Читать книгу Всё пришедшее после - Всеволод Георгиев - Страница 4

В тот раз Артур остался на даче еще на один день. У него заканчивались студенческие каникулы, а Костя догуливал свой долгий преподавательский отпуск, во время которого он готовил статью в какой-то ученый журнал.

– Костя, меня все-таки мучает вопрос: как миледи могла спастись?

– Когда ее повесили?

– Да.

«Граф де Ла Фер разрезал платье и стащил его с графини. Лежащая в обмороке женщина осталась в одной батистовой сорочке, чулках с подвязками и высоких шнурованных туфлях. Разрезав шнурки, он снял с нее и обувь, затем прислонил безжизненное тело к стволу дерева, носовым платком связал ей за спиной руки.

Лошадь графини стояла над ней, тянулась губами к лицу. Граф двумя взмахами ножа отрезал волочащийся по земле повод, сделал из него петлю, вскочил на своего коня и привязал конец петли к нависавшему над дорогой дереву. Потом, не слезая с седла, поднял графиню, накинул ремень ей на шею и, оставив висеть над землей, пустил коня галопом».

Старая дача довоенной постройки позволяла Косте иметь все условия для жизни и работы даже зимой. У него был кабинет с огромной и, видимо, хорошей библиотекой. Часть книг он нашел в сундуках на чердаке, привел в порядок и очень ими дорожил. Немало книг содержало позабытую букву ять и твердый знак на конце существительного. Были старые, даже старинные книги на иностранных языках. Окончив исторический факультет, Костя неплохо знал языки: французский и английский, читал по-немецки. Немецкий он учил еще в школе.

Библиотеку Костя постоянно пополнял. Кое-что из нее перепадало и Артуру. Так Артур прочел «Сын человеческий» Андрея Боголюбова. Книга была издана в Брюсселе, и для Артура она стала узенькой щелочкой в «железном занавесе», который Советский Союз опустил пред большинством своих граждан.

Позже Артур прочел «Истоки религии», «Магизм и единобожие» Эммануила Светлова.

Спустя много лет Артур узнал, что Боголюбов и Светлов – это один и тот же человек, подмосковный священник Александр Владимирович Мень, убитый ранним сентябрьским утром по дороге к храму.

На обширном письменном столе у Кости располагалась массивная чернильница из мрамора, рядом, как танк, стояло мраморное пресс-папье. Стол был завален книгами, исписанными листами бумаги, газетными вырезками, иностранной прессой, справочниками и словарями. Артура всегда влекло к нему. Кроме переводимой поэмы на столе лежал также незаконченный перевод с английского.

Артур прочел:

Посеяв в России хаос, мы незаметно подменим их ценности и заставим их в эти фальшивые ценности верить. Каким образом? Мы найдем единомышленников, помощников и союзников в самой России. Эпизод за эпизодом будет разыгрываться грандиозная трагедия гибели самого непокорного на земле народа, окончательного, необратимого угасания его самосознания.

– Что это, Костя?

Костя тоже подошел к столу, посмотрел, что читает Артур.

– Слышал такое понятие – классовый враг?

Артур был поражен и подавлен. Он как будто заглянул в микроскоп и увидел смертельную дарвиновскую борьбу за выживание. Похолодев, он стоял и смотрел на Костю, безмолвно требуя объяснений.

– Видишь, как все непросто, – сказал Костя. – Это политика, Артур. В политике насилие возводится в принцип, а лицемерие становится правилом.

– А мы? Мы чем отвечаем? Что можем противопоставить?

Костя придал своему голосу бодрые интонации:

– Как что? Столетие Ленина, социалистическое соревнование, политучеба, доклады, рефераты, доски почета, наконец!

Артур покачал головой:

– Значит, ты считаешь, что мы уже заразились? И лечим вирус антибиотиками?

Костя развел руками.

Возвращаясь в Москву, Артур посматривал в окно вагона, вспоминал беседы с крестным, восхищался, правда не без снисходительности технократа к гуманитарию, его знаниями и нетривиальным (так бы он выразился) мышлением.

От Казанского вокзала он шел домой пешком. Асфальт еще хранил тепло летнего дня. Солнце пряталось за высокими домами, наступал вечер. Молодые люди в рубашках с закатанными рукавами и отглаженных брюках клеш шли в кино и на танцплощадки. Девушки в коротких юбках и туфельках на каблуках вызывали желание оглянуться.

