Читать книгу Рождённые огнём. Первый роман о пожарных… - Владислав Зубченко - Страница 7

***

Осень в Оренбурге наступала вместе с её неизменными дождями, ветром и грязью на улицах. Грязь эта была такой жирной и чавкающей – стоило лишь чуть отъехать от Николаевской – что оставить в ней можно было не только калоши, но и целые сапоги с ногами вместе. К октябрю развезло так, что конные повозки, въезжавшие в центр на мостовую с улиц и проулков, ещё некоторое время скользили по камням, словно по льду. Они оставляли за собой длинные глинистые следы, напоминая фланирующей публике о том, что здесь им не Петербург и не Москва. Сам пожарный обоз с пожара доезжал до части таким же грязным, будто линейки тащили по распутице волоком, то и дело сваливая боками на землю. Мартынов с Петровым, не давая отдыха уставшим бойцам, велели тотчас же очищать колёса и лошадей. Дело это было неблагодарное, поскольку дожди, а вместе с ними и грязь, не прекращались уже третий день.

К исходу одного из таких унылых дней к полицейскому управлению подходила барышня. Мартынов, скучавший у окна в отсутствие пожаров, заметил её ещё с угла Почтовой. Руки девушки были спрятаны в тёплую муфту, из которой она поочередно вынуждена была их вынимать, поднимая подол длинного «в пол» пальто и платья, чтобы не запачкаться. Приподнятый подол на время открывал мужскому взору помощника брандмейстера дивную ножку, обутую в красный дамский сапожок, утопавший точёным каблучком в грязи при каждом шаге.

– Наверняка из приезжих, – пытался угадать Мартынов. – Что у неё за необходимость, чтоб в такую слякоть к полицмейстеру идти?

Войдя в съезжий двор, барышня тем временем остановилась и обратилась к появившемуся из конюшни Дегтярёву.

– Любезный, не скажете ли, как к брандмейстеру Бодрову пройти?

– А на что он Вам, барышня? – неучтиво, бесстыдно разглядывая незнакомку с ног до головы, ответил Захар. – К нему после доклада можно. Как прикажете доложить о Вас?

– Ну, коли так, то доложите, любезный, что дочь к нему пришла, – отвернувшись от наглого Захара, сказала девушка.

– Ох, это мы мигом, мадемуазель, сию же минуту доложу, – невпопад подбирая слова из своего скудного запаса, засуетился Дегтярёв. – Да Вы уж не стойте под дождиком – заходите, заходите!

Дочь Бодрова, капризно поджала маленькие губки. Прищурившись и чуть удостоив взглядом провинившегося пожарного, давая всем своим видом понять, что прощения он пока не заслуживает, барышня вошла в дом. Прихрамывавший следом, оконфузившийся Захар всё ещё собирал слова.

– Так Вы, это, батюшке кланяйтесь, а мы, ежели помощь какая потребуется, всегда готовы, – совсем не к месту бубнил он вслед барышне.

По пути, как бы совершенно случайно, навстречу ей попался Мартынов. Чуть кивнув в ответ на более чем учтивый наклон головы Николая, брандмейстерская дочь с достоинством проследовала к кабинету своего отца. Николай успел разглядеть её: открытое правильное лицо, светлые волосы, выбивавшиеся из-под чёрной шляпки, и глаза – огромные, голубые, словно не одно, а сразу два неба наполнили их по воле Создателя своим цветом. На спине девушки лежала толстая, туго сплетённая коса. Девушка была прекрасна! В этом мрачном осеннем вечере вдруг появилось нечто неземное, спустившееся сюда невесть откуда.

– Вот и пришли, мадемуа…, – начал было Захар, но Мартынов, повернувшись к нему, приставил палец руки к своим губам, дабы тот не усугублял своё положение.

– Оленька, солнце моё! – раздался крик обрадованного Бодрова. – Когда же приехала? Почему не известили, чтоб встретил? Радость ты моя!

