Читать книгу Мимикрия пустоте - Владислав Ярославович Ардалин - Страница 4

Мальчик, смиренно носящий рваные на коленях брючки и расстегнутую на все пуговицы суконную косоворотку, ежедневно представал – в глазах жителей нашего города, – слепком всего поколения современников. Но то величайший обман, неосознанно произведенный матерью Жени, толстой скорлупой грубых предрассудков сокрывшей истинный вид сына.

Будучи чертовски религиозной женщиной, Анна Родионовна еще в раннем возрасте отвергла сначала усложняющую жизнь философию Декарта, а затем и вызывающее слезы учение Руссо. Не обремененная более тяжестью интеллекта, юная девушка – на тот момент Попова – пронзительным взглядом на жизнь определила безо всяких на то исследований, что отныне невзгоды и моменты радости она будет обращать к лазоревому небу. Совершив престранные – точно разгоняющие воздух – мановения рукой, Анна Родионовна немедля встала на путь мученицы и с первого же дня начала испытывать муки… сожаления! Поганые свинцовые облака то и дело норовили сорвать небесные молитвы, а шея наотрез отказывалась находиться в положении ей совершенно неудобном!

Покорнейше прошу простить, о пораженная интимным процессом чтения душа! но мне кажется, описанное выше явление нуждается в размышлениях более подробных. Ах, как же легко одурачить бедного или несчастного человека! Ах, как же легко живется ему затем в созданном обмане! Не имея ни твердости характера, ни пышущей силой груди, бедное существо, зовущееся человеком, мельчает, становясь с каждым годом короче на дюйм, пока окончательно не исчезнет.

Спрятаться! Забыться! Страшная мысль, фактом озвученная в собственном маленьком черепе: возможно ль! уложиться вечному масштабу бытия там, где место только для обмана? Не желая сражаться – а жизнь это война – не желая убегать – ведь для этого нужны длинные ноги – люди в судорожном смятении начинают кидаться из одной стороны в другую, отчаянно рыская глазами в поисках ближайшей норы, где можно укрыться. И внезапно! не желая вторить печальной судьбе Пипа, они обнаруживают над своими головами бескрайнее голубое пятно.

Имея угрожающий вид, оно не оставляет иного выбора одураченному человеку, кроме как совершить престранные мановения рукой и встать на вечный путь мученика, в ответ получая лишь точно отмеренную дозу взыскивающих взглядов, словно только пятно виновато во грешных преступлениях или единственно благодарю ему произошла радостная перемена. Но так как истинный путь мученика категорически не представляется возможным без поганых свинцовых облаков и недовольной своим положением шеи, несчастные люди покорно свыкаются, что ото всех забот голубое бескрайнее пятно не избавит –

Впрочем, будущая мать Жени нашла филигранное решение в виде не менее будущего отца – Ивана Степановича Орлова. Пускай фамилия его не обещала завораживающих дыхание высот, по обыкновению ожидаемых от хищной птицы, она, тем не менее, на несколько голов превышала травоядную Анну Родионовну. От чего, с неожиданной для самой себя ловкостью, девушка не колеблясь убила в себе Попову и чуть меньше, чем за год, обратилась в парящего хищника. За следующий отрезок, уже физически не способный растянуться на двенадцать месяцев, она без волнительных колебаний и болезненных проволочек стала молодой матерью. Наконец, по завершении перечисленных достижений, женщине ее толка зажилось неописуемо легче, ведь с тех пор радости она могла приписывать мудрому небу, а невзгоды бестолковым мужу и сыну.

Иван Степанович в то время являлся заурядным мещанином с собственной небольшой плотницкой мастерской и имел в достатке сумму, которая с лихвой обеспечивала ему лучшую, чем у большинства бедолаг окружного города, жизнь. По крайней мере, так считал отец Жени Орленка. Разве возможно, да и так ли необходимо зарабатывать больше столичных господ? Безусловно нет! Размеренно довольствоваться приходящим – вот настоящая радость без суеты сует. Положение, никак невозможное называться губительным, новоиспеченной супругой посчиталось непостижимо наглым и даже в значительной мере пошлым. Прожигание средств создавало острый конфликт с выбранным путем мученицы, от чего она безотлагательно решила, что отныне семья будет держаться скромно.