Знакомое чувство ожидания и надежды, прекрасное чувство, свойственное молодости, рождалось в сердце Артура. Он любил свой затихающий город, привычный низкий свист набирающего скорость троллейбуса, первые огни фонарей в прозрачных сумерках, отдаленные птичьи голоса тормозов на Садовом кольце.

Артур вздохнул.

– Ну, как там наш чернокнижник? – Марина жарила микояновские котлеты (55 копеек за десяток).

Артур сидел на кухне, ждал ужина и рассказывал ей о Косте, вернее, о предмете их разговоров.

– Кто был настоящим чернокнижником, так это кардинал Ришелье. Костя сказал, что в кардинальском дворце была большая библиотека, и в ней книги по магии и каббалистике. Знаешь, кто был его настоящим противником? Габсбурги. Та же Анна Австрийская, дочь испанского короля и сестра испанского короля. А брат Людовика XIII Гастон Орлеанский постоянно устраивал заговоры против короля и кардинала.

– Кардинала даже король боялся? – Марина накрыла котлеты крышкой, чтобы они стали сочнее.

– Не совсем так. – Артур смел с клеенчатой скатерти несуществующие крошки. – Отношения были куда более сложными. Кардиналу даже приходилось подавать в отставку. Против него были и мать короля, и жена короля, и брат короля, да еще фавориты короля.

– И он всех победил?

– Почти.

– Что значит почти?

– Мать король отправил в изгнание, брата король не мог простить за его женитьбу на Маргарите Лотарингской.

– Почему?

– Костя сказал, что Лотаринги всегда претендовали на французский трон. Брат Маргариты Шарль де Гиз несколько раз изгонялся из своих владений.

– А королева?

– Анна Австрийская? Очень поздно родила наследника, поэтому ее номер был шестнадцать. Короче, Ришелье в конце жизни все-таки был отправлен в отставку и поселился в Та-расконе.

– Как Тартарен из Тараскона?

– Ага. Отставка, правда, длилась недолго.

– Почему? – Марина стала расставлять тарелки.

– Потому что новым фаворитом стал Сен-Мар. Он должен был стать и заменой кардиналу. А кардинал очень скоро получил из Арля от своего агента копию договора, который Сен-Мар заключил с Испанией от имени брата короля. Кардинал спокойненько переслал эту копию королю, и всё: бобик сдох. Сен-Мар был казнен, а Ришелье вызван обратно в Париж.

– Полная победа?

– Как сказать! В этом же году кардинал умер, а спустя полгода умер и сам король.

– Он был старым?

– Когда умер? Да нет, не очень. Королю было чуть больше сорока, а кардиналу пятьдесят семь.

– Как ты все это запомнил?

– Запомнил. Костя интересно рассказывал. Послушай, послушай, после себя Ришелье оставил Мазарини. Тот принял дела королевства и стал фаворитом Анны Австрийской. Но герцог Орлеанский продолжал бороться за престол.

Организовалась Фронда, куда вошла знать: герцог Булонский, Ларошфуко, Лонгвилли.

– Тебе две или три котлеты?

– Лучше три. Хорошо бы еще вилку. Спасибо.

– Кушай, не спеши. Ну, и что было потом? – Марина тоже присела за стол.

– Потом о Ришелье вспоминали как о великом человеке. Вырос Людовик XIV и стал королем-солнцем. Костя назвал его солнцепоклонником. – Артур потянулся за хлебом. – В «Виконте де Бражелоне» описано, как начиналось новое правление.

«Виконт де Бражелон». Первый раз Артур открыл эту книгу 11 октября 1963 года. Помнится, он сделал уроки, сложил в портфель тетрадки и устроился в старом кресле.

Артур не знал ничего лучше, чем погрузиться в интересную книгу. Он был один, сумерки постепенно заполняли комнату, впереди его ждали приключения. Итак – в середине мая 1660 года…

Когда Марина пришла с работы, уже совсем стемнело. Артур не без усилий оставил XVII век, чтобы вернуться к действительности. По телевизору показывали улыбающегося Хрущева.

Хрущев обещал, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме. Построение коммунизма привязывалось им к 1980 году. Люди при коммунизме будут трудиться, но получать не по труду, а по потребностям. Правда, потребности должны быть без особых фантазий. Хрущев мысленно мог снабдить гражданина драповым пальто с каракулевым воротником, добротным костюмом, а автолюбителя (странного типа, предпочитающего вместо общественного транспорта кресло шофера) – автомашиной «Москвич».

