Читать книгу «И вот вам результат…» - Владимир Васильевич Перцов, Владимир Перцов - Страница 11

Этой самой ночью Утелене Львовне провидчески не спалось.

Во-первых, давали себя знать старые раны. Поверх старых давали себя знать новые раны, полученные недавно на митинге в защиту… «Чего мы там защищали-то?.. – горько думала Утелена, глядя в тёмную стену. – Или, может, какая-то годовщина была? Точно, годовщина! Или мыло давали, и я, не выдержав, сцепилась с льготниками?..» Так она медленно думала, а где-то в голове как бы фоном звучали мужественные строки мужественной песни в исполнении их хора ветеранов:

Да, именно трудны, ибо кроме хора слышала Утелена в бедовой своей голове собственный голос, бранящий популярного тогда экстрасенса Алана Чумака шарлатаном и хохляцкой скотиной. По его установке она честно выпила литровую банку «заряженной» у экрана телевизора воды. Заряженной, конечно, в кавычках, т. к. хоть Утелена и выпила для верности банку поверх литровой, но нисколько не помолодела, как клялся этот гад, а, наоборот, чуть не опозорилась возле метро, как на грех, «Марксистская».

Короче, вращалась и брякала в голове старой большевички привычная муть, когда раздался звонок телефона, по ночному делу особенно резкий и тревожный. Звонил активист Касьянов.

– Кажется, началось! – кричал он из автомата. – Я пришёл на пост, смотрю, а вокруг Мавзолея вьются две девушки, как бы что-то высматривают. Я им строго говорю: «Кого вы тут высматриваете, а?!» А они обидно так посмотрели на меня и обидно говорят: «Ну не тебя же, дед!» И ушли под ёлки. Я сделал вывод, что это не к добру! Плюс на посту нет часовых, а сперва были!!

– Молодец, Егорушка! – немедленно взбодрилась Утелена. – Беги, поднимай наших!

Вместо старческой мути в ушах у неё зазвучали колокола громкого боя, заржали, застучали копытами быстрые кони! Поспешно одеваясь, помолодевшая Утелена вспомнила, как Мирра Борисовна говорила, что приезжают голландские учёные – специалисты по выносу тел из мавзолеев. Мол, уже вопрос решённый, и что выносить Ильича будут, естественно, ночью, внезапно и на грузовике без мигалки. Сама Утелена тогда ещё с Миркой привычно поцапалась, мол, соображай, дура, как можно, чтоб без мигалки?! Последнее почему-то оскорбило её больше всего: повезут на грузовике и без мигалки, как какого-нибудь ксендза или депутата! А вот, значит, права Мирка! Позвонила Иде Сахитовне:

– Хватит дрыхнуть, Идка! Не убережём Ильича – потомки нас самих выроют и отдадут на растерзание прессе!

С того конца послышалось странное ликование и пение: «Это есть наш последний и решительный бой!..» Наверное, там тоже не спали.

Когда примчались к Мавзолею, увидели, что на посту в самом деле никого.

– Это чтоб не было свидетелей, – доложил вынырнувший из тьмы Касьянов и прислонил голову к дверям.

Оттуда доносилось глухое пение, можно было разобрать слова: на нём защи-итна гимнастёрка, она с ума меня сведё-ёт!

– Музыку включили, – сообщил он, – на случай, если Ильич проснётся и закричит, – чтобы заглушить крики об помощи!

Окружающие загалдели, заругались, как благим, так и ординарным матом; женщины привычно и нечленораздельно запричитали. Большая нервная толпа двинулась вперёд, как бы собираясь взять Мавзолей приступом, но не взяла, а, наоборот, отхлынула от входа и оцепенела. Ибо в этот момент дверь раздвинулась, на пороге возник сам виновник всех волнений В. И. Ульянов /Ленин/! Был он, как мы его помним и чтим: лысый, маленького любимого роста, в бородке, жилете, галстук в горошек.

– Живой! – выдохнуло собрание и оцепенело.

Увидев толпу, Алик-Ленин тоже запнулся, но тут же по-ленински бесстрашно сунул большие пальцы в проймы жилета, покачнулся с носков на пятки и возликовал. Ибо в нетрезвом состоянии его буквально разрывало красноречие, а тут такой случай. Он ещё раз оглядел неподвижную толпу, откашлялся, выбросил вперёд правую руку и прекрасным голосом начал свой коронный монолог из спектакля «Да Ленин всех вас передушит!».

– Бгатья молдаване, – загремел он, – в то вгемя, как цагские сатгапы всё туже затягивают петлю вокгуг вашей головы…

В Кишинёве, где они весной были на гастролях, возле местного драмтеатра тоже росли большие ёлки, и Алику показалось, что он снова в братской Молдавии.

– Бгатья молдаване! – прочувствованно повторил он. – В то вгемя, как некотогые всё туже затягивают свою петлю вокгуг вашего всего, цагские сатгапы не упускают случая добавлять в спигт всякую дгянь!

Задышавшие, хотя по-прежнему полумёртвые молдаване ничего не понимали, но внимали с любовью. Женщины плакали, самые отпетые, которые ждали этого момента столько лет, обнялись и не знали, умереть им сейчас или сперва сфотографироваться на память.

Пошли первые обмороки.

– Это делается только для того, – по-ленински прозорливо продолжал Алик, – чтобы для коммунистов были пгеггады! Но пока я вечно живой, для коммунистов нет и не будет пгеггад!!

Эти прекрасные слова он прокричал уже на ходу, вспомнив, зачем, собственно, вышел наружу. Устремляясь под ели, крикнул старику Касьянову:

– Мужчина, поднимайте молдаван на богьбу, я тут начал!

Гордый ленинским доверием, Касьянов набрал воздух, чтобы сказать, есть, поднимать на борьбу! И тут же выдохнул впусте, т. к. из недр Мавзолея появился Полещук с карабином и Туркеней на свободном плече. Туркеня свисал долу, как пляжное полотенце. Заметив убегающего Ленина, Полещук закричал:

– Владимир Ильич, ты куда, счас развод! Стой, гад, с меня спросят!

Он сбросил Туркеню и устремился следом. Молдаване ожили, побежали за Полещуком с криком:

– Сатрапы! Не отдадим Ленина! Жми, Ильич, жми!!!

Оглянувшись на крик и увидев набегающую толпу, Алик, которого не раз били в разных составах, забыл про нужду и рванул через предрассветную площадь в направлении Василия Блаженного.

За ним устремилась безумная толпа, возглавляемая вооруженным Полещуком.