Читать книгу Зимняя вишня - Владимир Валуцкий - Страница 7

Чудо, но в списке на овощебазу я себя не обнаружила. Подумала даже, что девчонки не шутили в ресторане. Но Кирилл Иванович держался со мной обыкновенно – не хуже, не лучше, чем всегда. Так или иначе, угроза миновала, и я забрала Антошку с пятидневки.

И снова со мной мой сынуля, мой бурундучок, мой солдатик при сабле и доспехах. Мы помирились на всю жизнь. Нам хорошо и весело вдвоем, и солнышко светит, и за окнами плывут осенние поля. Мы едем на электричке в Приозерск к моим родителям, к его бабушке с дедушкой.

Дом на улице Дачной, номер 20, старый наш дом с палисадником, из которого я отчалила в самостоятельную жизнь вот уже двенадцать лет назад. Соседские старушки на лавочке со мной чинно поздоровались. Просовываю руку к щеколде, отпираю калитку, поднимаюсь на крыльцо.

Встречает нас отец, загорелый, моложавый, несмотря на свои шестьдесят пять, старая рубашка хаки без погон вся забрызгана белой краской.

– Это кто к нам явился? Что за солдат, какого полка?

– Здлавствуй, деда!

– Не по форме. Как я учил?

– Здлавию жела… вию!

Антошка взлетает на его сильные руки, отец целуется со мной.

– Витька приехал, мы ремонт затеяли.

Витька, брат, стоит в такой же, как у отца, рубашке, весь заляпанный, с кистью под потолком:

– Привет, чувырла.

– Привет, амбал.

– Детей нарожали, а ума не прибавили, – с укором констатирует отец. – А Витька у нас со вчерашнего дня – капитан!

– Капитану, – достаю я из сумки бутылку.

– Опять навезла? – отец сердится, но, тем не менее, заглядывает с любопытством в сумку, из которой я достаю гостинцы. – Ну даешь: огурцы! Мать их целую кадушку уже насолила. О, селедочка.

– А где мама?

Лицо отца мрачнеет, он ссаживает Антошку на пол.

– В церковь отправилась. Совсем твоя мать с ума спятила. За двадцать километров в автобусе ездит, это надо придумать…

– Деда, а что такое целковь?

– …а мне как прикажешь к этой блажи относиться? Офицеру!

– Ты же в отставке, – отвечаю я примирительно.

– Из партии меня никто не отставлял. И сын у нас не в отставке!

– Да ладно тебе, отец. – Витька спустился, стоит у порога, вытирает руки, вид озабоченный. – Так что… я за Нинкой сбегаю?

Ох разгулялась я, живу от стола к столу. Пришла от соседей Нинка, жена Виктора, грудастая, щекастая, всего много, улыбка – за уши завязывай, разделали мы мою городскую закуску на кухне, вдарили по стопарю, пока матери нет, и пошел у нас задушевный разговор.

– Во что верит? – горячится отец, с первой же рюмки раскрасневшийся. – Что она об этом знает? Где этому ее Богу есть доказательства?

– Вообще, вера доказательств не требует, – замечает Витька.

– Ты, оппортунист, молчи. Грехи решила на старости лет замаливать!

Тут Нинка возмущается, горячо и шумно:

– Ну, это вы глупости говорите, Николай Митрофанович. Какие грехи? Когда нам, работящим женщинам, грешить? Господи, и рада бы согрешить, да некогда! – И на всякий случай толкает Витьку в бок: шутка.

– Ты своих троих родила и сиди, не о тебе речь. А вот ты, – это уже мне, – допрыгалась в своем Ленинграде.

– Здрасьте.

– Вот тебе и до свиданья.

– До чего это я допрыгалась?

– А подумай. Как живешь?

– Да ладно тебе, отец… – Виктор тянется к бутылке.

– Нет, Витька, подожди, как я живу?

– Филиппу зачем дала уйти?

– Отец, да ладно, сколько можно об этом… – Что же мне, за хвост его было держать?

– Действительно! – возмущенно вздыхает Нинка.

– Женщина захочет – за что хочешь удержит.

– Ну вы даете, Николай Митрофанович!

– Отец, ты того… Больше майору не давать.

– Жила бы как все люди, полной семьею.

– Значит, важнее, по-твоему, казаться, чем быть?

– Вот, вот, с этого все и начинается. С этой самой философии, которую вам, дуракам, подбрасывают… – И вдруг суровость отца исчезает. – Генерал явился. – И на лице появляется радостная, но вороватая улыбка. – Здравия желаем, товарищ генерал!