Сдержанность проявилась везде, от смиренного ношения Женей рваных брючек, до периодического лишения сына безделиц совсем элементарных, доступных даже всякому крестьянину. Впрочем, Орленка – среди знакомых ребят прижилось звучное прозвище – не скрывали насильно от света учений, напротив, этим годом – после прилежной учебы – он закончил двухклассную церковно-приходскую школу, а со следующего месяца был обещан в семинарий. Свободный от тягостной учебы, мальчик бодрыми вечерами пускался пуще прежнего самостоятельно читать новостные газеты, литературные журналы и – если удавалось взять из земской библиотеки – художественные книги, жадно поглощая то, чего родители дать никак не могли.

Удивительная вещь! Несмотря на невежество матери и отца, в скромном мальчике таилось зерно проницательности, сулившее в перспективе – при должном уходе – прорасти до немыслимых масштабов. Женя прозрачно наблюдал бедственное положение крестьян, которые после шестьдесят восьмого не стали по мановению зажиточными. В частых прогулках видывал он, как изживались семьи и как люди с отчаяния уходили в неизведанные ими края; многие умирали от болезней, а в попытке прокормиться за бесценок продавались невинные дети.

Словом, вкушал мальчик нерафинированную Российскую Империю, из-за чего беспрерывно натыкался на несоответствие слов родителей – в частности, мамы, отец больше молчал – и реальности, которую они тщетно пытались объяснить при помощи голубого пятна.

Но как же тяжело! затуманить разум человеческий, если взгляд устремлен не на небо, но в дали пред собою… Когда Жене удалось в очередной раз поймать одураченных сказкой родителей на лжи, а газеты – на попытке воссоздать бутафорские подделки, он твердо решил с того дня верить только себе, пока не встретит ученого человека.

В таких убеждениях Орленку предстояло – к удивлению родителей – подойти к дюжине лет, хотя, по правде, Анна Родионовна всячески избегала упомянутого обозначения, ведь при его принятии на следующий год она оказалась бы загнана в ловушку вздорных предрассудков. Не изменяя бессменным традициям дня рождения, праздник, как добропорядочный джентльмен, приходил в точное время одного и того же дня – последние сутки лета, обещая в этот раз торжественно разделить место с цирковым выступлением. Подарком родители пообещали, после многочисленных уговоров Щедрости, заветные билеты на поезд, отбывающий рано утром с вокзала Юности. Иными словами, они согласились оплатить заветные билеты.

– Нечестно! Почему, когда чего-то ожидаешь, время отказывается выполнять свою единственную обязанность? – Женя, глубоко погруженный в свои мысли о скором представлении, направлялся на ярмарку, в сторону церковной площади.

Люди, гордо представлявшие себя «служителями» – хотя их действия в последнюю очередь напоминали службу – радушно встречали и возбужденно поддерживали приезд ярмарки четвертый год кряду. Доподлинно причина акта добродетели не оглашалась, но разного рода толки, построенные вокруг озвученной мистерии, неизменно сводились к единственной фразе – свечной заводик в недвижимом имении. Опровергать или доказывать данную теорию никто – в силу неизбежно негативного исхода – не брался, предлагая пользоваться милостивым гостеприимством церкви и ее «служителей».

Иными словами, Женя знал маршрут на уровне мышечной памяти и, пока голова его бороздила просторы глубокого океана мыслей, юные ноги механической походкой стремились в место, невольно вызывающее настроение грандиозного праздника.

Вдалеке засияла пустынным золотом верхушка церкви, а едва Женя круто завернул за угол последней преграды, взору его предстал ее полный – в меру вороватый – в меру цыганский – в меру симпатичный облик. Не успел Женя окинуть проницательным взглядом открывшийся вид на ярмарочные просторы – пошлая обрамление христианства его не интересовало – как ему – продолжавшему свободное плаванье – стеной преградил путь появившийся словно из ниоткуда мужчина.

Бывают такие поразительные случаи, когда собственное мнение о незнакомом собеседнике пугающе просто удается составить прежде, чем первые слова успевают пролиться из уст его, прибегая при этом не к методу доказательств, но к самым низменным чувствам, которыми природа нас одарила. Вот и сейчас, пойманному врасплох пловцу оказалось достаточно лишь запаха грандиозной попойки и жалкого вида стоящего напротив мужчины.

