Читать книгу По стопам маргинала. Роман - Владимир Шапиро - Страница 8

Впоследствии Лора вспоминала тот первый визит к художнику и кокетливо завершала рассказ такими словами: «Вот это был сюрприз, настоящий шок для меня». Прежде всего ее впечатлил актовый зал своими размерами и пышностью. Не картинами с пейзажами и портретами, их там вовсе не было у художника, кроме портрета главного вождя государства над креслом председателя, а пластиковыми цветными стенами, в потайной двери одной из них, неожиданно исчез хозяин. Это произошло так стремительно, что, пораженная, она схватилась за дядю, чтобы не упасть. Давила торжественность обстановки: наедине с ней ей было страшно. Тот тут же галантно подставил ей стул, успокоил, а затем направился туда, куда исчез его друг.

В их отсутствии Лора ощущала себя кроликом, ждущим участи в окружении кровожадных охотников. Как сквозь пелену тумана, она увидела быстро вошедшего хозяина дома с большим подносом в руках, с лицом, выражавшим неудовольствие. «Что они ссорятся?» – испуганно задала себе вопрос. Уловив ее смущенный взгляд, он игриво произнес: «Угощайся». Поставил поднос прямо на кумач и подвинул к ней вазу с фруктами. За ней последовала бутылка дорогого импортного коньяка, тарелка с десертом, пластиковые приборы. Возвращаясь из заграничной командировки, Иннокентий Скворцов привозил с собой целый комплект вещей для родных и друзей, как впрочем делал любой советский человек. В своих запасниках он хранил привозные пластиковые и бумажные принадлежности, в том числе полотенца, туалетную бумагу, в новинку в то время. Использовав, выбрасывал в контейнер во дворе церкви. Вслед за ним вошел дядя, тоже с большим подносом, на котором стоял настоящий деревенский самовар с заварочным чайником на нем, салатница и нарезанный в пластиковые тарелки сервелат. Когда он неуверенно поставил все на стол, художник нервно обратился к гостье:

– Твой дядя, мой коллега, сегодня какой-то тормоз. Ну, как?! Сам предложил отметить дебют новой натурщицы, причем, сейчас же. И сам же вдруг заторопился домой. Ждет жена! Нужен ты ей! Давно плевать твоей Рахеле, где ты и что ты. Молчи, Сэм, Да, я очень уважаю ее, вас обоих. Не будем цапаться. Давай, выпьем за амплуа моей новой натурщицы, за тебя, Лора! Лехайм, как у вас говорят.

Они выпили, а она с аппетитом стала есть. «Вкусная еда, – как учила ее мама, – быстро снимет напряжение». Действительно, она скоро успокоилась и уже в мыслях воображала себя идущей по подиуму под гром аплодисментов. Будто забыв о ней, мужчины занялись своими разговорами, непонятными, но с очень энергичными выражениями. Потом резко поднялись и дядя, порозовевший от шеи до лба, стал говорить в лицо художнику о каких-то обуржуазившихся интеллигентиках, а тот вдруг высмеял речь Генсека о «недостатках в работе с кадрами». Это выглядело так смешно, что она рассмеялась, за ней дружно расхохотались мужчины. Приняв их смех на свой счет, Лора приняла осуждающую позу, поправилась и преданно посмотрела на портрет вождя. Это еще больше рассмешило их. Хозяин вдруг вспомнил о чем-то и с шуткой назвал имя ее матери.

– Вы знали мою маму? – в замешательстве вырвалось у нее.

– Конечно, – уверенно согласился тот и, как само собой разумеющееся, добавил, – между прочим, тоже по рекомендации твоего дяди; все из-за вашей проблемы с деньгами. Она была бы восхитительной моделью. Жаль, не случилось. С Викой – тоже, но не по моей вине.

– Нет-нет, – быстро вмешался дядя, – она уже тогда работала на перспективной должности в институте отца, по его протекции.

– Подумаешь, чертежница – брезгливо отозвался художник, – моя натурщица зарабатывает больше в гораздо меньшее время; поэтому имеет массу возможностей для личной жизни. Инженеркам и не мечтать об этом. Богема ценит женскую красоту, дарящую наслаждение и творческий драйв…

– Согласен, конечно, – перебил его дядя, вот и цени мой подарочек, – он от полноты чувств приник к щеке племянницы. Под сверлящим взглядом приятеля тут же отпрянул.