Когда развернулось быстрое строительство жилья – «хрущевок», стало ясно, что в конце концов все городские жители получат малогабаритные квартиры, в которые поставят шкафы из древесно-стружечных плит, в которые повесят драповые пальто с каракулевым воротником, в которые на лето положат мешочки с нафталином, который в достатке будет лежать на полках магазинов бытовой химии.

Торговля продуктами стремительно улучшалась: стали открываться магазины полуфабрикатов, так называемые домовые кухни и кулинарии (последние вечно вызывали трудности с ударением, иногда человек в двух соседних фразах ставил ударение в этом слове на разных слогах). В начале 60-х годов в центре Москвы магазины даже начали разносить по квартирам свежий хлеб и молоко. Это были первые шаги к коммунизму.

В небольших городах и селах дела шли не так быстро. Вместо мяса на прилавках лежала рыба, зато на рынке можно было купить хоть телятину, хоть свиную голову.

Однако плотина ограничения потребностей не выдержала, ее смел поток людских желаний. Хрущев сам же открыл форточку на Запад.

Организованная ему в отместку по всем правилам энгастромитов нехватка хлеба стерла воспоминание о призраке коммунизма.

Как беззаботное утро в детстве, ушли в прошлое порожденная оттепелью романтика и песни у костра о далеких городах, о дальних странствиях, о безыскусных и бескорыстных отношениях.

Песни парней из Ливерпуля повернули на сто восемьдесят градусов очарованных тайгой и туманом странников. Романтики надели джинсы и встали в очередь за советским «фиатом».

В ту пору Артур не заметил поворота, он с головой ушел в учебу, на старших курсах физфака вел научные исследования, написал статью в научный журнал. Физический институт Академии наук брал его в аспирантуру. Очнувшись после защиты диплома, он вдруг обнаружил, что живет в незнакомом месте. Все вокруг изменилось. Он устыдился своего старого темного пальто: такие его сверстники давно не носили, потертой зимней шапки из искусственного меха – молодые люди уже выкинули их на помойку. Поношенный костюм и ковбойка требовали срочной замены на нечто более современное.

Он вдруг заметил, что с прилавков исчезли привычные продукты, перейдя в разряд дефицита, люди стали покупать колбасу целыми батонами, тогда как раньше ее покупали по сто граммов, и продавцы нарезали ее тонкими прозрачными ломтиками. Из строителей нового общества образовалось общество потребления.

Косыгинские реформы 1965 года успели перевести советскую экономику на денежные показатели. Стали забываться трудодни и натуральные результаты. Хозрасчетное предприятие стремилось обзавестись рублями. При нормированных ценах возникли излишки денежной массы. Вся страна стала в очередь. Все превращалось в дефицит. Из деревень поехали в город за апельсинами и колбасой.

Досадная неприятность – рубль не являлся конвертируемой валютой. Легче всего эту неприятность можно было обойти, экспортируя на Запад сырье. И тогда страна, как к наркотику, приучилась к сырьевому экспорту. Прощай, коммунизм, даже в драповом пальто.

А что же идеология? Полулегально явились идеи йоги. Широко издавались романы Ефремова, приобщая читателя к теософии. Спустя четверть века, в начале перестройки, вдруг так же неожиданно появятся очерки по западному оккультизму. Круг замкнется. Двинувшись на Восток, придут на Запад. И змея уцепится за собственный хвост.

Однако ранней осенью шестьдесят третьего Хрущев еще уверенно улыбался с экрана неуверенно работающего телевизора «Старт».

– Артур, оторвись от телевизора. Можешь завтра заехать к Косте? Он получил гонорар и решил подкинуть нам к празднику. Заедешь?

– Когда?

– Он сказал, часам к четырем будет дома. Только долго не засиживайся. Ладно?

«Анна де Бейль на коротком ремне повисла между небом и землей. Петля захватила голову вместе с волосами и, зацепившись за подбородок, не затянулась на горле. Из-под нижней рубашки по чулкам потекла и стала капать на землю кровь.

Несколько секунд спустя тело пришло в движение: ноги подтянулись к груди, бледное лицо покраснело, закатившиеся глаза открылись и безумно вращались, связанные руки задергались. Тонкие кисти, охваченные платком, с усилием освободились и инстинктивно ловили воздух. Через мгновение женщина вцепилась в свисающие ветви дерева, ей удалось немного подтянуться, чтобы сделать вдох.

Наконец, захватив одной рукой ствол, она скинула с головы петлю. Это отняло у нее последние силы, она рухнула на землю почти бездыханная, но живая».

