Читать книгу Рождённые огнём. Первый роман о пожарных… - Владислав Зубченко - Страница 10

***

В следующий день Рождественского поста пожар случился во Введенском храме, что на набережной. До него от пожарной части с Почтовой было подать рукой, и обоз приехал за минуты. Командовал на пожаре сам Бодров, а при нём все не то чтобы бегом делали дело – летали, словно на крыльях.

– Я вас, мухи сонные! Бегом вдвоём с рукавами наверх! – кричал брандмейстер. – А ты, у насоса, воду давай скорее теперь, а то сдохнут они там, в жаре – вишь огонь из окошек верхних как прёт, сейчас купол займётся.

Церковь пылала. Настоятель божился, что загорелось непонятно как, но Бодров твёрдо знал, что в приходских храмах одна пожарная беда – свечи. Вот и в этот раз, как и прежде, одна из таких свечек, не догорев, упала на какую-то тряпицу, ковёр или оставленную священником одежду, и пошло. Когда живущий при храме настоятель прибежал, только завидев огонь, то, не зная какая беда может быть, распахнул все двери и окна. Сквозняк подхватил пламя и понёс его под купол.

Пожарные уже подали воду, стоя на лестницах, приставленных к обоим приделам, а Мартынов с Ширшем, тем временем, пытались с трубами прорваться внутрь.

– Водой окатитесь, прежде чем идти, – крикнул им Бодров. – А то улетите, как ангелы, прости меня Господи, следа от вас не отыщешь!

Ширш подозвал одного из бойцов, и тот вскоре вернулся с двумя конусными вёдрами, полными воды.

– Лей! – приказал Мартынов.

Пожарный по очереди вылил на Мартынова и Ширша по ведру, и те вошли внутрь. В церкви было темно, как ночью. Дым обволакивал каждую пядь пространства, так что идти было неизвестно куда.

– А ну, присядь-ка, Ваше благородие, – толкнул в плечо Мартынова Ширш. – Сейчас всё увидим.

Николай присел. Под кромешной завесой дыма оказалось чистая неширокая полоска, будто здесь, внизу, пожара вовсе и не было.

– Ползком, ползком, Николай Алексеич! – подбодрил его Ширш, и они поползли к алтарю.

Мартынову стало тяжело дышать. Он нащупал на груди специальную губку для дыхания и, зажав её губами, начал дышать ртом. Немного отпустило, и они, оба присев на колена, подали воду в очаг, где огонь хозяйничал, будто поднялся сюда по воле нечистой силы из самой преисподней…

Пожар загасили после полудня. Снова зайдя внутрь, Николай обнаружил там стоявшего Ширша. Он осмотрелся и увидел, что сгорело буквально всё, что могло сгореть. И только иконы – посреди пепла и углей они, каким-то чудесным образом, остались нетронутыми огнём.

– Надо же, – поразился увиденному помощник брандмейстера. – Вот же чудо!

– Чудо, Николай Алексеич, чудо, – подтвердил Ширш. – Уж не впервой такое вижу и в храмах, и в домах.

На пожарных с икон глядели лики святых, и Николай застыл под этими всевидящими, пронзающими насквозь, глазами. Сзади послышался стук тяжёлых сапог, и в молебную залу, перекрестившись, вошёл Бодров.

– Чего вы тут, собираться надобно, – сурово сказал он. – Пожар – он постов, вишь, не соблюдает. Набезобразничал много тут. Где настоятель? А ну, пусть глянет немедля, всё ли тут на месте.

Вскоре на пожарище приехал сам епископ. Он обошёл со свитой весь храм, беспрестанно молясь. После благословил подошедших к нему Бодрова, Мартынова, Петрова и ещё несколько бойцов, и поблагодарил их.

– Владыка, не впервой уже такое со свечами, – всё же собрался с духом брандмейстер. – Надобно вразумить священников, чтобы…

– Бог дал – бог взял. – Епископ поглядел на Бодрова своим чёрными бездонными глазами, и тот покорно замолчал, повинуясь высшей силе, властной над всеми живущими на этом и на том свете…

Дорофеич метался в горячке. Накануне хирург отрезал ему отмёрзшие, с уже начавшейся гангреной, указательный и средний палец, да ещё половину безымянного на правой руке. Когда после эфирного наркоза Макар пришёл в себя, то не сразу понял, что произошло. Он то забывал, как его зовут, то собирался обратно в свою деревню. А потом рука начала страшно болеть. И от боли этой Макар метался по кровати и просил водки.

– Потерпи, миленький, – хлопотала подле него сестра милосердия Аня. – Уляжется боль, потерпи.

– Уж спасу нет терпеть, – рычал Дорофеич. – Может лекарство какое или водки что ли дайте?

Позже пришёл хирург и осмотрел то, что осталось от руки Дорофеича.

– Теперь терпи, солдатик, – безжалостно промолвил доктор. – Считай, как на войне тебе руку покалечило. Терпи, говорю.

