаточно. Одно разрешение дает право на 15 минут разговора. Как только минуты истекают – в счет идет следующее разрешение (то есть непрерывное общение в течении часа означает трату четырех разрешений). Естественно, звонить можно только на те номера, которые указаны в разрешении.

На звонки заключенных обычно водят раз в неделю. В специальном помещении стоят таксофоны, с которых и звонят заключенные. Все звонки записываются, а при необходимости слушаются.

Со звонками постоянно связаны какие-то проблемы. Например, с какого момента отсчитывать начало положенных пятнадцати минут – с набора номера или с момента соединения с абонентом? Сгорает ли разрешение, если не удалось дозвониться? Самое сомнительное требование, придуманное администрацией: каждое разрешение от суда должно содержаться на отдельной бумаге. То есть если на одной бумаге указано сорок разрешений, то особо придирчивый сотрудник будет трактовать это как одно разрешение. Соответственно, сорок разрешений должно содержаться, по логике ФСИНа, на сорока отдельных документах. Они придумывают это, чтобы им было удобнее вести документацию, но при этом все сотрудники трактуют данное правило по-своему. Давайте посмотрим на это с точки зрения закона и логики: не имеет значения, на скольких бумагах должны содержаться разрешения суда либо следователя. Иначе можно было бы требовать, чтобы решение об избрании меры пресечения на шестьдесят суток было оформлено на шестидесяти листах.

Помимо связи с внешним миром походы на звонки дают возможность лишний раз пересечься с заключенными из других камер. Похожим способом связи являются свидания. На них также могут дать (а могут и не дать) разрешения следователь, суд или начальник СИЗО. Заключенным позволено не более двух свиданий в месяц. В теории, свидание могут разрешить любому человеку – хоть другу, хоть подруге; но на практике разрешение дают только близким родственникам.

Длительность свидания, по закону, составляет до трех часов. Конкретная продолжительность зависит от администрации учреждения. Обычно ограничиваются одним часом. Часто заключенным, чьи близкие приезжают на свидания из других регионов, по личному разрешению администрации продлевают свидания до двух часов. Так, во время голодовки мне дали разрешение на максимальную длительность свидания – три часа.

Свидания похожи на те, что показывают в американских фильмах. Разговоры ведутся по телефону, через стекло. Разница только в том, что в России заключенного от близких отделяет помимо стекла еще и решетка, а расстояние между участниками свидания больше полутора метров. Поэтому дотронуться ладонями через стекло, как в кино, не выйдет.

Разговоры во время свиданий записываются – но, как признаются сами сотрудники СИЗО, никто их не слушает; конечно, если нет специального приказа на конкретного человека, то обычно это делает не ФСИН, а следствие. Но на всякий случай все равно не следует обсуждать на свидании всех и все подряд. Если есть необходимость передать какую-то важную информацию, то можно написать это на листе бумаги А4, обведя текст несколько раз, чтобы было видно, и показать этот текст через стекло.

Но если такой информации много, то лучший способ ее передачи – это свидание с адвокатом. Разрешения на встречи с адвокатом просить не надо: адвокат может приходить неограниченное число раз. Единственным ограничением является количество и заполняемость следственных кабинетов в СИЗО. Чтобы попасть на встречу со своим подопечным, адвокат должен за несколько дней записаться в электронной очереди; либо, встав в живую очередь, пройти на экспресс-свидание, которое длится 20 минут или немного дольше. Также адвокат может прийти со следователем, и тогда обязанность записываться в очередь ложится на следователя. В большинстве СИЗО проблема с визитами адвокатов к подзащитным нет. Исключение составляет «Лефортово», где на 350 заключенных всего шесть следственных кабинетов. Из-за этого адвокаты неделями не могут попасть к заключенным.

Встречи с адвокатом записываются на видеокамеру – без записи звука. Но это официально. Неформально в некоторых кабинетах стоит прослушка, и все знают об этом.

По закону, что-либо не относящееся к делу передавать через адвоката нельзя: для этого существует канцелярия СИЗО, где в течение нескольких дней переданное проверят цензура. На практике, сотрудники ФСИН слишком не заморачиваются и не сильно препятствуют передаче различных материалов через адвокатов. Особенно если передавать их аккуратно, накрыв материалами дела. Исключения касаются только личностей, за которыми установлен особый контроль: у них тщательно проверяют все переданные документы и изымают «постороннее». Поэтому такие люди ходят на встречи с адвокатами с парой баулов документов. Также практика недопуска «посторонних» материалов вовсю действует в СИЗО 99/1, так называемой «Девятке». Там адвокатам даже запрещают записывать что-либо со слов заключенного.

Это законные способы связи с внешним миром. Есть также не вполне законный способ связи – по мобильному телефону. В СИЗО запрещено пользоваться услугами сотовой связи, поэтому их приносят сюда тайными путями. Либо это делается через адвокатов, либо через коррумпированных «фсиновцев». Изредка они попадают в СИЗО через «дорогу с воли». Вероятность того, что в камере будет телефон, зависит от уровня контроля над корпусом. В общих корпусах обыски с изъятием телефонов проходят достаточно редко; пронести телефон достаточно просто, поэтому мобильные есть почти в каждой камере – причем часто это смартфоны.