Артур любил бывать у Кости. Тот жил неподалеку, в районе Чистых прудов. Рядом находился кинотеатр «Колизей», а чуть дальше – «Аврора». Туда вполне можно было добраться пешком. Это занимало не больше двадцати минут. Сорок пятый троллейбус довозил его минут за пять.

В субботу после школы он отправился по известному адресу. Во дворе стоял черный ЗИМ, и Артур понял, что к Косте приехал Глеб.

Глеб Лобов подружился с его крестным еще в школе. Когда Костя жил в эвакуации, они с Глебом учились в одном классе. Шла война, семьи московских служащих вывозились из Москвы. Костя попал к родственникам (к бабушке и дедушке Артура) в соседнюю с Московской область.

Вскоре после войны они с Глебом окончили школу и расстались. Костя получил золотую медаль и, вернувшись в Москву, поступил в университет. Глеб остался в родном городе, учился в педагогическом институте, после нескольких курсов из института ушел, принял монашеский постриг, окончил духовную академию и в тридцать лет стал епископом. В начале шестидесятых после I Всехристианского Мирного Конгресса он уже вошел в Священный Синод Русской Православной Церкви и представлял ее во Всемирном Совете Церквей.

Костя и Глеб сидели за обеденным столом. Глеб привез торт, шоколадные конфеты, яблоки. Костя, как все малопьющие люди, любил сладкое.

Артура усадили, налили чаю, положили огромный кусок торта. Прерванный было разговор продолжался.

– Послушай, – говорил Костя, – насколько я знаю историю, Папа Иоанн XXII правил в четырнадцатом веке, потом был антипапа Иоанн XXIII – в пятнадцатом, и с тех пор Папы себя Иоаннами не называли.

– Все правильно. Когда пять лет назад его избрали Папой и он выбрал себе имя Иоанн XXIII, представляешь, для Ватикана это стало полной неожиданностью. Формально он мог себе это позволить, так как официально низложенный Папа в списке не фигурирует. Фактически же он стал еще одним Иоанном XXIII.

Костя чистил ножом яблоко. Артур тоже заинтересовался:

– А вообще-то как его зовут?

– Звали, – сказал Глеб. – Он умер этим летом. Анжело Джузеппе Ронкалли. Сейчас новый Папа Павел VI.

– А сколько всего было Пап?

– Павел VI считается 264-м.

– Ничего себе!

– У католиков, – сказал Глеб, – есть такой святой, он жил в двенадцатом веке, Малахия. Согласно его пророчеству, до конца света осталось еще три Папы.

– И будет атомная война?

– Нет, атомной войны не будет. А что будет – то нам неведомо. Сказано: побеждающий не потерпит вреда от второй смерти.

– А я читал, – вступил в их разговор Костя, – что такое же пророчество принадлежит розенкрейцерам. И его относят к концу шестнадцатого века.

– Кто такие розенкрейцеры? – спросил Артур.

– Это такое старинное тайное общество.

Артур, удовлетворившись объяснением, атаковал кусок торта.

– Вот слушай, отец мой, – обратился Глеб к Косте, – мне сегодня позвонили из Парижа. Очень странный был звонок.

– Куда позвонили? – Костя перестал жевать яблоко.

– Прямо в резиденцию, на Гагаринский.

– Ну, тогда ясно, почему странный. Они же не дураки, понимают, что всего говорить нельзя.

– Все равно странный! – настаивал Глеб. – Говорили вежливо, по-русски и без акцента. Предупредили, что в ближайшее время мне придет приглашение из Франции, просили оказать любезность и принять его. Я, конечно, спросил: с чем связано приглашение? Они ответили: с внезапной кончиной Иоанна XXIII.

– Вот тебе раз! Так и сказали? По-русски?

– Ну да! Не Жан такой-то, а Иоанн двадцать третий! Вот тебе история с географией!

– Бывал в Париже?

Глеб кивнул:

– В прошлом году на сессии.

– Поедешь?

Глеб пожал плечами:

– Поживем – увидим.

– Так и сказали: с внезапной кончиной?

– Так и сказали. Хотя Папа Иоанн почил тому уже четыре месяца. Внезапной его кончину, пожалуй, не назовешь – 81 год все-таки. Почти две недели он был при смерти. Одна мексиканская газета даже на один день раньше сообщила о его смерти. – Глеб разгладил бороду. – Как видишь, мотивировка не слишком убедительна.

– Если было два Иоанна XXIII, почему бы не быть и третьему, – тихо заметил Артур.

