Читать книгу Götterdämmerung. Стихи и баллады - Всеволод Емелин - Страница 25

Ах, для чего два раза Вы родились

По разным стилям, Господи Иисус?

За две недели до того допились,

Что сперма стала горькою на вкус.

А тут еще ударили морозы

Под 25, да с ветром пополам,

И сколько брата нашего замерзло

По лавочкам, обочинам, дворам.

Холодные и твердые, как камень,

Под пение рождественских коляд

Они в обнимку не с особняками,

А с гаражами рядышком стоят.

И из какой-то подзаборной щели

В подсвеченной, "Бабаевской" Москве

Зачем Петру работы Церетели

Я пальцем погрозил: "Ужо тебе!"

С тех пор, куда бы я, Емелин бедный

Своих бы лыж в ночи не навострил,

За мной повсюду навигатор медный

Под парусом с тяжелым плеском плыл.

Словно певец печальный над столицей,

Плыл командор, Колумб Замоскворечья.

Пожатье тяжело его десницы,

Не избежать серьезного увечья.

И в маленькой загадочной квартире,

Где не сумел достать нас император,

Все праздники мы прятались и пили,

Метелью окруженные, как ватой.

И ангелы нам пели в вышних хором,

Приоткрывая тайну бытия,

И хором с ними пел Филипп Киркоров,

Хрипели почерневшие друзья.

Сводило ноги, пол-лица немело,

В ушах стоял противный гулкий звон,

И нервы, словно черви, грызли тело,

Закопанное в жирный чернозем.

Мне друг пытался влить в рот граммов двести,

Хлестал по морде, спрашивал: "Живой?"

Но мнилось мне – то выговор еврейский —

Явился нас поздравить Боровой.

Да что упоминать расстройство речи,

Расстройство стула, памяти и сна,

Но глох мотор, отказывала печень,

И все казалось, вот пришла Она,

Безмолвная, фригидная зазноба,

Последняя и верная жена.

С похмелья бабу хочется особо,

Но отчего же именно Она?

Она не знала, что такое жалость.

Смотрел я на нее, как изо рва.

Она в зрачках-колодцах отражалась

Звездой семиконечной Рождества.

Играть в любовь – играть (по Фрейду) в ящик,

Ее объятья холодны, как лед,

Ее язык раздвоенный, дрожащий

При поцелуе сердце достает.

Ах, кабы стиль один грегорианский

Иль юлианский, все равно кого,

Тогда бы точно я не склеил ласты…

Из-за тучки месяц

Выглянул в просвет.

Что же ты не весел,

Молодой скинхед?

Съежившись за лифтом,

Точно неживой,

Отчего поник ты

Бритой головой?

Парень ты не робкий,

И на всех местах

Ты в татуировках,

В рунах да в крестах.

Хороши картинки,

Как видеоклип,

Хороши ботинки

Фирмы "Getty grip".

Фирма без обмана.

В этих башмаках

Вставки из титана

Спрятаны в мысках.

Чтоб не позабыл он,

С гор кавказских гость,

Как с размаху пыром

Биют в бэрцовый кость.

Отчего ж ты в угол

Вжался, как птенец,

Или чем напуган,

Удалой боец?

На ступеньку сплюнул

Молодой скинхед,

Тяжело вздохнул он

И сказал в ответ:

– Не боюсь я смерти,

Если надо, что ж,

Пусть воткнется в сердце

Цунарефский нож.

И на стадионе

Пусть в любой момент

Мне башку проломит

Своей палкой мент.

Страх зрачки не сузит.

Нас бросала кровь

На шатры арбузников,

На щиты ментов.

Но полковник-сучила

Отдавал приказ,

И ОМОН всей кучею

Налетал на нас.

Черепа побритые

Поднимали мы.

Кулаки разбитые

Вновь сжимали мы.

Возникай, содружество

Пламени и льда,

Закаляйся, мужество

Кельтского креста.

Чтоб душа горела бы,

Чтобы жгла дотла,

Чтобы сила белая

Землю обняла.

Но бывает хуже

Черных и ментов,

Есть сильнее ужас —

Первая любовь.

Та любовь, короче,

Это полный крах,

Это как заточкой

Арматурной в пах.

Это как ослеп я,

И меня из мглы

Протянули цепью

От бензопилы.

Русская рулетка,

Шанс, как будто, есть.

Ну, а где брюнетка

Из квартиры шесть?

С книжками под мышкой

В институт с утра

Шмыгала, как мышка,

Поперек двора.

С ней, как в пруд подкова,

Я упал на дно,

Не видал такого

И в порнокино.

Тел тягучих глина,

Топкая постель.

Что там Чичоллина,

Что Эммануэль.

Липкие ладони,

Рта бездонный ров.