Ольга, барышня девятнадцати лет от роду, вернулась домой в Оренбург из Петербурга после учёбы. Шесть лет, проведённых там, оставили неизгладимый след в её чувственной и нежной душе. Музеи, театры, балы – ах, как всего этого будет не хватать ей здесь, в Оренбурге! Но данное батюшке обещание возвратиться, не выскочив наскоро замуж без родительского благословения, Ольга выдержала. Светская столичная жизнь, которой она лишь слегка – насколько позволяли строжайшие рамки института благородных девиц – успела коснуться, не сумели превратить её в кокетку, избалованную мужской лестью. Она и теперь оставалась скромницей, возвышенной натурой своей заставлявшей обращать на себя внимание лишь людей весьма незаурядных.

– Николай Алексеич, пойдите немедленно ко мне, – всё столь же радостным голосом позвал помощника Бодров. – Я Вас сейчас представлю.

С Николая разом слетела вся его природная смелость. Но виду молодой человек не подал и уверенным шагом вошёл к брандмейстеру.

– Вот, Николай Алексеич, знакомься – Ольга Степановна, несравненная доченька моя вернулась, – не сводя глаз со своей красавицы, представил гостью Бодров. – Сколь ни ожидал звёздочку мою, а приехала нежданно.

Знакомься, Оленька: Николай Алексеич Мартынов, сын друга моего погибшего.

Ольга сделала легкий книксен, опередив поклон совсем растерявшегося от такой красоты Мартынова. Нет, барышни вовсе не обделяли вниманием молодого унтер-офицера, но на этот раз… Всё смешалось в голове Николая, и он, чувствуя, что не в силах отвести от дочери начальника глаз, попытался было учтиво откланяться в затянувшейся паузе.

– Радость у меня нынче, Николай, – заметив не случайную растерянность помощника, обратился к нему штабс-капитан. – Так что, прошу тебя в гости к нам к ужину сегодня же…

Непросто, ох как непросто в наше время заслужить расположение понравившейся тебе барышни! Никогда не знаешь, что у этих барышень на уме. Иной раз и делать ничего особенного не стоит, а глядишь – и уже юная девица, приходящаяся дочерью какому-нибудь знатному городскому лицу, сама обращает на тебя внимание тайным взглядом или перешёптываниями с подружками. И пусть для примерных воспитанниц, как говорят maman, это совсем недопустимо – глупости! А другой раз кавалер из кожи вон вылезет со своими ухаживаниями, а хлопоты оказываются напрасными. Женских мыслей мужчине даже понимать не стоит. Отчего не замечавшая его ещё вчера барышня, сегодня роняет у его ног платок, давая надежду, а назавтра вновь проходит мимо вконец ошарашенного кавалера? Да бог его знает, господа! Бог его знает!

Собиравшийся на званый ужин к брандмейстеру Мартынов был в женских делах весьма неопытен. Сестра Мария, казалось, переживала за брата больше, чем он сам. Словно уже зная, чем женщина может ранить мужское сердце, она опасалась давать ему какого-либо совета, боясь навредить или переусердствовать. В одном она не сомневалась: выбор её любимого брата Колюшки плохим не будет. Дарья же сидела подле сына со счастливой улыбкой на лице, мысленно благословляя его…

В доме Бодровых было по-праздничному светло и уютно. Супруга Степана Степаныча Елизавета Михайловна была хозяйкой радушной и приветливой. Брандмейстер был женат вторым браком – первая его жена скончалась от чахотки много лет назад, не оставив ему наследников. Зато Елизавета родила ему сына Семёна, что служил офицером в Москве, и дочку Ольгу, в которой отец души не чаял.

Войдя в залу, Мартынов прежде опасливо покосился на стоявший на комоде канделябр и, убедившись, что расстояние до подсвечника весьма приличное, со всей своей учтивостью поклонился хозяевам.

– А вот и Николай Алексеич, голубчик Вы наш, – распростёр свои объятия навстречу гостю Степан Степанович. – Оленька, голубушка, спускайся к нам – ужинать будем.

