Читать книгу Непобежденные - Владислав Бахревский - Страница 17

В восьмом часу вечера Алеша открыл самые страшные двери в Людинове, самые государственные. У дежурного в кобуре пистолет, в петлицах треугольник – младший сержант.

– В пятый кабинет, – сказал Алеша.

– Второй этаж.

Лестница деревянная, но беззвучная. Сердце постукивало. В коридоре темновато, горит одна лампочка. Ага! Дверь старинная, как в купеческом буфете.

Самый секретный начальник в Людинове, почему же он тратит время на школьника? Ладно! Потянул витиеватую медную ручку на себя. Дверь, уж такая тяжелая с виду, отворилась легко.

Стол, на стене портрет Дзержинского.

– Проходи, садись.

Золотухин встал, открыл сейф. Из картонной папки достал две небольших стопки картинок. Одну положил перед Алешей:

– Запоминай. К этому надо быть готовым.

Алеша сначала посмотрел на Золотухина. Лицо, как у машиниста, который пассажиров возит. У отца Алешиного все друзья машинисты.

– Устал маленько, – признался Золотухин. Сел рядом. – Такие вот дела, Алеша Шумавцов.

На картинке петлицы, погоны, значки на пилотках, на фуражках, на рукавах, нагрудные эмблемы.

– Рядовые солдаты разных родов германских войск. Различать надо безошибочно.

Василий Иванович из другой стопки взял несколько картинок. Пушки, танки, пулеметы, винтовки.

– Лучше бы это видеть. – И усмехнулся: – Насмотришься.

Алеша держал в руках картинку с пушками. За крепким столом, на крепком стуле, а в животе ухнуло, будто с трамплина на лыжах сиганул: немцы в Людиново придут.

– Еще раз посмотри на знаки отличия, и вот тебе лист бумаги, карандаш. Зарисуй, что запомнил. Немецкую армию тебе надо будет знать лучше самих немцев.

Алеша снова и быстро взглянул на сержанта.

– Лицо приучи к невозмутимости. Интересоваться вражеским оружием надобно со всею страстью, а на лице хранить равнодушие. Дурака из себя никогда не разыгрывай! Тот, кто будет следить за тобой, должен углядеть единственное в твоих глазах, в твоем лице – тебе страшно и ничего не надобно. Только бы дали жить.

– Хорошо, – сказал Алеша.

– Теперь о главном, – Золотухин пересел в свое деревянное креслице. – Я – будущий командир партизанского отряда. Мое место в лесу. Ты останешься в городе. Ты – подпольщик. Будешь собирать сведения о немецких частях, стоящих в Людинове. Вся добытая информация пойдет через связных в отряд.

Забрал картинку с погонами:

– Нарисуй, что видел.

Алеша нарисовал.

– Хорошие у тебя глаза. Отменные. Завтра будем учиться, как нужно вести наблюдения и как самому не стать объектом вражеского интереса.

Снова сел рядом, положил руку на Алешино плечо:

– Я знаю, ты человек верный. И все-таки прошу подумать. Алексей! Тайная борьба вызывает у врага особую ненависть. Если подпольщик попадает в лапы гестапо, его пытают, выбивая имена товарищей. Разведчиков к работе готовят годами, сколько у нас времени, мы не знаем, но очень мало. Подумай.

– Я же пришел!

– Верно. Ты – пришел.

Подал Алеше руку. Пожатие взрослого, обремененного государственной властью человека, – награда.

Домой возвращался подпольщик Шумавцов, ни о чем не думая, все уже сделано. И вдруг – Толя Апатьев с мешком угля в тачке! Алеша не сбавил шага, но свернул в первый же переулок. Не мог он посмотреть Апатьеву в глаза, будто ничего не произошло.

Произошло. Прежнего Шумавцова на белом свете уже нет. Немцы пока далеко, а в Людинове партизаны, подпольщики…

Запнулся возле крыльца своего дома. Готов был повернуть, да через окошко на него посмотрела Дина.

Длинными сенями шел на ватных ногах. Два часа тому назад он был школьником, старшеклассником. Был сыном, внуком, братом, товарищем Толи Апатьева, другом футболистов. И всё – в прошлом. Даже на маму посмотреть страшно. Она ж не поймет: сын теперь совсем другой. Он человек, избранный государством вести против Гитлера секретную войну.

А у мамы оладушки.

– Поешь, пока теплые.

Алеша черпнул оладушком сметану.

– Слышишь? – испугалась мама.

– Что?

– Гремит.

Положил оладушек, вышел в огород. На краю земли и впрямь вроде бы поухивало. Мама тоже вышла из дома.

– Может, гроза?

– Это война, мама. Ка-но-на-да называется.

Шагнул в сад.

Мама ждала его на крыльце.

– Неужто в Людиново придут? Или все-таки отгонят?

Алеша смотрел на яблони. Для немцев, выходит, сажали.

– Оладушки у тебя вкусные. Пойду поем.

Ел, чтоб только маме в глаза не смотреть.

– Мы немчуру все равно побьем. Били поляков, били французов. Немцев тоже били. На Чудском озере.

Мама охнула:

– Лешенька! Уж очень страшно. От Людинова до Калуги – сто восемьдесят километров и от Калуги до Москвы – тоже сто восемьдесят.

– Километрики, мама, дорого будут немцам стоить.

– Что нам немцы. О Паше сердце болит. Сколько уже полегло! Сколько еще ляжет…

– За Родину умирать не страшно.

– Молчи! – вскрикнула мама. – Не страшно ему… Матерям страшно! Матерям, нарожавшим наш народ. Дай тебе ружье, бегом побежишь стрелять. А пушки землю рвут вместе с людьми. Кто останется с твоей матерью, чтоб защитить ее? А у нее на руках трое.

Алеша опустил голову:

– Прости, мамочка.

Опустил руки, опустил плечи.

– Ты меня прости.

Машина подъехала к дому. Отец – большой, решительный.

– Оладьи? – Ополоснул руки, сел за стол. – Поем, и на завод. Оборудование будем отправлять. Завтра начнем эвакуацию людей. Где малые?

– Татьяне Дмитриевне помогают сад убирать. Хотеевой. Татьяну поварихой взяли в истребительный батальон.

– Ты, Ксения Алексеевна, тоже времени даром не теряй, собирайся, но умно собирайся. Бери самое необходимое. Наш эшелон последний, но будь готовой к отъезду уже через день, а еще вернее будет, что и через час.

Поел, выпил кружку молока, и с оладушком в руке – к дверям. Остановился перед Алешей:

– Совсем тебя не вижу. Как наш Павел-то, Господи!

Впервые у отца этакое с языка сорвалось, Бога вспомнил. Павел то ли в Кирове, то ли под Брянском, а война от Брянска уж очень близко.