– Слышь, мальчик, – бесцеремонно начал он. – Помоги бедному дяденьке, дай ему денежку на пропитье, – Сухой голос окончательно сформировал мазками созданный образ. Стало понятно, что нежеланный собеседник с трудом, будто после зубного врача, выстраивает слова в шеренгу предложения.

– Извините, дяденька, – излишне вежливо проговорил Женя, с испугу вынырнув из размышлений, – у меня нет ни копейки, – Не соврал он, и вместе с тем прозвучало это так скудно, что мальчик счел нужным добавить. – Родители отродясь не выделяют.

– Нахал! – Внезапно нашел забулдыга в своем голосе злость. – Как смеешь обманывать? И не просто лгать, а бессердечно отказывать нуждающемуся? Еще и на глазах самого…

– Дяденька, – резко перебил Женя, быстро оправившись от изначально поразившей его робости. Он не впервые натыкался на подобных комичных неудачников, утвердивших своей жизненной целью превращение в злую собаку. Возложив на небо формальные обязанности, они нашли собственное избавление в предмете материальном, способном затапливать любую горесть и радость. Орленку претила сама идея столь бездарного бытия, и поэтому, нарочито грубо перебив собеседника, он эмоционально добавил: – Нет у меня никаких денег! И даже если бы нашлись, да пусть бы я из семьи аристократа происходил – ничего бы вам не дал.

– Паршивец! – На секунду показалась поднятая в кулак рука. – Жадность страшный грех, маленький нахал! Да чтоб тебя наказал сам…

Тут распаленного до опасного предела мужчину кто-то приятным голосом громко окликнул.

– Сергей Афанасьевич! – Пролился обескураживающе мягкий, певучий голос. Не было сомнений в принадлежности жалких псов к общей стае. – Не допытывайтесь, будет вам. Нынче я озаботился, чтобы вы своих сил попусту не тратили, нам с вами еще праздновать. – С улыбкой, способной легко поразить любую даму, произнес вовремя появившийся собутыльник.

– Коля! Если бы ты только – здесь он гадко икнул, – слышал, как стервец огрызался… обожди, а куда он исчез?

А Женя, не воспылав сердечным желанием узнавать причины празднования – пускай это останется на доброй совести находчивого читателя, – счел благоразумным удалиться, оставив Сергея Афанасьевича в полном недоумении. Вследствие этого вес маршрута невольно преобразился, прибавив в себе несколько сотен грамм кругов, крюков и поворотов. Наконец, отлично знающий каждый брусчатый переулочек, грязную улочку и темную тропку Орленок механической походкой снова вывел свое тело к преобразившейся со вчерашнего дня площади, только на этот раз с ее противоположной стороны, расположив горизонтом между собой и церковью бесчисленные лавки.

День лишь начинал свой ход: бесстыдные в своем блеске от палящего августовского солнца колокола успели возвестить о наступившем полудне, но томившиеся на протяжении года люди вожделеющего типа – как прав Платон! – нашли сей факт достаточным, чтобы заполнить собой все ярмарочное пространство. Независимо от направления, взгляду представала оживленная деятельность: одни нескромно настаивали на значительных скидках, другие с сердечными заверениями кричали об уникальности своего заграничного товара, третьи же спешно заканчивали обустраивать свои места.

Поистине! какой силой обладают редкие события – неважно, из злого начала они проистекают или из доброго, ведут ли от торжественного к траурному, как прошлогодняя давка, или от недовольного к варварски справедливому, как лишенная носителя французская голова, так сильно разочаровавшая чувствительных романтиков; повторю – какой силой обладают редкие события, раз они способны объединять в безумных количествах людей, не знавших друг друга! А может… какой безвольностью обладает народ, раз позволяет исключению завладевать собою?

И хотя лишенный критического мышления читатель может допустить, будто бедный окружной город сразу же изменился, окрасился в яркие цвета и повеселел, он должен трезво сознавать невозможность преображения в один день – правило справедливое и для человека. Давящий шум, нестройный гам, смех детей, громоподобный топот, звон металла – всего было недостаточно, и ярмарка пока что от силы походила на свое величие, набираемое обычно к концу первой недели.