Костя задумчиво посмотрел на Артура, тот покраснел, но Костя сказал:

– Слова не мальчика, а мужа. Надо подумать, Глеб.

– Ладно, думай, Костя, думай, а мне пора. Хорошо с вами, да надо ехать. – Глеб поднялся.

Артур помнил, что в тот вечер отправился домой вместе с Глебом. На заднем сиденье ЗИМа было просторно, на полу лежал ковер. Спинка переднего сиденья позволяла устроить позади еще два откидных места.

Глеб провез его по вечерней Москве, по бульварам. Они вышли на улице Рылеева. Апартаменты Глеба располагались на первом этаже. В длинном шкафу висели разноцветные церковные облачения. Глеб показал ему свое жилище, вручил две коробки конфет и отправил домой с шофером.

Артур возвращался на «Волге». Автомобиль мышиного цвета с оленем на капоте летел по Садовому кольцу без остановки, точно попадая на зеленые сигналы светофоров. Артур смотрел вперед, ему было хорошо, потому что завтра воскресенье и не надо рано вставать и еще потому что его ждет мама, у него есть интересная книга, а впереди – целый вечер. Он вспомнил чуть встревоженные лица Кости и Глеба. Прошел безмятежный день в стране, привольно раскинувшейся на одной шестой части суши благодаря труду, терпению и крови многих поколений.

«Волга» поравнялась с кинотеатром «Спартак», и Артур вынырнул из сладкой дремоты, готовясь выходить.

Плавно и бесшумно повернув, машина, как акула, приблизилась к его дому и остановилась, подрагивая сильным телом. Артур вышел. Перед аркой дома ему бросилась в глаза афиша: К. Глюк «Орфей». Не задерживаясь, он шагнул под арку.

В этом году Артур успел еще раз встретиться с Глебом у Кости. На этот раз Артур пришел с мамой. Марина и Глеб родились и выросли в одном городе, ходили в одну школу. Дружба с Костей не мешала Глебу в юности ухаживать за ней. Окончив школу, Марина уехала учиться в Москву. В институте она познакомилась с испанцем и влюбилась в синие глаза и шелковые черные волосы. Глеб к этому времени стал иеродиаконом.

Теперь, совсем взрослые, совсем разные, они представляли собой живописную картину за столом, заботливо накрытым Костей. Поверх крахмальной белой скатерти на темно-синем с золотом кузнецовском фарфоре располагались тонкими полукружьями бледная с желтыми прожилками севрюга, яркая семга, баночки с красной икрой и ряпушкой в томате, швейцарский сыр с овальными отверстиями и выступившей слезой, нарезанные свежие французские булки. Натюрморт дополняла коробка конфет, миндаль в шоколаде, торт из ресторана «Прага», ваза с фруктами и две бутылки «Советского шампанского».

Все это великолепие размещалось перед хрупкой и беззаботной Мариной с непокорными светлыми кудрями, суховатым, начинающим лысеть Костей с крепкой шеей и внимательными глазами, плотным, любящим пошутить и посмеяться Глебом. Из-за длинных волос и бороды Глеб казался старше своих лет. Не забудем и Артура с девичьими ресницами и будто тронутой легким загаром кожей.

Говорил Костя:

– Меня недавно познакомили с одним молодым человеком, совсем еще мальчиком. Он пишет стихи, и, вы знаете, его без натяжки можно назвать настоящим поэтом.

Костя принес с письменного стола листки с напечатанными под копирку стихами.

– Вот послушайте!

Марина скрестила руки на груди:

– И как зовут это юное дарование?

– Леня Губанов.

– А что, Пушкина убили из-за Гончаровой? – спросил Артур.

– Такова, по крайней мере, внешняя причина дуэли, – ответил Костя.

– Как это? Есть и внутренняя? Расскажи, Костя.

– Возможно, дуэль Пушкина была спровоцирована по другим, скрытым соображениям. Знаете ли вы, что Пушкин состоял в тайном обществе?

– Декабристов?

– Нет, – сказал Костя, – не декабристов. Пушкин был членом масонской ложи. Я видел заявление, написанное его рукой, с просьбой о вступлении в ложу «Трех добродетелей». Однако в нее он вступить не успел. Его приняли в Кишиневе в ложу «Овидий-2». – Костя посмотрел на Марину и Глеба. – Понимаете, друзья, вступающий давал клятву верности, нарушение которой каралось смертью.

Глеб поднял брови:

– Так он порвал с масонством?