Меры предосторожности заключенных при пользовании телефонами минимальны. На спецблоках же, где сидят люди с более серьезным уровнем дел, телефоны большая редкость, и держатся они недолго. Как правило, это не смартфоны, а самые дешевые кнопочные телефоны – «фонарики». Соответственно, и уровень предосторожности при пользовании телефоном на спецблоке гораздо выше. Обычно телефоны прячут в стены, под пол, даже в салаты и колбасу. По телефону надо говорить тихо, все это время фоном должен работать телевизор или вестись разговоры других сокамерников. Беседовать по телефону можно с ограниченным кругом абонентов – как правило, только с родителями. Те должны заводить для общения новый телефон, сим-карту, разговаривать на балконе или лестничной клетке. Дело обсуждать нельзя, с подельниками общаться тоже. Стоит самый простой телефон около тридцати тысяч. При всех этих условиях лично для меня телефон становился практически бесполезным: в нашем корпусе можно было звонить два раза в четыре дня, попадая на смену не самых дотошных и опытных дежурных. На разговор было всего 20-30 минут в день. Наличие мобильного порождает паранойю, обязанность постоянно хитрить, вертеться, стараться, чтобы телефон не обнаружили. А лично у меня проблем хватало и без телефона.

Кроме того, односторонняя связь заключенных с внешним миром обеспечивается посредством телевизора и газет. Телевизоры есть почти в каждой камере, нет их разве что на карантине, в ИВС, карцере – но там связь с внешним миром ограничена. Так, в ИВС и в карцере недоступны письма, звонки, свидания. Единственный источник связи – это адвокат. В свиданиях с ним ограничить не могут.

Получать информацию можно и из газет. Подписка на них осуществляется через администрацию СИЗО. Подписаться можно на любую печатную продукцию кроме экстремистской, эротической и порнографической. Обычно подписываются на «Ведомости», «Новую газету», «Коммерсант». У нас в шестом корпусе «Матросской тишины» так же бесплатно можно было получать газету «РБК».

Стоит упомянуть последний и малодейственный способ: это связь во время суда. В судебном заседании можно участвовать лично либо по видеосвязи. Когда присутствуешь сам – зависишь от конвоиров и судебных приставов, которые, как правило, запрещают общаться с близкими, пришедшими в суд. Хотя бывают и исключения, когда можно спокойно обменяться парой фраз; при этом передавать устно информацию можно через адвоката, который перед и после заседания имеет право переговорить с подзащитным. Передавать какие-либо материалы можно только через конвоиров – даже официальные документы. Лично мне пробовали передавать материалы, напрямую не относящиеся к делу. Публицистические статьи передать удалось, а вот тексты на иностранном языке конвоиры передавать отказались.

При участии в судебном заседании по видеосвязи – еще меньше возможностей пообщаться с близкими. Все зависит от секретаря судебного заседания, который на свое усмотрение может отключить – или наоборот, включить – звук на телевизоре, транслирующем изображение камеры в СИЗО. Конечно, обвиняемый имеет право на переговоры с адвокатом, но эти переговоры приходится вести во всеуслышание. Возле клетки в СИЗО и в зале заседаний есть специальные телефоны для переговоров с адвокатом, но я ни разу не видел, что бы ими пользовались. Поэтому суд – не лучший способ связи с внешним миром; скорее, это определенная моральная поддержка, возможность увидеть сразу нескольких близких людей.

Куда больше связей заключенный устанавливает с арестованными из других камер, корпусов, СИЗО – во время доставок на судебные заседания.

В тот же день меня повели к психологу. Это стандартная процедура необходимая для определения того в какую камеру в дальнейшем заселить человека и есть ли необходимость для применения к нему мер особого контроля. Я беседовал с молодым парнем-психологом. Вопросы были о том, чем занимался на воле, есть ли вредные привычки, из какой семьи. Послушав мои ответы, психолог сказал, что у меня прямо идеальная характеристика и удивился, что я тут делаю. Я ответил как есть, что боролся за установление нового порядка.

В течение дня Саня Белорус и Денис коммерсант, решили провернуть старый тюремный трюк с магазином. Суть заключалась в том, что другому человеку говорили, что можно сходить в магазин за продуктами. Делалось это тонко, разрисовывая легенду. Выглядела эта версия примерно так. Можно раз в несколько дней взять сумку и пойти в специализированный магазин ФСИНа за продуктами, иногда в сопровождении сотрудника, иногда одному. Для этого надо пойти на проверку с сумкой и сказать, что идешь в магазин.

Изначально так решили развести меня, потому что мол, у меня был рюкзак, и мне легче было бы донести покупки, но я сразу понял этот развод. Поэтому решили развести Александра Макарова, того, кто попался на наркотиках.

Расписывали картину похода в магазин так правдоподобно, что Макаров повелся.

– Если сотрудники будут не пускать в магазин, то они нарушают закон, поэтому если будут останавливать то вырывайся и все равно иди, – говорил Саня Белорус, – И не вздумай набухаться, по возвращении надо будет пройти алкотестер, если напьешься, то больше не отпустят. Да и вообще не пробуй убежать. Ты понял?

– Да я не тупой, я понял. – отвечал Макаров.

Мы все уселись, стали составлять список покупок. Почему то Макаров даже не задумался, что список получился настолько огромный, что один человек точно все это не унес бы.

– А у меня же денег нет, как я все это куплю? – интересовался Макаров.

– Насчет денег не беспокойся. – ответил ему Белорус.

И вот на вечерней проверке Макаров устремляется через сотрудников, с моим рюкзаком и словами «Я в магазин». Сотрудник остановил его и сказал, что для начала надо написать заявление. Очевидно, что сотрудник подыграл нам. Как писать заявление Макаров конечно не знал и я решил продиктовать ему.. К вечеру он написал заявление на имя начальника СИЗО – «Прошу отпустить меня в магазин для покупки продовольственных товаров». После того как мы все прочитали и посмеялись над этим заявлением, Макаров сдал его. Он не заподозрил неладное даже после нашей реакции на заявление, вполне возможно, что это последствия большого наркоманского стажа.