Для Жени именно начало представлялось любимою порой. Порой, когда без двух недель двенадцатилетний мальчишка преисполнялся чувством открывателя, повторно прибывающего на им самим обнаруженный тремя годами ранее остров дикарей, дабы засвидетельствовать возможные изменения его уклада. По традиции он возжелал подробнейше рассмотреть новый entourage в круговом обходе. Единогласно – бескрайнему голубому пятну мальчик не верил – решив двигаться змейкой между рядами, он незамедлительно нырнул обратно в океан и в мерном темпе поплыл вокруг ярмарки.

– Вроде не оплошали в этом году, совсем не оплошали. Конечно, посмотреть надобно, что через пару дней станется да цирка дождаться, но несомненно не хуже прошлого будет. Надо же! Дядя Яков!

Не успев достичь первых результатов в осмотре, юный исследователь встретил знакомое лицо. То был Яковлев Александр Петрович, известный в определенных кругах – не только родной губернии – в первую очередь за честность и врожденную предприимчивость. Пускай Александр Петрович никогда не подозревался в обремененности ученым интеллектом, все же был он мужиком толковым, всегда смотревшим вперед с расчетом исключительно на свои руки и голову.

Дядя Яков смиренно нес бремя одинокого человека и последние годы находил утешение лишь в единственном родственнике – родной сестре, Маше Стронской – крепко окопавшейся в хлопотах собственной семьи, но всегда находившей время на любимого братца.

Силуэт старого друга, на данный момент озабоченно копошащегося у внешней стороны прилавка, вызвал прилив простодушной радости у Орленка, и он, резко сорвавшись с места, ловко набросился на торговца, застав его врасплох.

– Женька, неужто ты? Напугал старого, ох напугал! – изъясняться о себе в третьем лице было у Александра Петровича в привычке, равно как причислять себя к людям преклонного возраста, несмотря на всякое отсутствие признаков такового. – Изменился же ты за год, поднабрал! Ну, будет тебе, будет, дядька Яков столько хороших дел не совершил, сколько ты его обнимаешь.

– Дядя Яков! Как же я рад вас видеть! – мальчик нисколько не преувеличивал. За три года, что устраивалась ярмарка, между Женей и Александром Петровичем закономерно образовались те дружеские отношения, какие только могут быть между любопытным юнцом и одиноким мужчиной, желающим выговориться. – Рассказывайте-же, где бывали? Что повидали за год? Все выкладывайте! С подробностями!

– Как скажешь, мой хороший, как скажешь. Только, раз с хлопотами кончено, попрошу срочно удалиться в тень, жара сегодня страшнейшая. А после востока нашего зимой так совсем отвык старик, везде ему жарко, честное слово, везде!

Укрывшись под спасительной крышей из полотна, Женя, словно боясь, что суть разговора во время нехитрого маневра может утеряться, незамедлительно напомнил о намерении дяди Якова.

– Рассказывайте!

– Хорошо-хорошо, не гони. С чего бы дяде Якову начать?

– Вы про восток упомянули, так давайте же с него, – тактично предложил мальчик.

– Смотрю, ты быстро повзрослел, да, Женька? – Александра Петровича впечатлила внимательность мальчишки, пару лет назад не способного прослушать и десяти минут без баловства.

– Это уж вам виднее! – не без скромности ответил Орленок, он и сам замечал за собой сильные перемены в характере.

– Точно-точно! – повторение одного и того же слова по нескольку раз считалось последней и самой раздражающей привычкой в речи Александра Петровича. – Гордо сообщаю, что добрался старик в этом году значительно дальше, чем прежде, представляешь?

– Ничего себе!

– Еще бы! До самого Якутска добрался, мой хороший, до самого Якутска! Спросишь, как он туда попал, а вот как. Стоило ярмарке прошлой закончится, так он спешно собрался и поехал до родного Томска. Перевел дух немного, справился о делах сестренки, товар кой-какой продал, да не стал засиживаться и где-то в середине осени до уже холодного Иркутска запряг. Дальше следовало поторопиться, и твой дядя Яков как можно быстрее, пока лед Байкал не сковал, до Селенгинска судном отправился.