Вот те и тихоня,

Дочь профессоров.

Называла золотком,

Обещала – съест,

На груди наколотый

Целовала крест.

А потом еврейкой

Оказалась вдруг,

Жизнь, словно копейка,

Выпала из рук.

Любишь ли, не любишь,

Царь ты или вошь,

Если девка юдиш,

Ты с ней пропадешь.

Мне теперь не деться

Больше никуда,

Обжигает сердце

Желтая звезда.

Как один сказали

Мне все пацаны,

Из огня и стали

Грозные скины:

– Ты забыл обиды,

Боль родной земли.

Эти еврепиды[1]

Тебя завлекли.

Никогда отныне

Пред тобой братва

Кулаки не вскинет

С возгласом "Байт па!"

И тебе, зараза,

Лучше умереть.

Пусть вернут алмазы,

Золото и нефть.

Чтоб твоей у нас тут

Не было ноги,

Шляйся к пидарасам

В их "Проект О.Г.И.".

И убит презреньем,

Хоть в петлю иди,

Я искал забвенья

На ее груди.

Вдруг вломились разом

К ней отец и мать

И, сорвав оргазм нам,

Начали орать:

– Прадеды в могиле!

Горе старикам!

Мы ж тебя учили

Разным языкам!

Жертвы Катастрофы!

Похоронный звон!

А тут без штанов ты

Со штурмовиком!

Чтоб не видел больше

Я здесь этих лиц.

Ты ж бывала в Польше,

Вспомни Аушвиц.

Где не гаснут свечи,

Где который год

Газовые печи

Ждут, разинув рот.

Где столб дыма черный

До безмолвных звезд.

Помни, помни, помни,

Помни Холокост!

И не вздумай делать

Возмущенный вид,

Если твое тело

Мял антисемит.

Плакать бесполезно,

Верь словам отца.

Это в тебя бездна

Вгля-ды-ва-ет-ся.

Не гуляй с фашистом,

Не люби шпанье…

В США учиться

Увезли ее.

И с тех пор один я

Три недели пью.

Страшные картины

Предо мной встают.

Сердце каменеет,

Вижу, например,

Там ее имеет

Двухметровый негр.

Весь он, как Майкл Джордан,

Черен его лик.

Детородный орган

У него велик.

А я не согласен,

Слышите, друзья!

Будь он хоть Майк Тайсон,

Не согласен я!

Горькая пена

Стынет на губах.

Капельница в вену,

Мое дело швах.

Вышла мед сестренка,

На дворе апрель.

Подо мной клеенка,

Я мочусь в постель.

Травка зеленеет,

Солнышко блестит.

Медсестра, скорее

Камфару и спирт.

Стало мое рыло

Травки зеленей.

Эх, не надо было

Пить пятнадцать дней.

Клейкие листочки

Тополей и лип.

Отказали почки,

Я серьезно влип.

Сохнет, стекленеет

Кожи чешуя.

В общем по апрелю

Не дежурный я.

Видно, склею ласты,

Съеду на погост.

Что-то не задался

Мне Великий пост.

Здесь я, как бесполый,

Без всего лежу.

Пришел типа голый,

Голый ухожу.

Ждут меня в кладовке,

Там, где пищеблок,

Рваные кроссовки

Фирмы "Риибок",

Куртка со штанами,

Мелочь в них звенит.

Все меж пацанами

Честно поделить.

Всем, со мною жравшим,

Дайте по рублю,

Передайте Маше —

Я ее люблю.

Обо мне когда-то

Вспомнит кто-нибудь?

Где дефибриллятор,

Два контакта в грудь?

Свесившись над краем,

Никто не орет:

– Мы его теряем,

Ебанные в рот!

Всем, сыгравшим в ящик,

Путь за облака,

Где отец любящий

Ждет верного сынка.

Бухнусь на колени,

Я пришел домой.

Ну, здравствуй, в пыльном шлеме

Зеленоглазый мой.

С высоты Земля-то

Кажется со вшу,

Я с него, ребята,

За нас всех спрошу.

Жми на тормоза

Сразу за кольцевою.

Ах, эти глаза

Накануне запоя.

Здесь ржавый бетон,

Да замки на воротах.

Рабочий район,

Где нету работы.

Здесь вспученный пол,

И облезлые стены,

И сын не пришел

Из чеченского плена.

Ребят призывают

Здесь только в пехоту

В рабочем квартале,

Где нету работы.

Сыграй на гармони

В честь вечной субботы

В рабочем районе,

Где нету работы.

Про тундру и нары

Спой, друг мой нетрезвый,

Под звон стеклотары

В кустах у подъезда.

Воткнул брату Каин

Здесь нож под ребро,

Здесь ворон хозяин,

Здесь зона зеро.