Вечером Макаров случайно нашел за трубой в туалете тонкую железную палочку с загнутым крючком на конце. Это была «удочка», сделанная из кусков проволоки, кем то до нас. Макарова похвалили за это, ведь теперь мы могли спокойно наладить дорогу.

И вот вечером мы по очереди цеплялись удочкой за проволоку в окне и тянули ее, чтобы таким образом, чтобы не разорвать ее. А когда это наконец удалось, мы смогли наладить связь с остальным СИЗО. Первым делом Белорус переписал все наши данные, то есть ФИО, возраст, статьи, откуда мы. Это общепринятая практика в СИЗО. Считается, что все про всех должны знать. Это делается, чтобы можно было, например, найти своих подельников или знакомых, или вычислить стукачей, непорядочных арестантов. Поэтому реагировать в штыки на это не надо. Если человек постыдного за собой не чувствует, то для него нет никаких сложностей, чтобы продиктовать свои данные.

После того как мы отправили письмо с нашими данными наверх, привязав его к опущенной в окно веревке, нам прислали своего рода гуманитарную помощь: сигареты, чай, сахар. Уже когда большинство легло спать, Белорус получил так называемый «прогон». Это было письмо к нам от смотрящего (ответственного со стороны заключенных) за карантином. Когда получали прогон, его содержание необходимо было довести до всех в камере, поэтому белорус разбудил нас всех и зачитал прогон. В основном там содержались общие слова, пожеланиями всего самого светлого, а также повторялось, о чем говорил нам Белорус днем, что не надо расписываться в журнале дежурств. После прослушивания прогона мы легли спать, а Белорус всю ночь стоял на дороге, то есть держал связь через нее. Он специально для этого переехал на кровать ближе к окну. По тюремным правилам дорожники (ответственные за дорогу) не спят по ночам, а высыпаются днем, когда дорога не функционирует.

Только мы проснулись, как оказалось, как оказалось, что Макаров умудрился накосячить. За день до этого Белорус поинтересовался, кто проснется утром на завтрак. Когда оказалось, что проснуться собирается только Макаров, Белорус попросил того разбудить его на завтрак и заодно взять на всех сахар. Макаров согласился, однако поутру никого не разбудил, сам съел завтрак, взял на себя сахар и выпил с ним чай. Естественно, за этот поступок Макарову сделали замечание остальные сокамерники.

На утренней проверке вновь встал вопрос о назначении дежурного. В этот раз администрация выбрала Макарова. Несмотря на то, что до него дважды доносили, что делать этого не надо, а потом еще и на проверке Белорус об этом напомнил, Макаров подошел и послушно расписался в журнале дежурств. После проверки по этому поводу начался скандал. За свой поступок Макарову пришлось весь день слушать приколы и издевательства над собой. Макаров, либо в силу природной некоммуникабельности, либо из-за длительного употребления наркотиков, не мог нормально оправдаться. Этот человек с одной стороны не стал с самого начала признавать свою неправоту, с другой стороны не придерживался своей позиции до конца, постоянно меняя свое мнение, когда на него давили. В итоге к нему к нему отнеслись достаточно снисходительно, договорившись не портить ему жизнь, но об инциденте сообщить по дороге мы были обязаны.

Поддержание чистоты и порядка в камерах лежит на заключенных, на карантине сотрудники особенно напоминали нам об этом, отчасти проверяя нашу склонность к противостоянию давлению, отчасти из-за того, что на карантине, только что прошел ремонт. Постоянно сотрудники задавали вопросы – «Почему на стене какая то отметина?», «Почему пол грязный?», «Почему половины веника нет, вы его скурили?». Иногда доходило до смешного, когда сотрудники приходили фотографировать состояние карантина, чтобы потом показать начальству. Или спрашивали, почему там так грязно, показывая на урну. Мы все равно решили убраться, не потому что фсиновцы так сказали, а потому что самим стало неприятно жить в бардаке. Изначально шли разговоры о том, что Макаров за свои косяки должен убираться за всех, но его пожалели и сошлись на том, что он должен убраться только в туалете.

Вообще пример с Макаровым показывает, что в тюрьме не надо лишний раз идти против толпы, слушать чему тебя учат более опытные сидельцы. А даже если надо поступать по своему, не плывя по течению, то необходимо быть готовым идти до конца, твердо придерживаясь своей точки зрения. Конечно, не надо забывать про коммуникабельность, если человек активно общается, слушает других, умеет вызывать симпатию то ему многое способны простить. Макаров не придерживался этих советов, за что до перевода в другую камеру, его в мягкой форме гнобили, называли дежурным или дневальным. Хотя до жести не доходило, его пускали за стол, делились с ним передачками.

В СИЗО если ты обладаешь какими то навыками, это очень ценится среди сокамерников. Например, человек может уметь готовить или делать стрижки и подобное. Когда узнается что человек работал по профессии, которая может пригодится в застенках, к нему сразу обращаются за помощью. Это с одной стороны резко поднимает авторитет среди заключенных, с другой стороны порождает кучу новых обязанностей.