– Но-но, Сэм, ты знаешь меня. Оставь нравоучения публике. Короче, будем считать дебют успешным и, не теряя времени, завтра приступим к работе. В час. Как обычно, начнем с фотосессии…

– Почему? – возмутился дядя, – уже все сделал сегодня, как договорились. На днях снимки будут готовы…

– Не могу ждать, Сэм, заказ срочный. И вообще, больше доверяю своему чутью и своей лаборантке в мастерской. Затем, повернувшись к Лоре добавил назидательно, – гордись, милочка, скоро твое лицо в образе советской пионерки растиражируют в камне массовым тиражом в местах отдыха детей, взрослых тоже. На сегодня все. Хватит. Завтра жду и без опозданий. До свидания.

Художник направился к выходу, за ним послушно последовал дядя, держа за руку озадаченную племянницу. По дороге домой он досказал ей то, что не услышала от художника. Поучительным тоном сообщил, тоже по секрету, следующее. Грета часто жаловалась ему на недостаток денег, и поэтому по-родственному предложил ей поработать натурщицей у приятеля. Она согласилась позировать за соответствующий гонорар, потому что муж – «жадюга», как выразилась мама, прятал от нее деньги. За тот небольшой срок работы у Иннокентия Скворцова, она успела пополнить и обновить свой гардероб фирменными вещами и косметикой, не хуже той, что получала в посылках от ее американской сестры, Берты. Но потом это вызвало подозрение мужа Давида. Сын раввина сделал элементарный расчет, оказалось, что дебет уборщицы Худфонда Министерства Культуры никак не сходился с кредитом на ее дорогие покупки. Тогда начал устраивать ей скандалы, доходило до драки в присутствии детей. Не сумев убедить жену, Давид выследил ее до ворот известной церкви у Никитских, и, воспользовавшись благоприятным моментом ухода студентов из двойных запирающих дверей после занятий, проник в Студию Скворцова под видом должностного лица.

– Как в детективе, – шутливо произнес дядя Самуил и добавил, – твоя мама, однажды, рассказала мне, что там случилось.

В общем, не испугавшись темноты мрачных, облупленных стен, он прошел через предел и уже в середине услышал, у винтовой лестницы впереди, звуки музыки. Ревниво подумал, что жена там развлекается с кем-то и спустился по лестнице вниз. Стал стучать в чугунную дверь: «Откройте! Иначе разнесу вашу богадельню!» Твоя мама в испуге: «Никогда не ожидала от отца такой прыти», – уже собралась открыть, но Иннокентий задержал ее. Гаркнул в дверь: «Кто здесь, вон отсюда! Вызову милицию!» А Давид ему: «Выпусти жену!» Тогда возмутилась твоя мама, открыла дверь и началась комедия.

– Зачем пришел? Я – на работе. Ты что: позоришь меня? Ты же знаешь твоих денег не хватает. вот и подрабатываю в Худфонде натурщицей, обычная структура в Министерстве Культуры. В данный момент со спецоплатой; включила музыку, потому что утомилась.

– Слышал, подлая, какая спецоплата, – хамски бросил ей в лицо. Тогда ему в ответ:

– Подбирай слова, импотент! Ты – не дома: ушло время, когда безнаказанно оскорблял меня. Я защищена законом – мать четверых детей, при официальной должности. Оставь себе прогнозы, соблюдай приличия.

Иннокентий тоже не выдержал, сорвался петушиным фальцетом, даже сломал при этом дорогой импортный фломастер:

– Какой-то тиран! Не прав: у женщины тоже свои интересы, не только у тебя, мужлан. Кстати, кое-что известно о твоих киевских похождениях в командировках по проекту «Дружба». Имей в виду, найдутся свидетели о твоих любовных интрижках. Лучше прикрой свой рот! А Давид – свое: «Если еще раз застанет „художества“, то с нарядом милиции».

– И что, мама перестала позировать из-за отца? – переспросила удивленно Лора и зевнула.

– Ну да, – подтвердил тот, – от него можно ожидать все, если еще молодую шестнадцатилетнюю твою мать сумел развести с мужем, таким же молодым танцовщиком в Харьковском театре Оперетты. Не посмотрел, что у них грудной ребенок, твой брат Фред. За месяц развел их и женился на ней. Потом увез с собой в Москву, почти в два раза старше ее.

– Как интересно, – вырвалось у Лоры, – а что дальше?