– Наверное, тяжело было? – мальчик завороженно слушал. За свою жизнь он, как и его родители, никогда не выбирался из родных краев.

– Пустяки, пустяки. Тяжело было дальше, но старик ни о чем не жалеет, приключение славное вышло. Стоило пару дней в Селенгинске дух перевести, так отправился он до самого Якутска, со всеми товарами, ибо знал, что там задорого многое купят! Только представь: зима, зима, снега, снега, а морозы там суровые… ух! В общем, история не для краткого сказа, это уж на следующий раз изволь.

– Ладно! А в Якутске как? – не переставал допытываться Женя, чуть ли не трясясь от любопытства.

– Понравилось старику там, понравилось! Да и выбора не оставалось, потому как твердо решил, что зиму в Якутске проведет. А уж несколько месяцев жить там, где тебе безрадостно, хах! – тут Александр Петрович всем своим существом дал явно понять, что вспомнил о какой-то чрезвычайно забавной истории с печальным finale. – Но дяде Якову не до причитаний, к холоду он терпимо относится, да к тому же денег велось, трать сколь душе угодно. Так что устроил старик себе настоящий отдых, но меж тем и торговать не забывал, вон меха привез, как видишь. – Торговец кротко кивнул головой в сторону прилавка, как бы в подтверждение своих слов.

Не имея возможности по достоинству оценить выторгованное Александром Петровичем – а надо сказать, что среди товаров нашлось бы все: от соболей и бобров до камчатских лисиц – Женя решил скромно промолчать и ответить таким же, почти невидимым движеньем головы.

– Ну а город? Сильно Якутск от остальных отличается? – быстро переводя неудобную тему, спросил мальчишка.

– Да что тут можно сказать… самый, что ни на есть обычный город. Хороших людей не больше плохих, товары другие ценятся, да победнее живут, возможно, но это уже не старику судить. Дворянину какому-нибудь и целого Петербурга мало – он в Париж будет тянуться.

– А почему?

– Что почему?

– Почему дворянину Петербурга мало?

– Не забивай голову, Женька. Дядя Яков сам подобным не занимается и тебе не советует. Вот лучше, возьми. – Александр Петрович засунул грубую ручищу в карман широких брюк и вытащил оттуда сильно потертый рубль. – Купишь себе вкусного, хорошо?

– Спасибо большое, дядя Яков! – вместе со словами последовала протянутая, еще не окрепшая ручка. – И за историю отдельное спасибо!

– Всегда рад, мой хороший, всегда рад, – пожимая руку, ответил добродушный торговец.

– Побегу я, дяденька! Хочется за сегодня всю ярмарку охватить. А вы историю про путешествие от Селенгинска до Якутска готовьте, чтобы в следующий раз со всеми подробностями!

Александр Петрович звучно рассмеялся и по-отцовски потрепал волосы мальчишке.

– Договорились, Женька, договорились. В следующий раз с мелочью, да в третьем и четвертом знаке!

Оставив позади дядю Якову с сердцем, преисполненным самыми лучшими чувствами, Орленок двинулся дальше, вернувшись к изначальному плану смотра острова дикарей. С того момента, как он попал на церковную площадь, людей заметно прибавилось – разговор со старым другом незаметно отнял больше ощутимого времени. Теперь между ярмарочными рядами проскакивали редкие лоточники, предлагая переливающий с краев, освежающий квас и горячий сбитень, назначение которого в августовскую жару оставалось совершенно непонятным.

Внезапно странное ощущение стремительно стало завладевать Женей. Каждое приложенное усилие в прокладывании пути, каждый маленький шажок механической походкой все больше вбивали гвоздем необъяснимое чувство скуки. Оно появилось без предупреждения и, казалось, поводом послужил – предусмотрительно изложенный выше покорным слугой – дружеский разговор с дядей Яковом. Ведь всякому известна простая истина: чем сильнее желание беседы, чем теплее испытываемые во время нее чувства и чем больше оба собеседника – тут справедливо отметить, что автор не исключает разговора и в более широком кругу – повторюсь, чем больше оба собеседника готовы отдавать, тем выше вероятность по окончании разговора обнаружить набитые сеном чучела.