Для меня такими навыками оказались мои юридические знания. Наверное, чаще всего именно к юристам другие заключенные обращаются за помощью. Поэтому меня начали просить составлять апелляции. У большинства нет средств на платных адвокатов, а адвокаты по назначению, как правило, не обжалуют заключение под стражу. Поэтому рассчитывать приходиться только на себя, а в данном случае пришлось рассчитывать на меня. Чеченец и казах попросили написать апелляции на их меру пресечения, а Белорус на смягчение приговора. Казаху и чеченцу я сразу сказал, что шансы на то, что в апелляции их отпустят низкие, они не москвичи, казах еще и безработный. Но в тоже время они прекрасно понимали, что если ничего не делать, то шансы выйти еще ниже, поэтому я дал им некую надежду. С Белорусом же ситуация иная. Он получил всего 4 месяца за то, что украл водку из магазина. Если он не обжалует решение, то его увезли бы в лагерь, отбывать пару месяцев наказание. Понятное дело никому не хочется ради двух месяцев переезжать неизвестно куда на лагерь, особенно учитывая бесчеловеческие условия перевозки заключенных. Если же он обжалует решение суда, то эти 4 месяца проведет в СИЗО, а учитывая недавно принятые поправки в закон, и того меньше. Так как, до вступления приговора в законную силу, один день в СИЗО равен полутора дням в лагере общего режима. Поэтому он был заинтересован хотя бы в самом факте обжалования приговора, с просьбой смягчить его.

Каждому из них я помог составить апелляцию, мне было приятно помочь тем кто просит, да и занять себя чем то. После того как все прочитали свои жалобы, каждый благодарил меня. «Вообще все четко расписал, они просто обязаны отпустить меня после такой жалобы» – восхищался чеченец.

Чуть позже продолжилась тема с «Походом в магазин». Теперь уже Макарова убеждали, что он должен искупить вину и сто процентов сходить в магазин. Заявление с просьбой отпустить его в магазин вернули, и сотрудники в шутку сказали, что надо написать еще заявление с просьбой выдать ему деньги на покупки.

За день до этого мы обсуждали, какую то непроверенную информацию, что на содержание каждого заключенного государство тратит 2.500 рублей в день. То есть на воду, еду, свет, тепло. И на следующий день мы передали эту информацию для Макарова, будто на каждого заключенного непосредственно выделяют по 2.500 рублей в день, которыми он может распоряжаться. Естественно в такое мог поверить только наркоман со стажем. Я продиктовал Макарову новое заявление «Прошу выдать мне 7.500 рублей (так как Макаров в тюрьме уже три дня) для похода в магазин».

– А мне точно дадут эти деньги? – изумленно вопрошал Макаров, глядя на заявление.

– Ну конечно, это же твои деньги. – отвечал белорус.

– Что ты сразу не сказал, что это мои деньги?

– Блин, ты бы видел, с каким жлобским лицом ты это произнес! – с претензией сказал белорус и передразнил Макарова.

Сотрудники уже позже прочитали заявление, посмеялись и отдали обратно. Макаров видимо так и не понял, что над ним пошутили. Одно из заявлений мы вечером отправили по дороге, чтобы все СИЗО могло посмеяться. Второе оставили на карантине.

Такие шутки в СИЗО это обычное дело. Люди придумывают их, чтобы хоть как то отвлечься от повседневных проблем. Бывали, например, случаи когда к новенькому подходили и интересовались есть ли у него шапочка и плавки для бассейна? На удивленные вопросы отвечали «Ты, что не знаешь почему СИЗО называют «Водник»? Из-за того, что у нас есть бассейн». Соответственно, новоприбывший писал близким, чтобы ему прислали принадлежности для бассейна. Изумленные родные собирали посылку. Какой смех стоял, когда человеку в камеру заходили ласты, очки для плавания, шапочка. Поэтому в СИЗО надо быть очень бдительным. Хотя конечно ничего критического с человеком не произойдет. Если вдруг он попадется на развод. Очень часто заключенные называют в СИЗО друг друга по кличкам. Если у человека нет клички, то ее дают сокамерники. Саня был Белорусом, потому что был из Белоруссии, меня назвали «юристом», казаха решили называть «якутом», Макарова – «дежурным» или «дневальным», Дениса-коммерсанта долго думали, как назвать, то ли Иисус из-за внешнего сходства, то ли москаль. Остановились на последнем. Часто человек не хочет принимать на себя ту или иную кличку, демонстративно не откликается на нее, но против коллектива не попрешь. Часто используют такой метод, как кричать в окно «Тюрьма старушка, дай погремушку» после чего из других камер начинают выкрикивать свои варианты кличек. Могут выкрикнуть откровенно дурацкую, например «кирпич», и потом ходи с ней. Конечно, по правилам можно отказаться от предложенных вариантов, но не все знают о праве на отказ. Поэтому лучше всего придумайте кличку заранее. Обычно при переезде в другую камеру никто не узнает о старой кличке, люди редко при заезде представляются прозвищем, а когда все таки, сообщаешь, как тебя называли в прошлой камере, то часто слышишь «да нет, как то не подходит это прозвище».

Вечером мы налаживали дорогу, отправляли наверх сообщения о косяке Макарова, через некоторое время нам ответили, что с ним будут решать, когда его переведут из карантина в камеру постоянного содержания.

Где то посреди ночи к нам завели пополнение. Людей оказалось больше чем койко-мест, поэтому на часть народу принесли раскладушки, а один таджик так и остался без спального места, всю ночь, проведя за столом в полусонном состоянии. У всех переписали данные и передали наверх, ввели в курс дела, как и что происходит в СИЗО.

Утром на проверке вновь встал вопрос о дежурствах. И вновь на вопрос «Кто дежурный?», Белорус дал ответ «У нас нет дежурных».

– Так, ты что самый умный?! – сказал оперативник, – А ну пошли со мной.