– Скажу тебе откровенно, – задумчиво произнес дядя, – душа твоей мамы – какая-то фантазия. Иначе не скажешь. В ней живет одновременно капризный подросток и пожившая, много пережившая женщина. Для нее жизнь – водевиль, она – автор и главный его герой. Люди, как куклы: она играет с ними, переставляет по-своему и, развлекаясь, получает удовольствие. Так поступила с твоей сестрой. Вика тоже хотела выступать на подиуме, но, узнав через мою жену о ее желании, категорически запретила. Ты знаешь, под банальным предлогом: готовит ей перспективного юношу из числа «золотой» молодежи в Институте международных отношений. А моего приятеля, Иннокентия, обозвала неуравновешенным гением, с которым лучше не связываться: никакого с ним будущего. С чего так решила – непонятно. Из-за Вики мы рассорились с братом, Давид устроил ее к себе в институт. Ты знаешь.

После откровенного разговора с дядей Лора не впала в разочарование: практичный ум подсказал меньше рассуждать, а делать. Тогда будут деньги. Ради них и мама не посчитала зазорным стать натурщицей. К тому же есть возможность сверкать своей красотой в кругу богемы, для начала, студенческой. Но всегда рядом будет друг и советчик, дядя Самуил. В качестве студийной натурщицы, Лора дважды в месяц получала заработную плату вместе с напарницей, Верой. Они успевали немного переговорить, прежде чем художник, очень опасавшийся интриг, не выпроваживал кого-то из них к двери. Коллега по ремеслу как-то рассказала ей забавную историю о предыдущей натурщице Рае. Ее уволили после того, как она пожаловалась в профсоюз на «некорректное поведение» гостей художника во время «творческой вечеринки» в цокольных пенатах церкви у Никитских. Потом студенты долго цитировали крылатые слова их шефа: «Богема, в этом феня, – не профсоюз для еврея».

Судьба улыбалась Лоре. Получив от дяди багаж знаний по живописи и зодчеству, она свободно использовала его в общении со студенческой аудиторией преподавателя Скворцова. Их ответные быстрые суждения развивали далее ее вкус. Художник снисходительно относился к «шалунье», племяннице друга, когда узнавал о ее «хождениях» на вечеринки, в компанию его учеников, живших в общежитии. Он был либерал, когда выслушивал интересные детали «о песнях под гитару и вино до утра». Гвоздем программы была его натурщица Лора.

– Зачем нам с тобой модная одежда, макияж, – говорила она сестре Вике, – у нас с тобой и без них привлекательная внешность: я – брюнетка, ты – блондинка. Красоте не нужна помада, а фигурка, косы, полненькие ножки сведут с ума любого мужика и без модных туфелек. Ха-ха, сногсшибательный дуэт! Достаточно тряпок и косметики из посылок тети Берты.

Родная сестра Греты, Берта, эмигрировала вместе с матерью в Америку в двадцатые годы. Там устроилась переводчиком в Морское ведомство США и вышла замуж за морского офицера Дугласа Хьюма на шестнадцать лет старше ее. Они жили многие годы в достатке и в свое удовольствие, пока внезапная смерть матери от рака не изменила все ее планы. У Берты произошел психологический срыв и, как следствие, понижение жизненного тонуса. Затем возникла ностальгия по родине, усиленная неудачами России на фронтах с Германией в первые годы войны. На пике заостренной тоски по родной сестре в разоренной бомбежками Москве, она начала оказывать ей помощь посылками, а также – морально, многостраничными письмами о своих переживаниях. У жены военного атташе при Посольстве была возможность делать это через дипломатическую почту. Вскрывать почту, вещевую и продуктовую пересылку – запрещалось даже КГБ СССР.

В своих посланиях обе сестры в мельчайших нюансах описывали интимные переживания, разные семейные, бытовые обстоятельства жизни. Это был накал сентиментализма, сродни эпистолярным сюжетам Самюэля Ричардсона. На детей Греты он тоже оказал моральное воздействие. Они были непременными, самыми эмоциональными участниками спектакля написания письма тетке. Мать принимала позу дирижера, ручка в зубах, бумага, готовая к письму на столе, и замирала на минуту в молчаливом религиозном экстазе. Этот жест означал для Роба упасть на пол и изобразить голодающего нищего. Тут же над ним возникал самый старший – Фрэд и начинал изображать процесс затягивания петли на шее брата со словами: «Ни дна нам, ни покрышки». После них более младшие сестры, Вика и Лора, как по команде, поднимали жалобный вой. Под общий гомон Грета садилась за стол: творческий труд над бумагами заставлял замолчать детей. И так до следующего молчаливого жеста режиссера: сцена повторялась с некоторыми изменениями и добавлениями со стороны «главных исполнителей» ролей.