Ольга появилась на лестнице, ведущей на второй этаж дома, в нежном розовом платье, облегавшем её тоненький стан, с пышными рукавами и юбкой. Волосы её были всё также сплетены в тугую косу и открывали правильное, без изъянов, совсем ещё юное лицо с чуть вздёрнутым носиком, тонкими подведёнными бровями и маленькими пухлыми губами. На этот раз Мартынов оказался проворнее и первым поклонился Ольге, не опуская, между тем, глаз, залюбовавшись явлением самого природного совершенства.

За ужином Бодров много шутил, подливая себе и Мартынову вина, и рассказывал весёлые пожарные истории, ожидая к ним живого интереса от дочери и Николая.

– Это при батюшке твоём было, Коленька, – завёл очередную, то ли быль, то ли байку, хозяин. – Тушили мы дом одного мещанина, а там котов видимо-невидимо. Вроде в самый огонь воду льёшь, а оттуда непременно кот выскакивает. И все они чёрные, как один. Бойцы наши уж и трубы побросали, крестятся, испуг их взял не на шутку. Мещанин тот божится, что не его это твари кошачьи. Мол, сам не ведаю, откуда они взялись. А соседи, возьми да подлей масла в огонь: мол, жена у мещанина – колдунья! Ворожит с утра до ночи. Ну, наши —то неучи ни в какую тушить не хотят. Насилу заставил.

– Батюшка, ну полно Вам, – мягко остановила отца Ольга. – Вот Николаю Алексееичу вовсе неинтересно Вас слушать, наверное. Он молчит всё больше.

Мартынов отложил прибор.

– Батюшка Ваш мне вместо отца нынче стал, – учтиво ответил Николай. – А поэтому к слову его прислушиваюсь, как к родительскому. Вы уж не обессудьте, Ольга Степановна.

Ольга поглядела на Мартынова своими небесными глазами. Николай почувствовал, что его будто вмиг окутало благодарным теплом самого Олиного сердца. Она исподволь бросала осторожные взгляды на Николая. Ольга ещё пыталась понять, тот ли он на самом деле, показавшийся ей настоящим, со скрытой силой и надёжностью во всём, или надел для неё эту хитрую маску…

С началом зимы в крае закуролесили метели, заметая следы неприбранных осенних пиршеств с их сорванной и брошенной наземь листвой, с не высохшими до дна лужами и с причудливо застывшими на морозе грязными дорогами. Словно гости, пришедшие погостить к богатому солнечному сентябрю с его урожаями, разноцветьем листьев и ночными прохладами для прогулок, не расходились, разоряя его постепенно, оставив, в конце концов, лишь пустоту и потускневшие осколки праздника во всём доме.

В части топилась печь, и короткими вечерами пожарные латали рукава, готовили зимние водоливные трубы. В декабрьский день, когда случился пожар у купца Харламова, недалеко от архиерейского дома, мороз был страшный. Прибыв к горевшему дому, бойцы, взявшись за рукава, обнаружили, что те стали каменными. Не успев просохнуть от воды, они стояли колом. А когда всё же подали воду, то рукава начали лопаться, направляя водяные струи в разные стороны.

– Что ж за беда такая, – пытаясь хоть как-то наладить дело, суетился Мартынов, сам в окаменевшей на морозе робе. – Братцы, хоть вёдрами, но загасим – иначе никак!

Спустя три часа, измотанные вконец пожарные, потушив дом, вернулись в часть. Одежду можно было рубить топорами. Дорофеич, чуть не приморозившийся в этот день к насосу, напрочь отморозил пальцы на правой руке. В тепле они так и не начинали болеть, а поэтому помощник Петров немедля послал за лекарем.

– Худо дело у тебя, – осмотрев руку Дорофеича, сказал лекарь. – Как бы отрезать не пришлось.

– Да как же это, – взмолился тот. – Что ж я за пожарный без руки буду?

– Погоди раньше времени. – Доктор наложил повязку с мазью и ушёл.

Дорофеич стал смурным, ни с кем из товарищей не заговаривал, как бы они ни пытались поддержать его. Будто почуяв неладное, к Макару прильнул кот Кузьма. Пожарный поднял его здоровой рукой себе на колени, и они просидели так целый вечер…

А наутро в караул ворвался разъярённый Бодров.

