Читать книгу Река жизни - Владлен Шинкарев - Страница 14

Раньше почему-то даже при упоминании слов «первое сентября» я содрогался от ужаса. Мне не только не хотелось в школу идти, я в раздумьях желал, чтобы она сгорела или на худой конец её ливень залил так, чтоб крыша обрушилась.

Но каждый год этого не случалось, и я скрипя зубами со страхом шёл в это мрачное заведение, проклиная в сердце храм знаний.

Первое сентября в этом году я ждал с невиданным нетерпением. Мне хотелось как никогда проверить побыстрей свои силы и возможности.

Не успел в пять утра прогрохотал товарняк на мясокомбинат, как я вскочил с постели. Сделал зарядку, умылся. Мать забеспокоилась, уговаривая меня ещё немного поспать, несколько раз повторив, что на школьной линейке мне надо искать 8 б класс. А потом вдруг неожиданно заявила:

– Отпрошусь у начальства, приду на линейку, посмотрю со стороны, как ты выглядишь!

Не помню, когда последний раз мать была на школьной линейке, не до этого ей было от житейских забот и усталости. Но главная причина, возможно, крылась в другом, ей надоело выслушивать только одни упрёки в мой адрес, от стыда сгорая. Поэтому её желанию особенно не поверил. Как правило мама уходила на работу в пять часов утра, а приходила домой после восьми. Она работала поваром в столовой грозного комитета государственной безопасности (КГБ по Краснодарскому краю). Она лично обслуживала начальника краевого комитета, малейшая оплошность могла стоить ей Сибири в лучшем случае, а в худшем и жизни.

Утро! Как обычно в это время года оно на Кубани – славное. Солнце неяркое, даже утром нежно и приятно согревает. Уже нет той изнуряющей жары: какое-то нежное равновесие наступило между летом и осенью, в воздухе витает запах яблок, груш и пленительный сладкий привкус арбуза не сходит с губ.

Пока мать готовила брюки и новую рубашку, я уплетал сладкий арбуз за две щеки вместе с чёрными семечками. Мякоть сахарными крупинками таяла во рту, стекая алым соком по рукам.

В это время года я всегда баловал арбузами мать. Весь город был завален арбузами, их продавали на каждом углу. Я часто подвязывался у торгашей, просясь на разгрузку такого хрупкого товара. Потом выбирал парочку со свиным хвостиком и нёс домой. Мать не верила, что я заработал честным трудом, всё время повторяла:

– Своровал небось!

И хотя у мамы в ридикюле всегда лежали медяки, и их вполне хватило бы на покупку одного арбуза, однако без её разрешения денег я никогда не брал.

Задолго до начала линейки мы вышли из дома, направляясь в первую очередь на её работу. По дороге мать то и дело просила меня вести себя в школе скромно, без всяких там чудачеств и фокусов. Работа оказалась рядом со школой всего какой-то квартал. Я заволновался от этой близости. потом успокоился, сознавая, что во мне произошли большие перемены, позволяющие обходится без опеки и надзора.

– Ну вот, всё! Пришли! – с облегчением, утирая лицо платочком, сказала мать и заторопилась: – Сейчас! Сейчас! – проверю кто из девчат пришёл на работу. Поставим варить мясо, а ты иди в зал столовой, отдыхай.

– Да где же они, вечно опаздывают?!

Вскоре появились помощники и закипела работа: стоял грохот кастрюль и заразительный женский смех.

Я никогда на работе матери не бывал и не представлял, что такой сытный труд может быть тяжким.

– Вот так мы работаем! – повторяла мать, забегая часто в зал, раскрасневшаяся от горячих плит, всё время спрашивая:

– Ну, как ты? – я вальяжно отвечал: «Да ничего, жить можно». В такой же спешке мать накормила меня манной кашей. Подала компот, твердя одно и тоже:

– Быстро кушай, иди в скверик и жди меня там!

Всё это напомнило мне: это хорошо, это плохо, надоедливое «можно – нельзя» и постоянные поучительные реплики, от которых я постепенно стал избавляться.

Предупредив мать, я вышел из такого грозного заведения, кстати в весёлом настроении, что удалось подкрепиться, уселся напротив школы и стал наблюдать за сборами учеников, пытаясь отгадать своих одноклассников, с которыми мне предстояло пройти нелёгкий путь зрелости и возмужания.