В компании взрослых друзей Грета любила повторять:

– Мы не какие-то замухрышки, фони-квас; нам, сестрам, надо обязательно поделиться о наболевшем, высказаться о хорошем. Тогда полегчает на сердце; не надо, чтобы оно болело. Ну, да. Мужчинам этого не понять. А как смолчать, если у ребенка прорезался зубик, или они там, в школе, натворили что-то. Ну, как, не осудить мужа, который где-то на стороне транжирит деньги, на каких-то шлюх, а дома устраивает скандалы по пустякам, еще тиранит детей своими подозрениями. Представьте себе, я прожила с Давидом треть жизни… и что? Вечно в нужде, без денег, без помощи, он, видите ли, много работает. А денег от этого – пшик. Лучше сидел бы с детьми, клянусь честью. Берточка – единственный человек, так понимает меня. Оттуда, за океаном, а видит всю эту низость вокруг, хамство соседей, продавцов в магазине. Мы знавали в детстве благородных людей, где они сейчас? Отец, за все хорошее оказался в Сибири, а мама с сестрой – в Америке. Ну, и что? Тоже страдает, мучается с мужем. Человек старше на столько лет, а ведет себя двадцатилетним юнцом. Где бы ни был в командировках, появляется у него молоденькая подружка. Удивительно, вовсе не скрывает. Недавно завел японочку, привез с собой в Бостон. Хочет развестись, при двух-то детях, Марке и Шейле. Но он совсем равнодушен к ним. Такая распущенность и все от вседозволенности. По-моему, уж лучше бедность, чем порочное богатство. Сердце бедной Берточки кровоточит в одиночестве: детки из-за бесстыдства отца ушли из дома, в студенческий кампус при Университете. Очень способные, отлично закончили колледж. Но с матерью редко общаются. Все по милости людоеда-отца.

Ее как-то спросили, кого она больше осуждает: Давида или Дугласа. Грета встрепенулась, скосила левый глаз взнузданным конем и гордо парировала:

– Конечно, Дугласа. Давида хотя бы можно оправдать на один-единственный гран тем, что ежемесячно отстегивает Лорочке мелочь на карманные расходы. Что хотите? Любимица его. Никогда не спросит, откуда у нее деньги на очень приличную тряпку. Ой, не поверите! Слушает с разинутым ртом ее байки о скромности, искусстве, а самому: что живопись, что поэзия, что музыка – все одно: «ненужная лирика». Умора, клянусь честью, смущается смотреть на картину с обнаженной женщиной. Зашоренный на бабу-труженицу в платочке, которую можно, как проще, без ласк: ложись и отдай свое тело. Скот!

– Гм, мам, – лицемерно вставляла Лора, – отец так шутит: если не почувствую красоту руками – не поверю. Много раз объясняла ему, чему научил дядя Самуил: искусство необходимо для просвещения людей, иначе зачерствеет душа. Худшего не может быть, а красота спасет мир. А он в ответ свои ядовитые насмешки. Дядя считает, его не исправить, не оторвать от служебного стойла. Так и сказал. Ха-ха.

Она с некоторых пор сама удивлялась своей сметливости в отношениях со «спонсорами», так мама называла тех мужчин, которые оказывали помощь и внимание женщине в разных ситуациях ее жизни. Лора умело отказала своему шефу, художнику Скворцову, в дополнительных сеансах позирования, несмотря на то, что он, по его выражению «светился флюидами» творческой энергии после возвращения из-за границы. Моделью для их воплощения на бумаге стала другая. Может быть, она стала причиной того, что в Студии все чаще появлялась жена его, Жанна. Дочь военного, офицера высокого ранга, она была воспитана в верности мужу и женскому долгу, любые намеки, сплетни о муже отвергала короткой фразой: «Отставить разговорчики». Жанна долго не задерживалась: услышав в тишине Студии писк церковных крыс, спешила удалиться со словами:

– Совсем не обязательно учить малевать с голой натуры. Красота природы увлекает гораздо больше, и никаких беспутных мыслей у молодежи.