Я сам в этой зоне

Рожден по залету

В рабочем районе,

Где нету работы.

Лишь в кителе Сталин

Желтеет на фото —

Хранитель окраин,

Где нету работы.

Грустит на балконе

Юнец желторотый,

Простерши ладони

К бездушным высотам.

От этих подростков,

Печальных и тощих,

Еще содрогнется

Манежная площадь.

От ихнего скотства

В эфире непозднем

Слюной захлебнется

Корректнейший Познер.

Мол, кто проворонил?

Да где пулеметы?

Загнать их в районы,

Где нету работы!

Нас всех здесь схоронят

И выпьют до рвоты

В рабочем районе,

Где нету работы.

Мы только мечтаем,

Морлоки и орки,

Как встретим цветами

Здесь тридцатьчетверки.

Вслед бегству Антанты

– Здорово, ребята!

Нам субкоманданте

Кивнет бородатый.

Теперь здесь все ваше,

А ну, веселей-ка!

Не бойся, папаша,

Бери трехлинейку.

Ревком приказал,

И занять срочно надо

Мосты и вокзалы

И винные склады.

У власти, у красной

Надежная крыша,

Она пидарасам

Не сдаст Кибальчиша.

Я встревожен, вашу мать,

Бьюсь головой об стену,

Боюсь Францию отдать

Жан-Мари Ле Пенну.

Он ведь против нацменьшинств,

Против пидарасов.

Сволочь злобная, фашист,

Ветеран спецназа.

Стонет майская трава

Под солдатской бутсой.

Ну, французский буржуа,

Ты совсем рехнулся.

Лучше б ты бросал свой лист

За Фортейна Пима.

Пусть тот тоже был нацист,

Но хотя бы пидор.

А голландский демократ

Укокошил гада.

Весь свободный мир был рад,

Так ему и надо.

Слышу я "Лили Марлен",

Слышу я "Хорст Вессель",

Вижу, как сидит Ле Пени

В президентском кресле.

Вы попомните меня,

Изберете гада.

Будет, будет вам Чечня,

Будет вам Руанда.

И поднялся весь Пари,

Разогнул колена,

Чтобы трахнуть Жан Мари

Хренова Ле Пенна.

Против одноглазых рож

За свободу Франции

Встал народ всех цветов кож,

Секс-ориентаций.

Исламист и феминист,

Содомит с шиитом,

Антиглобалист, троцкист…

Все за мир открытый.

Выходи, транссексуал,

На защиту транса,

Воздымай магрибский галл

Знамя резистанса.

Восклицал: "Но пасаран!"

Доктор из Сорбонны.

И зачитывал Коран

Шейх в чалме зеленой.

И поклялся всем мулла,

Что врагам бесстыжим

Ни "Хамас", ни "Хезболла"

Не сдадут Парижа.

Аплодирует народ

Сурам из Корана,

А над площадью плывет

Дым марихуаны.

Смотрят радостно со стен

Неразлучной парой

Вниз Усама бен Ладен

Рядом с Че Геварой.

Новогодние деды,

Близнецы и братья,

И сплелись две бороды

В сладостном объятье.

Раздается в высоте

Через весь квартал:

"Либерте!", "Фратерните!"

И "Аллах Акбар!"

В общем, не прошел злодей,

Выпал в маргинальность.

Торжество святых идей,

Мультикультуральность.

Тут истории конец,

Прям по Фукуяме,

И вообще – полный пиздец,

Я прощаюсь с вами.

Октябрьским вечером, тоскуя,

Ропщу на скорбный свой удел

И пью я пятую, шестую

За тех, кто все-таки сумел

Ответить на исламский вызов —

Семьсот заложников спасти.

И я включаю телевизор

И глаз не в силах отвести.

Как будто в трауре невесты

В цветенье девичьей поры

Сидят чеченки в красных креслах,

Откинув черные чадры.

Стройны, как греческие вазы,

Легки, как птицы в небесах,

И вместо кружевных подвязок,

На них шахидов пояса.

Они как будто бы заснули,

Покоем дышит весь их вид,

У каждой в голове по пуле,

На тонких талиях пластид.

Их убаюкивали газом,

Как песней колыбельной мать,

Им, обезвреженным спецназом,

Не удалось себя взорвать.

Над ними Эрос и Танатос

Сплели орлиные крыла,

Их, по решенью депутатов,

Родным не выдадут тела.

Четыре неподвижных тела

В щемящей пустоте рядов

Исчадья лермонтовской Бэлы

И ниндзя виртуальных снов.

Сидят и смотрят, как живые,

Не бросив свой последний пост

Теперь, когда по всей России

Играют мальчики в "Норд-Ост".

Обо мне написали в газете,

А она все равно не дала…