Белоруса увели с матрасом и вещами. Несмотря на это новенький, Игорь отказался расписываться в журнале дежурств. В отсутствии Белоруса Макаров осмелел, не захотел вновь убираться, как раньше обещал, огрызался. Но мы все равно ставили его на место, всячески над ним подшучивали. Например я написал на листе список тюремных мастей, и попросил Макарова выбрать кем он собирается стать на зоне. Как мы смеялись, когда Макаров вычеркнул всевозможных «шнырей» и «козлов» и оставил только пуекты «мужик» и «вор в законе».

Белоруса через некоторое время вернули. Оказалось, что его на несколько часов отправили на сборку – помещение для ожидания заключенных, без каких либо удобств. Придя обратно, Белорус жаловался, как жестко спать на полу сборки. Мы рассказали про «выбор» Макарова, что Белорус от удивления широко раскрыл глаза. А потом лежа на кровати продолжал шутить над Макаровым.

– Вы посмотрите, лежит, строит планы как подняться по козлиной карьере. Шаг первый – убирать мусор, шаг второй – ремонт СИЗО, а там уже и до баландера недалеко.

В течении дня я общался с новенькими. От большого количества общения можно много узнавать о жизни разных регионов, разных профессий. Был, например, один мужик из ДНР. Мне, конечно, было интересно как у них там обстановка. Его речи можно было плотно изложить примерно так:

– Ну конечно у нас там безработица, цены растут, периодически снаряды летают. Но зато наши бандерам позиции не сдают.

Потом я поинтересовался, откуда у него атрибутика ЛДПР, показывая на его носки и футболку.

– А это. Да меня в качестве массовки пригласили Жирика послушать, заплатили 500 рублей и во еще одежды подарили. Там народ только так и ходит.

В середине дня от нас перевели Белоруса, чеченца, днровца и дениса-москаля. На следующий день еще и якута с Макаровым. Белорус оставил меня налаживат дорогу, посчитав, что я более ответственный. Однако это оказалось не так просто. Управляться с удочкой было сложно и в первый же день то что мы налаживаем дорогу стало известно сотрудникам и те забрали у нас удочку. Мне обещали объявить выговор за организацию дороги. На следующий день и мне пришлось отказываться от дежурства. Еще на воле мне доводилось говорить «нет» высшим чинам полиции, чиновникам мэрии Москвы, сотрудникам ФСБ, поэтому отказать каким-то фсиновцам в такой ерунде было несложно.       На вопросы о причинах отказа я говорил о том, что не хочу иметь проблем с другими заключенными. После этого следовали вопросы, угрожали ли мне. Судо по всему администрации часто делают замечания за журнал дежурств без росписей. Мне же за отказ обещали еще одно дисциплинарное взыскание.

На ИВС мы постоянно отказывались от прогулок, так как надо было высоко подниматься, неба не было видно, и повсюду пахло краской. На «Воднике» прогулки были слишком рано, и мне лень было на них вставать. Однако позже, когда прогулки организовывали ближе к середине дня, мы решили сходить.

На «Воднике» прогулки проходили на последнем, 6-том этаже. Один сотрудник открывал камеру и велел идти нам до лестницы, откуда мы уже поднимались сами, без сопровождения. Наверху ждал другой сотрудник, который заводил нас в один из двориков для прогулок. Дворик был довольно просторным, с лавочкой посредине и турником на стене, которых, однако, была всего пара на все прогулочные дворики, и больше на турники мы не попадали. Границы дворика представляли собою бетонные стены, сверху находилась решетка с проволокой, которая не давала подняться слишком высоко и увидеть, что творится в других двориках. Проволока в большинстве мест была вырвана, видимо, чтобы сделать удочки. Еще выше, над всеми двориками, возвышался железный навес, закрывавший нам небо, его было видно совсем самую малость.

На прогулке, кроме турника, делать было абсолютно нечего. Большинство ходит на прогулках взад-вперед или по кругу. Наверное многие видели это в фильмах, с той лишь разницей, что в наших СИЗО каждая камера гуляет отдельно и заключенные из разных камер по идее не должны пересекаться между собой, хотя не всегда удается выполнить данные правила.

Перед прогулкой обязательно сходите в туалет, на прогулке само собой никто в туалет вас водить не будет, а делать свои дела прямо в дворике считается неприлично.

Пока мы гуляли, до нас докричалась камера в которой сидел смотрящий за карантином, они гуляли в соседнем дворике. Узнав, что у нас изъяли удочку, нам поручили сделать новую. В СИЗО от дороги отказаться нельзя. Считается, что арестант должен любым путем выходить на связь, отмазки практически недопустимы. Поэтому то, что у нас забрали удочку, никого не волновало.

Первая прогулка нам быстро надоела, уж не знаю правда чего мы от нее ожидали. Ввиду этого мы стали ломиться в дверь, чтобы нас вернули в камеру. Уже позже я осознал неправильность своего поведения. Прогулки в тюрьме это крайне важно из-за дефицита свежего воздуха, поэтому советую ходить на прогулку каждый день. Когда весь день проводишь в замкнутом помещении, ухудшается самочувствие, уменьшается работоспособность. К тому же прогулка лучше подходит для занятий спортом, чем камера. Для меня прогулка была еще какой-никакой движухой, способом разнообразить жизнь, не сойти с ума.

Иногда идя с прогулки можно застать людей из других камер, если они еще не успели спуститься. Так, после первой прогулки, мы встретили Белоруса и днровца, которых, как оказалось, перевели в другой карантин. И даже мельком увидели Макарова, заходящего в другую камеру.