Дядя Самуил правильно оценил открывшиеся у Лоры способности. Он не обиделся на племянницу за отказы, но предложил ей посещать разнообразные развлечения вместе. Цензор Минкульта имел право первоочередного обслуживания в театральных и прочих кассах зрелищных предприятий. В план родственника входило, как можно больше отвлечь ее от бурных похождений молодости. И его радовало, когда она соглашалась, потому что это означало, что его труды, заложенные с детства в Лору, не пропали даром. Ее по-прежнему влекло к искусству, включая выставки молодых художников. И он старался удивить или рассмешить ее экстравагантностью по всякому поводу. Когда они сидели в передних рядах партера театра, дядя Самуил комментировал события на сцене, игру актеров. Он постепенно приходил в сильное возбуждение, пытаясь впечатлить эрудицией не только племянницу, но и сидящих вокруг. Однако его громкий шепот неизменно вызывал призыв замолчать: «шш». Его реакция была уничтожающей: дядя поворачивался в ту сторону и мерил «обидчика» испепеляющим взглядом. Потом демонстративно приближался к уху Лоры и достаточно ясно шептал ей что-то нелицеприятное о том человеке, при этом держа руку на коленке родственницы. Если было смешно, она смеялась, если нет, слушала и не возражала, как учила ее тетя Рахель, «первая и последняя» жена, по его словам.

Тетя нередко приглашала ее на прогулку, для вечернего моциона. Звонила незадолго до встречи и коротко изрекала: «Можем увидеться на променаж. Жду полчаса». И сразу вешала телефонную трубку, не ожидая ответа. Гудки означали: время пошло. Если Лора приходила вовремя к месту встречи у кинотеатра «Прогресс», они начинали прохаживаться в районе гостиницы «Пекин» и обменивались почтительными поклонами с прохожими, некоторые из них знавали богатого московского ювелира, после своей смерти оставившего дочери три сберегательных книжки и престижную дачу с мебелью. Но об этом предпочитали не говорить. За чашечкой кофе они вели недолгие беседы на последнем этаже гостиницы «Пекин». Наедине с Лорой тетя говорила о достоинствах и недостатках мужа, никогда его не ревновала, даже если приводил и представлял ей новую гостью. «Главное – это сохранять чувство собственного достоинства», – любила повторять племяннице. Однажды Лора узнала от нее, по секрету, что ее отец занял крупную сумму денег на приобретение кооперативной квартиры.

Однако племянница не сдержала свое слово и рассказала о такой новости маме. Грета не поверила: решила, что тетушка окончательно «свихнулась» на старости лет: тетя была старше дяди на четырнадцать лет. Для обывателя тех лет покупка кооператива считалась чем-то заоблачным из-за необычайной стоимости его, а также многих бюрократических процедур, которые требовалось преодолеть при этом. Давид же отмалчивался, иногда отшучивался, что он – не разбогатевший спекулянт и даже не высокооплачиваемый партийный бонза, а всего лишь совслужащий средней руки, с такой же зарплатой. Прошло немного времени и Грета перестала вспоминать об «отцовом кооперативе». Но эта Лорина новость напомнила ей о себе чуть позже звонком приятеля Скворцова. Художник злорадно сказал по телефону, едва услышав голос Греты в трубке:

– Ты знаешь, моя хорошая, у меня потрясающее сообщение о твоем Давиде. Не поверишь.

– Что еще? – нетерпеливо выдохнула она, вдруг интуитивно вспомнив о новости дочери и недавнем скандале с мужем.

– Слушай, все по порядку. Я недавно писал портреты семьи солидного клиента, директора НИИ, в котором работает твой муж. Это были не только портреты, но и натюрморты в его новую квартиру кооперативного дома, построенного на средства его сотрудников. Я вначале и не подумал, что среди них и твой Давид. Но потом в разговоре с клиентом, все-таки спросил о твоем, и вот, пожалуйста: он назвал этаж и номер квартиры твоего муженька. Даже уточнил у него, на какие шиши сумел купить ее Давид. Тот подтвердил – за его участие в качестве архитектора в реализации Проекта международного нефтепровода из России в Европу, ему полагалась приличная премия. Он ее получил, а откуда он еще взял сумму, ему неизвестно. На однокомнатную малогабаритную квартиру хватило. Так разберись, откуда они у скромного советского инженера, отца многодетной семьи. Желаю удачи.