Женя попытался удовлетвориться найденной причиной, но от этого ощущение скуки стало только навязчивей, пока окончательно не переросло в нервное раздражение. Напыщенная праздность предстоящего сменилась изнуряющей рутиной текущего – теперь в глазах ревизора никто не веселился, но лишь неустанно работал.

Неожиданное видение долгожданной ярмарки воспринялось Орленком как признак тревожный и немедленно нуждающийся в объяснении. Попытка оправдать нервозную раздражительность разговором провалилась, а значит, причина – подумал Женя – непременно кроется в одном из двух, пришедших на ум, вариантов. Надо признаться, предпочтение неприкрыто отдавалось первому из них, ведь он представал весьма безобидным: невольно отвыкнув от ярмарочный суеты, под влиянием множества эмоций и событий за короткий промежуток времени, под палящим августовским солнцем, юнец банально устал, и организм настойчиво требовал заслуженного отдыха.

Второй вариант – поверьте, с ним знаком каждый! – был куда ужаснее и среди определенных, замкнутых в себе, кругов известен не иначе как взросление.

Оставшись крайне недовольным последним умозаключением, Женя решил убедить себя в правильности первого и окончательно утвердил безоговорочную победу могучей усталости. Да здравствуют несовершенные подвиги! Да здравствуют вечные утраты! Да здравствует сожаление! Пора возвращаться домой настала намного раньше, чем ожидалось, но разве каждый имеет возможность горделиво кичиться, что взял в поход ровно необходимое количество запасов? Скольким из вас приходилось страдать из-за недостатка воды во время работы? Как много людей в грядущем познают неприятный недостаток сил на балу, которого они так долго ждали?

В общей истории часто случаются удивительные оказии, когда мировая практика высшего пошиба людей легко ложится на тех, кто о звучных именах не имел чести и слышать. Женя был плохо осведомлен о войне с французами и в частности о Михаиле Илларионовиче – справедливо отметить, черта многих взрослых людей, называющих себя профессорами и историками, не говоря уже о современниках отца Орленка. Но отсутствие знания нисколько не помешало ему воспользоваться тем же маневром, что когда-то совершил обсуждаемый предшественник. Таким образом, было принято решение ретироваться, а обход острова дикарей мирно перенесся на день завтрашний.

Однако жизнь по своей сущности дама капризная и зачастую похожа повадками на сентиментального путешественника – словно пошлый иронист Йорик, она бездумно создает все новые планы, мешая довести хотя бы одно дело до конца. В тот день Жене выпала доля встретиться не только с дядей Яковом. Ровно в момент, когда решено было поворачивать обратно, взгляд мальчишки зацепился за две нескладные фигуры, на вид безусловно знакомые. Ими оказались известные гнусным характером ребята, учившиеся с Женей в одном классе, с которыми – на удивление последнего – у него ни разу не приключалось серьезной стычки, несмотря на то, что благодаря их присутствию почти все ходили в синяках.

Сорванцы стояли возле небольшого сооружения – словно карикатурой воздвигнутой маленькой крепости из деревянных ящиков, наполненных свежими фруктами и овощами, сладкий запах которых простирался на пару верст.

– Э-ге-гей, Орленок! – закричал издалека тот, что повыше.

Не имея портящую чистоту человечности привычку игнорировать людей, Женя в ответ приветливо вскинул левую руку. Высокого – имя никак не всплывало в памяти – легкая отмашка явно не удовлетворила и следующим жестом он подозвал Орленка к себе. В обычной ситуации такое поведение, конечно же, даже воспитанным Женей, воспринялось бы в негативном ключе. Но бывают моменты в жизни, когда построенные принципы, планы и страхи бесследно исчезают, а внезапно появившаяся на горизонте судьбы авантюра одерживает вверх. И вот, не в силах ей сопротивляться, не успевая даже опомниться, вы оказываетесь в центре ее водоворота.

Такие истории откладываются в нашем воспоминании самыми яркими точками. жизненными étoiles, оторванным от повседневности, независимо от возможного плачевного исхода. Пожалуй, именно данное чувство заставило Женю неспешно направиться к бывшим одноклассникам. Подойдя на расстояние косой сажени, он вежливо поздоровался.