Макар терпел. Его страдания всё чаще разделяла та самая Аня, из всех сестёр относившаяся к этому долговязому пожарному с особенной нежностью. А он, доживший до тридцати пяти лет бобылём, давно не знал женской ласки. Разве что одна из местных девиц лёгкого поведения, известная всей округе, принимала пожарных у себя в доме. Те, чего греха таить, бывало, расплачивались вскладчину. На номера, куда похаживали одни офицеры, у бойцов жалования не хватало. Но Макар хотел обзавестись домом и семьёй, нарожать с женой детишек. Таким он видел своё скромное пожарное счастье.

Чуть позже к Дорофеичу пожаловал городничий с допросом. Макар ещё не пришёл в себя, но полицейский был непреклонен: приказ полицмейстера – учинить допрос немедля. Дорофеич не знал, что и сказать, боясь каждым своим словом навредить Захару, в невиновности которого не сомневался ни на минуту.

– Ваше благородие, я в толк никак не возьму, чего говорить-то? – искренне недоумевал Макар. – Не видел я ничего такого, вот Вам крест.

– Ты, братец, мне не виляй тут, – пугал его городничий. – Знаешь ли, что Дегтярёв уж рассказал всё как было, как вы вдвоём удумали на пожарах мародёрничать. Всё уж нам про то известно, а ты грех с души с ними – расскажи, да покайся после батюшке.

– Нечего мне сказать, Ваше благородие, – отвернулся к стене Макар. – Не было – вот Вам слово моё.

– Ну, гляди, твоя воля, – разозлился на него офицер. – Значит, пойдёшь на каторгу, надолго пойдёшь!

– А, один чёрт! – махнул здоровой рукой Дорофеич. – Вяжите, коли так.

Городничий ушёл ни с чем, а к Макару снова прильнула Анна, заботливо поправляя повязку на его ранах.

– Да на что я тебе калека? – удивился опять пожарный. – Мне теперь и службы-то не видать. Да хоть и в острог – всё одно. Эх, братцы!

– Не бывать этому, – вдруг сказала Анна, и Макар поразился твёрдости её голоса. – Я тебя выхожу, и каторги не будет, и служить ещё будешь.

– С чего бы тебе так знать про это?

– Не пытай, но знаю точно…

Самого Захара Дегтярёва третьего дня перевели со съезжего двора на новую гауптвахту, что на набережной, и посадили в камеру. Допросы с пристрастием и битьём в зубы ничего не дали. Захар твердил одно.

– Не я это, богом клянусь, подбросили, окаянные, червонцы мне эти. Не возьму вины на себя – на что мне за других каторгу тянуть. А отправите – перед богом ответите, бог всё видит…

Захара снова били, но вскоре полицмейстер отчего-то распорядился прекратить допрос и отправить арестованного на гауптвахту немедленно. Захара били в жизни много. Сначала пьяный отец брал всё, что попадало под руку и бил своего Захарку за любую провинность нещадно. Жена просила пощадить сыночка.

– За что ж ты его так, или не любишь вовсе? – плакала она.

– Не лезь, не твоё бабье дело это, – ворочал пьяным языком муж. – Я ему такую науку дам, что век помнить будет, как родителя почитать надобно.

Позже Захар сам попросился в рекруты, чтобы уйти от ненавистного отца. Ему было жалко мать и сестру, но он ушёл однажды по пыльной деревенской дороге прямо на войну. Он надеялся выжить, чтобы вернуться и быть в силах что-то изменить и поправить. Но в первом же своём бою попал в черкесский плен, где просидел в яме долгих три года. Его избивали до полусмерти, почти не кормили, и Захар Дегтярёв много раз прощался с жизнью, пока не решился сбежать. Ранним утром он чудом выбрался из ямы, задушил сторожа и бежал пока было сил. Его искали, пускали по следу страшных жестоких алабаев, ломавших спины человеку в один прыжок. Но ему свезло – на второй день Захара, обессилившего и загнанного, словно зверь – подранок, подобрал казачий разъезд…

Обо всём этом Захар вспоминал, свернувшись в клубок на промёрзшем арестантском топчане, то и дело хватаясь рукой за ноющую от холода раненную ногу.

– Не привыкать, обойдётся, вот доченьку бы разок ещё увидеть только, – думал он, и слеза наворачивалась ему на глаза.

Прежде чем попасть на службу в Оренбург, Захар успел жениться на одной из крепостных девушек. По такому случаю великодушный барин даровал ей вольную, и они направились в город, где Дегтярёв и подался в пожарные служители. Пять лет назад жена родила ему красавицу – доченьку Настю. Захар, который с детства познал столько жесткости, вырос человеком очень добрым и любящим, прощавшим каждого. Настю свою он любил больше жизни и сейчас тосковал по ней, зная, что может никогда её не увидеть. И от мыслей этих ему не спалось – чудилось, что Настя стоит у зарешёченного окна его камеры и ждёт, когда её батяню отпустят домой…