В СИЗО очень достает музыка. В карантине стояло радио, которое нельзя было выключить, также радио играло и на прогулке. Обычно радиостанцию не меняли, песни повторялись по несколько раз на дню, поэтому через неделю на карантине меня тошнило от Монеточки и Лободы.

Жизнь на карантине продолжалась, мы кое-как сделали удочку из листов бумаги. Мне приходили электронные письма от соратников со словами, которые здорово грели душу. Цензура на «Воднике» была довольно либеральной, поэтому я мог даже писать некоторые подробности дела. Засекречивая данные, я писал, о ком именно знает следствие. Вскоре мне зашла еще передачка, а также пришла апелляционная жалоба от Юрия, где он достаточно емко изложил доводы, почему решение о заключении меня под стражу надо отменить. Некоторые аргументы он добавил, в частности на ничем не подкрепленные утверждения следствия о том, что домашний арест не может выполнить целей, поставленных перед ним УПК, Юрий резонно задает вопрос – «Если бы это было так, то зачем тогда законодатель ввел эту меру пресечения в УПК?». Также стала известна дата апелляции.

На карантине интересно находится в том плане, что постоянно заезжают новые люди, а старые уезжают. С одной стороны обидно расставаться с теми к кому привык, с другой стороны такое разнообразие мне было приятно. Вечерами, после отбоя, в довольно просторной карантинной камере, мы сидели за столом, ели черный хлеб, который нам полагался, ничего другого у нас не было, пили чай без сахара, из-за отсутствия последнего, и общались.

Я больше всего сдружился с двумя парнями. Один футбольный фанат, что дало нам много общих тем для разговоров. Игорь, как его звали, попался на покупки травы, и проклинал себя, что связался с наркотой. Он хорошо выглядел, один из немногих у кого был хороший адвокат по договору. Он был в курсе многих вещей связанных с национализмом, читал Евангелие, поэтому я проникся к нему симпатией.

Второй, Вадим, обычный русский рабочий мужик, по жизненному мудрый. Ему дали год колонии поселения за угон автомобиля без цели хищения, на деле на него просто написала заявление его девушка, на автомобиле он ездил на вполне законных основаниях и даже был вписан в страховку.

– А ты по какой статье заехал? – интересовался он у меня.

– Организация экстремистского сообщества.– ответил я.

– И , что за религия у вашей организации? – Вадим вначале подумал, что я какой то сектант.

– Да у нас не религиозное движение, а политическое, мы против Путина выступали.

– Ничего себе, тогда давай я пожму руку, вы правильные вещи делаете. Я сам из Сочи, у нас Путина ненавидят, после этой Олимпиады цены взлетели, а зарплаты так и остались низкие. Весь город перекопали, как Путин приезжает, все улицы весь день перекрыты. В Сочи у власти рейтинг абсолютно нулевой.

Поскольку, после расселения Белоруса, москаля и других, я стал в некотором роде самым опытным, ко мне активно прислушивались. В итоге всем в камере руководили мы втроем, решая бытовые вопросы, обсуждая других сокамерников.

Были и другие интересные люди. Например, как то ночью привезли мужика, Дениса. Он сам из Крыма, ехал в Москву по делам и был задержан с пакетом травы. Денис был странной личностью, медитировал, выполнял какие то странные упражнения на прогулке. Мясо не ел, не из-за этических причин, а так как «сам решает, чем кормить свой организм». Было смешно смотреть, как он выпрашивал у сотрудников сигареты. Ему по медицинским показаниям врач сказал побольше курить из-за его контузии. Он интересовался моими взглядами, я показал ему Манифест «ЧБ». Он сказал, что наши лозунги «Детские, неконкретные, нереализуемые». Правда, более подробно он объяснить не смог.

Несмотря на это мы смогли найти общие темы для разговора, к примеру, на тему психологии. Кроме того, по его словам, он боролся в Крыму с местными чиновниками, которые в связке с министром транспорта организовали коррупционные схемы. Я был заинтересован в любой борьбе с властью, поэтому давал советы куда можно писать обращения. Вообще он часто обращался ко мне за советами. Так узнавал, что делать если он писал заявление на человека. Я говорил ему примерно также как писал выше. Если боишься, что может всплыть, лучше сразу рассказать и объяснить ситуацию. Если же это было неизвестно когда и неизвестно где, привело к неясным последствиям, и потому вряд ли вскроется, то лучше помалкивать.

Интересовался также, что делать, если он расписался в журнале дежурств. Такой инцидент действительно имел место, то ли он, что то недопонял, то ли мы не объяснили.

Но человек повел себя довольно порядочно, объяснился, раскаялся, поэтому мы решили не распространяться об этом.

Помогал я Денису и с апелляцией на меру пресечения. Без меня его жалоба была похоже на гневную журналистскую статью, я же помог привести ее в надлежащий юридический вид.

Денис также решил объявить голодовку, протестуя против достаточно смешных вещей, например против того, что на него давят, заставляя расписываться в журнале дежурств или против того, что СИЗО не учитывает его диету при организации питания. Я помог ему объяснив, как правильно отказаться от приема пищи. Денис написал заявление, отдал его. Через некоторое время его вызвал начальник СИЗО и попросил повременить с голодовкой, так как скоро приедет проверка и обещал решить проблемы Дениса. Тот согласился. Но, несмотря на это все равно не ел. Я говорил ему, что эффективнее официально голодать во время проверки в СИЗО, либо фактически не голодать, до окончания проверки. Но Денис остался при своем. Несмотря на его странности, мы с ним нормально контактировали. А вот Вадиму он не нравился, то даже говорил, что собирается попросить , чтобы Дениса отселили, а то мол возьмет и глотку перережет.