Эта новость повергла Грету в шок, подобный тому, который она испытала при бомбежке немецкими самолетами их эшелона по дороге на Урал. Тогда тоже волосы поднялись и долго не опускались на ее голове. Она вначале хотела устроить мужу скандал, вплоть до развода. Но потом решила прежде выяснить, кого он привел в новую квартиру, и пригласить милицию, чтобы разоблачить многоженца, а затем по суду получить свою долю от изменщика Давида. Для этого она несколько дней выслеживала в его подъезде дома, но кроме «очкастого коротышки», который приходил и через небольшое время уходил, тоже с какими-то бумагами, не увидела. Поэтому отказалась от слежки, тем более, что в одной из поездок на эту кооперативную квартиру познакомилась с приятным мужчиной, Иваном Петровичем Блиновым. На другой день после знакомства с ним она решительно потребовала объяснений от мужа:

– Говори, лжец, что это значит: у тебя кооператив! И что причитается нам. Все годы жизни терпела рядом с собой подлеца, импотента, а он, оказывается, знай, копил себе денежки. Ну что?! Будешь один там жировать на площадях, сюда же приходить только портить воздух. Не позволю! Так что, поделишься или отдашь по суду?

Давид, будто ждал этого разговора и, видно, готовился к нему:

– Не спеши с выводами, – не менее категорично, – да, я стал пайщиком кооперативного дома, но совсем недавно, когда получил премию, за успешную сдачу Проекта Дружба, тебе известного. Еще занял деньги у Рахели, у друзей на работе. Хотел нашим ребятам оставить в наследство. Но ситуация изменилась, после того как узнал от приятеля в Главном архитектурно-планировочном управлении о том, что наш дом и вся эта сторона улицы подлежит сносу в самое ближайшее время. Я много выяснял, почему и кому; и только на днях мне конфиденциально сказали: для нашей знати. Построят по особым проектам с инфраструктурой многоэтажные комплексы домов. Поэтому всех жильцов выселяют отсюда, дадут отдельные квартиры в новых районах столицы. Представляешь, какая удача для нас: каждому по квартире. Мечта!

– Не верю: такая же мечта, как коммунизм в ближайшую пятилетку.

– Нет, ошибаешься. Этот вопрос можно считать вчерашним. Я точно выяснил, в этом заинтересовано само руководство страны, потому что очень быстро было принято решение по этому Проекту Горсоветом и сразу были назначены Генподрядчик и подрядчики. Они уже приступили к предварительным работам. Я понятно изложил? Что скажешь?

– Э, Давид, – неуверенно протянула Грета, – твоими речами да мед пить. А на деле? Пристроил дочь к себе на работу, обещал перспективы. А где они, с такими-то связями?

– Опять за свое, глупая баба, – возмутился Давид, предчувствуя перелом в настроении жены, – у Вики – полный ажур: скоро повышение в должности и зарплате. Выяснил из надежных источников. В общем, все у нас, как нельзя лучше. Только прошу, никому ни слова о нашем разговоре. Если узнают соседи, эти кляузники могут напакостить: пойдут в ЖЭК, а то еще выше со своими претензиями. Тогда бюрократы не посмотрят, что кооператив – это такая же личная собственность, как дача, шкаф, рубашка. Срежут полагающийся нам метраж, потом судись с ними. Кому охота! Поэтому, давай пока закроем эту тему между нами. Будущее покажет.

– Ну, что ж, поживем – увидим, – со вздохом согласилась супруга, но тут же добавила, – к нам в гости придет мой знакомый, Иван Петрович, его дети просто зовут Ваныч, человек очень приятный, одного возраста со мной, всем понравился. Считай мою просьбу условием нашего соглашения. В нашем убогом жилище он развлекает, не дает скучать, а еще терпелив, не лезет в амбиции, как ты. Вечно занят своей работой, не до нас.

– Пусть, – Давид устало махнул рукой, – ни к чему раскачивать лодку, скоро начнутся такие дела, будет не до гостей. Понятно?

– Хорошо, – язвительно заметила жена, – а там посмотрим, куда выведет кривая. Ждать нам не впервой.

Ее сценарий отнюдь не предполагал терпеливое ожидание, скорей наоборот: энергичные усилия выпрямить кривую в нужном направлении. Поэтому мира между супругами не было, возникали спорные ситуации. Давид старался избежать их помня о договоре с женой. Терпел приколы за вечерним чаем, а когда становилось невыносимо, вставал, говорил с наигранной улыбкой: «Утро вечера мудренее» – и уходил в спальню. Натянутое на голову одеяло заглушало звуки гитары Ваныча.