Первый раз в своей короткой жизни мне захотелось явиться в школу вовремя.

А здесь как назло мать задерживается, уже построение линейки, а её всё нет и нет!

Я стал раздражённо ходить по аллее, выглядывая её. Смотрю, она бежит напрямик между деревьев. Среди деревьев развевается её платье, а шёлковая шаль вот-вот зацепится за ветку какого-нибудь дерева. Она хватает меня за руку, и мы вбегаем в школьный двор.

Я безумно первый раз в жизни обрадовался, что не опоздал в школу. Пристроившись во втором ряду на последнем месте, так и простоял, как сиротинушка, всю линейку никем не замеченный, без лишних слов и взглядов. Когда все разбрелись по классам, я оказался по привычке на последней парте. И здесь классный руководитель, она же преподаватель литературы и русского языка объявила:

– У нас новенький, давайте знакомиться!

Все развернулись в мою сторону и стали снисходительно меня рассматривать, как бы оценивая- что за гусь лапчатый!

Русачка назвала моё имя и фамилию, при этом подчеркнув мои успехи за предыдущие годы учёбы, обескуражив меня окончательно тем, что всё знает обо мне со слов бывшего моего классного руководителя. В заключение своей речи, не давая мне опомнится, вдруг заявила:

– Теперь у нас в классе горючая смесь такая, что никто нам не позавидует.

Она не только взглядом, но и руками указала на верзилу, сидящего на первой парте в третьем ряду, а потом на меня. Она стала требовать, чтобы Олег Петров убрал с прохода ноги, так как они мешают ей приблизиться ко мне и поговорить более рассудительно о моих знаниях в области литературы.

Олег встал из-за парты и, стоя как клоун скорчил рожу, пропуская возле себя литераторшу.

Приблизившись ко мне, уже в более любезном тоне спросила, что я читал на летних каникулах по школьной программе?

Не зацикливаясь на школьной программе, я стал перечислять произведения Толстого, Куприна, Бунина, Ахматовой, Горького, Достоевского, Твардовского, последним упомянул стихи Есенина.

– Молодой человек, начнём со стихов Есенина, что вы нам прочтёте?

«Письмо матери» – вымолвил я, вдыхая нежный аромат духов:

Только переведя дыхание, я с радостью готов был продолжить дальше читать, как услышал голос Веры Глебовны, такой нежный до слёз, читающий следующий катрен.

Подстраиваясь под её тональность, я продолжил третий катрен. Так по очереди, с какой-то непонятной для меня нежностью мы и закончили вместе последний катрен:

Когда мы закончили читать стих, в классе воцарилась тишина, Вера Глебовна быстро вышла из класса.

Мне показалось, что она отсутствовала в классе вечно.

Я не знал, как себя вести, что делать.

Необъяснимо я почувствовал, как разрывает грудь чувство любви к матери, захотелось и самому бежать к ней. Я ещё не понимал, что в такие минуты хочется благодарить не только Бога, но и родную мать за вечную любовь, подаренную мне.

Сквозь тишину в классе я услышал голос красивой девочки со второй парты в среднем ряду:

– Надо позвать Веру Глебовну, может, ей плохо?!

Она встала из-за парты, всех осмотрела и, увидев одобрительные взгляды своих одноклассников, вышла из класса.

В напряжении прошло несколько минут, я уже стал себя ругать, что дал согласие на такое чтение, как в классе появилась классный руководитель со своей ученицей. И вдруг я неожиданно слышу:

– Владлен, будешь сидеть за одной партой с Людой Меняйленко. Бери портфель, садись за вторую парту.

И здесь я на весь класс и выдал свой репертуар:

– Клёвая чувиха, базара нет, засёк!

Класс весь покатился от смеха, напряжённая обстановка испарилась немедленно.

Усаживаясь за парту, промолвил, чтобы весь класс слышал:

После этих стихов класс долго не мог успокоиться. Вера Глебовна и не пыталась успокаивать никого, со всеми заразительно смеялась, в конце урока только попросила зайти в учительскую. Я тревожно посмотрел на Людмилу и услышал одобряющее признание:

– Ты попал в десятку, Есенин – любимый поэт нашей русачки! А если ты пишешь стихи, то пять тебе по литературе обеспечено. Я во спрял духом, дожидаясь конца уроков!