– Вот! Славно видеть тебя! – лицо высокого перекосило вымученной улыбкой. – Чего такой угрюмый? Смотрите, дяденька, наш друг – Орленком кличут! – Представил он владельцу ящичной крепости, с которым, по всей видимости, до этого шел какой-то разговор. – Это мы про него рассказывали – целый ряд на руках в прошлом году преодолел и ни капли пота со лба не уронил.

– Что… – попытался спросить ошарашенный наглой ложью Женя, но тут второй – его звали Васькой – больно кольнул его локтем под ребра, от чего фраза оборвалась на полуслове.

– Брехня! Знаем мы таких, как языком чесать – так каждый может, а как отвечать, так сразу к мамке под юбку, – Отвесил царь овощей и фруктов, будто разговор велся не с детьми.

– Да чтоб нас с Васькой чахотка взяла, коли не так! Не верите, а он вам сейчас докажет! А ну, Орленок, покажи Фоме неверующему, что в прошлом году вытворил! – продолжал раззадоривать высокий, имя которого упорно не всплывало в разуме.

– Но я.. – не успел Женя в очередной раз договорить, как архаровцы, стоило торговцу перевести свое внимание на «умелого друга» Васьки и того, что повыше, похватали в руки первое попавшееся и напропалую побежали прочь.

– Ах вы, гаденыши паршивые! Шаромыжники! – высоко надорвался только что лишенный части поданных царек. Ни он, ни Женя явно не ожидали такого хода событий, отчего первый стоял и перебирал все знакомые бранные слова, не в силах пуститься в погоню, а второй завороженно смотрел за растворяющимися в толпе ребятами. – Ну, ходун недоделанный, а ну не двигайся! Иначе городового позову, а он с тобой уж разберется!

– Дяденька, но я здесь не причем, честное слово! – испуганно залепетал Женя.

– Хватит мне тут сказками потчевать, наслушался за сегодня! Ты мне лучше возмещай теперь за украденное, иначе, честное слово, городового позову, небо мне свидетель, уже кричать начинаю!

Охватившая паника намертво сковала тело мальчишки, невольно вызывая градины слез. Он понимал, если родители прознают о вопиющем скандале, то никакому цирку на день рождения случиться не суждено. Взывать к их справедливому благоразумию будет точно бесполезно, взрослые никогда не поверят мнению ребенка, если противоположная сторона спора одурачена голубым пятном. К тому же, в манере общения и желтом оскале из кривых зубов просачивалось желчное желание царька выпустить накопившуюся злость, и сейчас, наконец дождавшись удачного момента, он с превеликим удовольствием использовал свой шанс.

«Но что же тогда делать?» – витало в голове испуганного Жени. Загнанный в угол, он утратил способность здраво рассуждать. Пропало! Наказан! О, чудное создание человек! под давлением способное творить немыслимое, в опасности умудряющееся находить подходы к неприступному. Вдруг, словно Жене открыли до этого невидимый занавес, юнца поразило – дядя Яков! Орленок судорожно полез в карман штанов и достал оттуда потертый рубль, с искренней добротой подаренный предприимчивым другом.

– Вот. – дрожащей рукой протянул он спасительную находку. – Надеюсь, здесь хватит, дяденька. Только не рассказывайте городовому, пожалуйста.

Удовлетворенный предложенным вознаграждением за молчание, торговец моментально остыл, а злобный оскал сменился гнусной насмешливой улыбкой.

– Ладно, а теперь брысь! И своим дружкам передай, что если увижу, как они околачиваются рядом – ничего хорошего не выйдет!

Женя решил, что доказывать свою непричастность – затея заранее провальная, поэтому без лишних слов развернулся и, опустив глаза долу, заспешил как можно дальше от неприятного торговца. Авантюра с треском провалилась, и окончательно приунывшему от нелепой сумбурности дня мальчику ничего не оставалось, кроме как укрыться от внешнего мира в спокойной обстановке дома. Страх, что о сегодняшнем дне узнают родители, не покидал Женю и всю обратную дорогу, он то и дело виновато оглядывался.