На пороге кухни стоит мама. В строгом, черном платье, тоже удивительно молодая, без единой морщинки. Вся иконописная и отрешенная, что не мешает ей мельком и с презрением оглядеть наш стол.

Она молча уходит в комнату, и я вижу, как там крестится на иконы, потом возвращается, уже сняв платок.

– Антошка почему без куртки бегает?

– Тепло, мама!

– Антон в деда, солдат! – бодро заявляет отец, но глаза у него беспокойные.

– А ты, солдат, уже прикладываешься?

– Так дочка же приехала, как же… Под такое дело!

– Из стаканов, без скатерти, креста на вас нет. Надолго к нам?

– До завтра.

– Значит, завтра на рыбалку махнем! – подхватывает отец. – Витька, как насчет рыбалки?

Заговорили, заспорили о чем-то, мне непонятном.

– Здравствуй, дочка.

– Здравствуй, мама.

Мама глядит на меня, а я гляжу на маму.

– Все одна кукуешь?

– Все одна, слава богу.

Не верит, что слава богу, глаза печальные.

Мама, ты вовсе не строгая, а самая добрая и понимающая на свете. И тепло от тебя родное, и запах, знакомый с детства. И так бы стоять с тобой, обнявшись, долго.

– Выживу, мама, – не бойся.

Утро такое раннее, какого я в городе давно не видела. На речке тишина, дыхание слышно. Мужчины, включая моего Антошку, засели на берегу с удочками. Нинка разводит костер. А мы сидим с мамой на пригорке, среди высокой травы, говорим тихо, почти шепотом.

– Нас ведь как всю жизнь учили, – рассказывает мама, – будь готов! Живи начеку. С войны отца ждала – все время готовилась, что вот оно случится, вот случится. И в мирное время ночные тревоги, готовность номер два, командировки. Сидишь с вами, ждешь, вы еще несмышленые, кому поплакаться, кого попросить, чтобы минула отца чаша сия? Одного Бога. Стала молиться – спокойнее стало. Раньше тайком в церковь ходила, а теперь что таиться. – Мама смолкает на минуту, наклоняется ко мне: – К Богу, дочка, все больше людей прибегает. И молодежь. А у тебя Антошка некрещеный. Покрестить бы надо…

– Во! Попробуй у меня только!

Это отец отозвался. Как ни шептались – услышал.

– Ты уди, тебя не спрашивают! Время, Ольга, какое тревожное.

– Мировой войны она ожидает с минуты на минуту! – вставляет, посмеиваясь, отец.

– Чего ее ждать, когда она уже есть. И Афганистан тебе, и Иран… У Витьки в части тревоги чуть не каждую ночь.

– Мама, а может, обойдется?

Не верит, что обойдется, молчит, и лицо скорбное, словно всех нас уже похоронила.

На реке оживление, кого-то поймали.

– Тащи! – Да не так! – Дай мне! Я сам!

Блеснула в воздухе рыбешка.

– Мама! Я пойма-ал! Лыбу поймал!

Бегу смотреть. Действительно поймал какую-то кильку.

– По первому разу всегда везет, – гововорит отец ревниво.

А Витьке не везет. Сидит в сторонке от всех, помалкивает и таит в себе надежду.

Я подошла к нему, села рядом

– Не клюет?

– Клюнет.

– Вить… У вас правда тревоги каждую ночь?

Витька усмехается:

– Мать у нас – находка для шпиона.

– Она за тебя, дурак, боится. А что, правда кто-то может на нас напасть?

– Ты тоже боишься?

Он-то, конечно, ничего не боится. Всегда был сам по себе и себе на уме. Сидит с удочкой, неколебимый, как скала.

– На хрена мы кому нужны… – вдруг говорит Витька очень тихо.

– Как это? – Я опешила.

– А вот так. – И я, словно увидев его впервые, замечаю, какие усталые и блеклые у него глаза. – Если и будет война, так оттого, что сами передеремся.

– Вить, а ты тоже в партии? – спрашиваю я, не переставая удивляться: вот тебе и скала…

Он будто не слышит, задумчиво смотрит на реку, кусает травинку.

– Женька, друг, из Афгана в цинковой упаковке вернулся. А в тот же день из нашей части три АКМ уперли. Идиотство, бардак. Ничего вы еще не знаете… – помолчал. – Служил бы я летчиком на границе, сел бы в машину…

– И что?

Он наконец повернулся ко мне, поглядел снисходительно и улыбнулся:

– Много будешь знать – скоро состаришься. А вам, бабам, этого никак нельзя.