Был и другой интересный персонаж, мы дали ему кличку «скорость». Так как он попался на покупке метамфетамина, известного в народе как «скорость» демонстративно не откликался на эту кличку, но она прижилась у скорости ровно такая же ситуация как у Макарова. Он покупали один и то же наркотик, с одного и того же сайта, закладку забирали в одном и том же парке. У них был и тот же следователь и один и тот же адвокат по назначению.

Мы в шутку называли их подельниками, хотя это было не так.

Задержание «скорости» было веселым. Он ходил по парку, искал закладку, присел на скамейку. Тут к нему подсаживается какой то парень:

– Закладку ищешь? – спрашивает тот.

– Ну да, – простодушно отвечает «скорость», думая что общается с таким же наркоманом.

– И как?

– Ну ищу пока. – ответил «скорость».

– Ладно, удачи. – и парень ушел.

«Скорость» нашел закладку, но решил сразу не идти к электричке, а употребить часть сразу, «чтобы ехать было веселей». И вот сидит он, получает кайф, как подходят оперативники, среди которых тот самый парень, который подсаживался к нему. Так его и задержали.

«Скорость» был моим ровесником, но как все говорили, со стороны нельзя было сказать, что мы одного года рождения. «Скорость» хоть и не был опытным наркоманом как Макаров, но действия наркотиков уже сказывались на его поведении. Он был крайне худой, нелепо выглядел. Самое главное, он вел себя крайне инфантильно, от чего и казалось, что между нами большая разница в возрасте. «Скорость» бросил колледж, тем самым у него не было даже среднего образования. Он был безработным, у него не было девушки, никаких стремлений. Он крайне равнодушно относился к своей судьбе. Когда ему рассказали как правильно вести себя в камере, он говорил «Мне все равно, не надо учить меня жизни». А не понимал он самых простых, бытовых правил поведения, например, что в тюрьме нельзя ходить в туалет по-большому пока остальные едят, если уж совсем болит живот, то по правилам надо попросить остальных подождать с едой. Но скорость этого не понимал и не хотел понимать. В тюрьме есть разные люди, кто-то, как мы, относится достаточно терпимо к недостаткам других, в пределах разумного, уча других жизни из лучших побуждений. Вадим по этому поводу говорил – «Я за Скорость боюсь, он же в тюрьме не выживет, попадет еще к каким-нибудь кавказцам».

Другой тип людей только и ждет конфликта, наблюдая за поведением сокамерников, чтобы до чего-нибудь докопаться. В тюрьме довольно скучно, и люди так и ждут вывести на ком-нибудь негатив. С такими бы и пришлось встретиться Скорости.

Однажды вечером кто-то из нас поинтересовался у Скорости, написал ли он апелляцию, и нужна ли моя помощь. Тот инфантильно ответил – «Не знаю, потом наверное». Согласно закону, обжаловать меру пресечения можно в трехдневный срок, поэтому времени у Скорости почти не было и все понимали, что ничего писать он не собирается, как и его адвокат по назначению. Все начали убеждать Скорость, чтобы он попросил меня написать ему апелляционную жалобу. Он нехотя согласился. А я, видя, что он не горит энтузиазмом, решил, что в воспитательных целях, он должен будет написать жалобу под мою диктовку, иначе, если бы я сам написал жалобу, он бы не оценил. Я продиктовал ему текст и потом взял проверить, как он написал. Это было ужасно, буквы прыгали, строки косились то в одну, то в другую сторону, всего он допустил более 80-ти орфографических и пунктуационных ошибок, при том, что текст был совсем небольшой. В одном слове «апелляционная» он сделал 4 ошибки, написав «опиляционая». Я отметил его ошибки и сказал переписать, и даже тогда он умудрился сделать 15 ошибок. Некоторые настаивали, чтобы он еще раз переписал, но решили лишний раз не мучить Скорость.

Несмотря на это, Скорость отнесся к моей помощи как должной, и даже не поблагодарил. Я не придал этому особое значение, но остальные возмутились такому отношению. Скорость начал все также неуклюже отмазываться, что возмутило даже добродушного Дениса. «Ты честно скажи, ты дебил?» – жестко говорил Денис Скорости. Чуть не дошло до драки. Скорость был типичным представителем тех, кто попадает в тюрьму за употребление наркотиков.

Пару слов об апелляционной жалобе. Если вы все-таки попали в СИЗО, у вас есть три дня на то, чтобы это обжаловать. Этот срок начинает течь на следующий день после того как суд принял решение о вашем аресте. В принципе если у вас адвокат по договору, то он сам напишет жалобу, но если у вас нет своего адвоката, то придется обжаловать решение суда самому, хотя я даже со своим адвокатом, старался каждый раз писать жалобу еще и от себя. Я делал это, чтобы на душе было спокойно, что я делал все возможное, чтобы выйти на волю.

Если у вас нет листов формата А4 и ручек, их нужно просить у Администрации СИЗО, она обязана их предоставить.