«Какая глупая профессия – торговец! – подумал Орленок. – Вечно кто-то ворует твой трудом нажитый товар – вспомнить истории дяди Якова! – каждый считает необходимостью высказать недовольство ценами или обслуживанием. А может, я и сам не рад? Что с того? Продолжаю целыми днями стоять либо под палящим солнцем, либо в пробирающий ливень! Что мне остается, как не вымещать злобу на остальных? Никогда не буду торговцем».

Озабоченный мыслительными переживаниями, мальчик не заметил, как ноги повели его обратно к церкви. Только поравнявшись с ней, он осознал свою беспечность и невольно испугался, возможно, ожидающих шанса отомстить ему за дерзость Сергея Афанасьевича с его певучим другом Колей. Но все опасения пылью развеялись, когда, внимательно оглядевшись, Женя заприметил упомянутых двоих почти на том же самом месте, где видел их в последний раз, в положении, не представлявшем опасности.

На этот раз собутыльники мирно спали, полулежа опершись на грязные стены когда-то белого камня.

Подле них аккуратно стояли две пустые бутылки – с расстояния не позволявшие себя точно распознать, но очевидно купленные, не дожидаясь вечера, на найденные другом Сергея Афанасьевича средства. Знойная сонливость вперемешку с приговоренным за столь короткий срок на двоих содержимым дали нужный эффект. Мимо безучастно проходили люди, не допуская и в мыслях справится о здоровье двух мужиков, возможно, развалившихся у стены церкви из-за плохого самочувствия.

С каждым шагом ярмарочный шум, оставаясь все дальше позади, мерно утихал. Явственно это ощущая, унималась и поразившая сердце Жени внезапная хандра, вызывавшая острое ощущение наступающей, практически душащей своей суетой тесноты. Желая как можно скорее избавиться от неприятного чувства, Орленок еще прибавил шаг, пока, наконец, не добрался до дома.

После обеда мальчика разморило, и до самого вечера он не выбирался из кровати. Комнатный щегол время от времени умиротворяюще постукивал по тоненьким железным прутикам клетки, отдаляя мальчишку от физического существования. Когда первые синдромы ленивой усталости улетучились, Женя с удовольствием – велико было его стремление забыть первый день ярмарки – вызвался помочь матери по дому, а перед самым сном позволил себе погрузится в чтение какого-то бездарного произведения из литературного журнала, название которого он забыл, стоило закрыть глаза.

На следующее утро неприятное чувство взросления отступило, а вместе с ним развеялась и удушающая сумбурность первого дня. Орленок снова взлетел, ощущая себя открывателем, которому предстояло встретить двенадцатилетние. Единственное, что продолжало терзать душу бедного мальчика – история с торговцем и вероятность, что родители про нее обязательно прознают. Но не желая позволять паразитной тревоге перекинуться с организма одного дня и заразить тело всего события, которое происходит раз в году, Женя притворился, будто вчерашнего не существовало вовсе, и воспылал юношеской энергией, готовый встречать новые приключения.

Следующие дни представились более жизнеутверждающими. Несмотря на все так же палящее августовское солнце, неприятных случаев больше не происходило, равно как и нападения гнетущего чувства взросления. Орленок часто забегал к дяде Якову, то помогая ему с работой, то слушая бесконечные истории о торговых путешествиях – в том числе про дорогу до самого Якутска!

К пятнице ярмарка развернулась в полную силу, и всюду наблюдись многочисленные балаганы, оживленные торги и довольные лица. Лоточники больше не ходили со сбитнем – ему на замену пришло холодное пиво. Город N превратился в нелестно описываемую одним индийским британцем ярмарку: всюду играла жизнерадостная музыка, люди ели и пили безо всякой меры, влюблялись и изменяли, курили и дрались, и, конечно же, плясали! И все же, вынужден напомнить, что наша ярмарка приходилась в размерах меньших, и оттого до масштабов непомерного тщеславия окружной город, заброшенный в недра отечества, не разрастался.

Время наконец не тянулось, оно бежало. Бежало с трудом, полутактом в ожидании обещанного цирка, но Женя не взыскивал большего: он горел предвкушением и готовился к абсолютной схожести ближайшей недели. Казалось, ничего существенного в происходящем не поменяется.

Однако так продолжалось ровно до одного судьбоносного знакомства.