– Становись, мать вашу! – заорал он не своим голосом. – Становись все разом! Мартынов, Петров – туда же подите вместе со всеми!

Отвыкшие от такого гнева бойцы во главе с помощниками вмиг вытянулись вдоль повозок, не зная ещё, что за злая муха и в какое место укусила брандмейстера в это холодное утро.

– Вы что, братцы, вы что творите-то, а? – начал ходить, заложив руки за спину, вдоль строя Бодров. – Не ведаете ещё? А я ведаю! Ведаю, что вчера из дома купца Харламова, где пожар гасили, пропали золотые червонцы, каменья драгоценные из шкатулки и брегет золотой с цепочкою.

Мартынова обдало холодным потом. Он чуял позор, оттого что командовал вчера на том пожаре. Стоявший рядом Петров тоже замер навытяжку – чего ждать дальше?

– А ну, все в казарму идём, сейчас уж городовые будут, – отрезал брандмейстер. – Выверну наизнанку каждого – обиды не держите. Или кто сам сказать сейчас хочет?

Он с надеждой оглядел подчинённых. Те выглядели растерянными, но в глазах их начальник не увидел ни испуга, ни желания спрятаться за спину. Бодров и сейчас не верил, что это его пожарные – грабители и мародёры, не побоявшиеся бога, нарушившие честь, запятнавшие собой всю часть и всех своих товарищей. Брандмейстер первым вошёл в казарму с тяжёлым сердцем.

– Доставайте всё, как на духу, – глубоко вздохнув, сказал Бодров. – И карманы тоже. Ежели кто не хочет перед товарищами – неволить не могу. Пусть городовые своё дело делают.

Пожарные не спеша стали выгребать из походных мешков и коробов, стоящих у кроватей, свои нехитрые пожитки. На свои двадцать рублей жалования каждый из них нажил немного. Пара нательного белья, свежие порты, простые походные иконки. Кто-то выложил перед собой деревянную резную ложку, кто-то – оловянную кружку, отмытую и припасённую до очередных празднеств. Никто не упрямился, как и всякий смиренный русский человек, понимая, что кого из них станут казнить, а кого миловать будет решено без их участия. И оттого, глядевшему на всё это Бодрову, стало нестерпимо стыдно и больно. Он отвернулся, чтобы не видеть всего, дав знаком Мартынову и Петрову команду досматривать вещи бойцов.

Спустя пару минут всё, вытряхнутое из мешков и коробов, лежало перед глазами помощников. Последним возился Дегтярёв.

– Ты чего там, Захар? – окликнул его Мартынов.

– Как же это, как же… – не своим голосом вдруг прошептал Захар.

Все окружили его. На ладони Дегтярёв держал два царских золотых червонца, только что вынутых им из мешка. Захар обвёл взглядом товарищей. Те опустили глаза. В казарму как раз вошёл полицмейстер в сопровождении двух городовых. Захар так и держал на ладони червонцы.

– Вот Вам крест, Ваше высокоблагородие, – обратился он, белый как мел, к Бодрову. – Не моё это. Откуда взялось, знать не знаю. Вот вам всем крест мой.

– Они, Ваше превосходительство, – сказал один из городничих. Подойдя к Дегтярёву, он забрал у него краденые золотые и рассматривал их со знанием дела. – Из того самого золота, что с новых Ленских приисков добыто.

Полицмейстер Рукомойников взял червонцы, покрутил их в руке и кивнул городничим.

– Ну, пойдём, братец, – положил городничий руку на плечо Дегтярёву. – Поспешай.

– Вот вам крест, братцы, не брал я, – шептал, еле передвигая ноги, Захар. – Не думайте худого обо мне, не брал я.

Рукомойников подошёл к Бодрову. Брандмейстер стоял, всё так же отвернувшись к стене, ещё не веря в происходившее. Лицо его не выражало ровным счётом ничего, кроме опустошения и какого-то бессмысленного разочарования во всём.

– Вот что, Степан Степанович, завтра же с утра пожалуйте ко мне, – попросил полицмейстер….