В самой жалобе заполняете шапку, в где указываете суд, в который подаете жалобу. По закону апелляционная жалоба подается через суд, который принял решение, то есть вы можете указать как суд принявший решение, так и суд апелляционной инстанции. Лучше всего писать, что жалоба подается в суд апелляционной инстанции, через суд первой инстанции, соответственно судом первой инстанции будет районный суд (который обычно принимает решение о заключении под стражу), судом апелляционной инстанции будет, как правило, областной суд, а в нашем случае Мосгорсуд. Далее в шапке пишите от кого жалоба и где вы содержитесь. В самой жалобе указываете то, что говорили, когда вас заключили под стражу, о том, что проживаете в регионе, где рассматривается дело, учитесь или работаете, что следствие привело в обоснование своего ходатайства лишь свои предположения, не приводя никаких доказательств. Обо всем этом я писал ранее. Часто следствие пишет, что какая-либо информация известна только с ваших слов, например о том, что вы где-либо работаете. Помните, что обязанность следствия это установить все обстоятельства дела, как в вашу пользу, так и против вас. Поэтому следователь должен узнавать работаете ли вы, направлять запросы по месту работы. Если такие факты еще не установлены, то суд должен не заключать под стражу, а продлевать задержание на 72 часа, чтобы следствие смогло собрать дополнительные материалы, обосновывающие ваше заключение под стражу. В целом каждое дело уникально, поэтому анализируйте какие можно привести аргументы, за что зацепиться.

Желательно указать, что просите оповещать вас о движении дела, через Администрацию СИЗО, где вы содержитесь под стражей. В так называемой резолютивной части жалобы пишите непосредственную вашу просьбу, то есть, что просите отменить решение суда первой инстанции, изменить вашу меру пресечения на более мягкую. Внизу ставите дату, подпись и расшифровку подписи.

Если вы опоздали и не уложились в отведенные три дня, то не надо отчаиваться, в жалобе можно указать о просьбе восстановить пропущенный срок, сослаться можно например на то, что Администрация СИЗО не предоставляла вам письменные принадлежности (что часто бывает), или, вы не смогли подать жалобу в связи с переводом из ИВС в СИЗО, обычно суд идет навстречу и не отказывается принять жалобу по такому делу по формальным основаниям.

Жалобу надлежит отдать дежурному сотруднику, обычно прием жалоб и заявлений осуществляется на ужине. После того как вы передали жалобу сотруднику, она считается поданной, даже если будет идти в суд долгое время.

Главное не бойтесь показаться незнающим, не умеющим писать жалобы, если вы не юрист, никто не требует от вас ссылок на нормативно-правовые акты или использование специальных юридических терминов. Со временем, изучая УПК и УК, присутствуя на многих судебных заседаниях, вы значительно повысите уровень своих юридических познаний.

На «Воднике» было два психолога, работающих посменно. Я при поступлении проходил беседу с парнем, которого звали Андрей. Но был и другой психолог, девушка, с которой проходили собеседование поступившие в другие дни заключенные. Все кто с ней общался, очень ее хвалили. Денис, человек общительный, любопытный, после прохождения теста, с выбором наиболее приятных цветов, заинтересовался своими результатами. Психолог, Дарья, обещала посмотреть результаты и сообщить ему. И вот открывается отверстие для подачи еды «кормяк» и Дарья просит через дверь, чтобы Денис подошел, и она смогла озвучить результаты теста. Дарья оказалась стройной, красивой, нордической девушкой. Я решил сам пообщаться с ней. Я рассказывал ей про соционику, она оказалась очень адекватной в общении. Разговор с девушкой доставил мне удовольствие. На карантине я впервые столкнулся с наркоторговцем. Перед тем, как его заселить, сотрудники поинтересовались по каким статьям мы сидим, узнав, что среди нас есть попавшиеся за наркотики, к нам завели новенького. Это был таджик, неработающий, без образования (то есть он даже не учился в школе), плохо знающий русский язык. У него нашли 5 кг героина, поэтому ему светило пожизненное лишение свободы.

Для меня, как человека разделяющего взгляды русского национализма, это был оккупант, травящий наркотой русских людей, хоть свою вину он и не признавал. Поначалу я считал, что мой долг предъявить ему за его преступления, но потом, я понял, что с точки зрения тюремных правил я не имею на это права. В дальнейшем мне будет попадаться еще много наркоторговцев, среди которых будет немало и хороших людей, и если бы я стал предъявлять каждому из них, то не выжил бы в тюрьме да и чисто по-человечески, какими бы преступниками они не были, они уже получили свое, их вряд ли отпустят в ближайшее лет десять. Когда смотрящий за карантином узнал, что у нас сидит наркоторговец, он сказал, чтобы мы в отношении него ничего не предпринимали.

В неволе существует определенное отношение к наркоторговцам. В отличие от педофилов, наркоторговцев не выгонят сразу же из людской массы (то есть из числа порядочных заключенных). Несмотря на то, что наркоторговля является неуважаемой статьей, торговец наркотиками может вполне комфортно сидеть. Для этого он, при отправке в колонию, должен уплатить так называемые подъемные. То есть определенный сбор на пользу арестантского сообщества. Размер может варьироваться в зависимости от договоренностей человека с авторитетами среди сообщества заключенных, обычно речь идет о десятках тысяч рублей. Если человек говорит, что таких денег у него нет, ему обычно не верят. Считается, что если кто торговал наркотиками, то у него должны быть средства и как он будет их доставать, уже никого не волнует. Кроме того, сумма может быть фактически уменьшена, если торговец наркотиками хорошо себя показал во время отсидки в СИЗО. Это может выражаться в налаживании дороги или периодической, небольшой материальной помощи. При выполнении этих условий, человек может комфортно себя чувствовать среди порядочных арестантов.

Такое положение вещей – это определенный пережиток прошлого, когда существовало крайне негативное отношение к «торговцам смертью». В XXI веке мораль изменилась, никогда не употреблявших наркотики и тем более осуждающих торговлю ими становится все меньше и меньше. Однако, практика, требовать от наркоторговцев определенным образом загладить вину, сохранилась.