– Смотрите, что я нашел. – Костя вернулся к письменному столу, продолжая говорить. – В феврале 1831 года он, как вам известно, женился на Гончаровой, а в конце этого же года поступил на службу. Вот нашел! – Костя прочел вслух:

Я, нижеподписавшийся, сим объявляю, что я ни в какой масонской ложе и ни к какому тайному обществу ни внутри империи, ни вне ее не принадлежу и обязываюсь впредь не принадлежать и никаких сношений с ними не иметь.

Титулярный советник Пушкин, 4 декабря 1831 года.

– Это подписка, которую Пушкин дал при поступлении в коллегию иностранных дел, – сказал Костя.

– А если бы он не женился?

– У истоков любого преступления стоит женщина. Стоит только поискать.

– Это все философия, – заметила Марина.

– Философов не люблю, – сказал Костя.

– Почему?

– Что такое философия? – Костя посмотрел на свет сквозь бокал шампанского. – По-русски означает любовь к мудрости. Обратите внимание, не мудрость, а только любовь к мудрости. Философ – вроде спортивного болельщика на игре, которая зовется жизнью.

– Эк ты завернул! – Глеб засмеялся.

– Неплохо, правда?

– Какие вы умные!

– Не иронизируй, Марина. Мы – Колумбы двадцатого века.

– Свинтусы вы, а не Колумбы. Женщин называете бабами.

– Это не мы, это современная поэзия. Сейчас лирика не в почете.

– А что в почете? – спросил Артур.

– Физика.

– А почему не химия?

– Действительно, почему? – Костя удивленно посмотрел на Марину.

У Глеба опять в глазах замерцали смешливые звездочки.

– Раз Менделеев вышел на прогулку, глядь, неподалеку остановился воз с яблоками. Пока возчик мешкал, сзади к возу подобрались ребятишки и стали вытаскивать яблочки из-под рогожи. Тут подошел какой-то прохожий и говорит Менделееву: «Видал! Вот, химики!»

Анекдот всех помирил.

– Да, – протянул Костя, – «химики в почете» звучит как-то двусмысленно.

– Может, настанут времена, – сказал Артур, – когда в почете будут химики?

– Что-то химики в почете, что-то лирики в загоне, дело не в простом расчете, дело в мировом законе.

– Ну что ж, – сказала Марина, – звучит со смыслом, хотя и противно.

Шампанское допили. Глеб, порывшись в прихожей, пришел и положил перед Мариной маленький сверток.

– Сюрприз из Парижа.

– Что это? – Она развернула бумагу и тихонько вскрикнула.

Глеб довольно улыбался.

– Мам, что это?

– «Шанель № 5». Глеб, ты – гений!

Костя привстал со стула, чтобы посмотреть.

– Ну и ну!

– Мам, какая шинель?

– Не шинель, а Шанель. Французские духи, самые лучшие. Ну, все, мальчики, давайте пить чай!

Артур пил чай, посматривал на взрослых, на письменный стол, на книжные полки. Он тоже получил подарок, маленький транзисторный приемник, а Косте Глеб привез написанную не по-нашему книгу какого то де Седа, которую Костя положил поверх всех бумаг на стол.

Разговор вертелся вокруг смерти Кеннеди. Трагедия в Далласе потрясла весь мир. Артур гордился тем, что он живет в самой лучшей стране мира, где не стреляют в президентов и уважают негров. Где все равны и можно носить любую фамилию, хоть испанскую, хоть корейскую, какую захочешь. Он вспомнил, что в четвертом классе его сосед по парте стал Осиповым, хотя раньше носил красивую фамилию Гольдштейн. Ребята пару месяцев путались, но потом все позабыли старую фамилию мальчика.

– Глеб, а ты Хрущева видел?

– Как тебя сейчас.

– Ну, и как он?

– Хочет догнать и перегнать Америку.

Артур спросил:

– Значит, Америка впереди нас?

– В экономическом смысле да. У нее войны, как у нас, не было.

Артур не забыл, что, однажды проезжая Харьков, видел на здании огромные буквы: «Перегоним Айову по производству молока, масла и мяса». Айову он знал. Тогда говорили: корова из штата Айова.

– Значит, равнение на Атлантику? – спросил Костя.

Глеб развел руками:

– Россия…

– Да, умом Россию не понять.

– Костя, давай лучше о поэзии. – Марина не любила политики. – Что там еще написал твой гений? – Она показала на листки со стихами.

Костя встрепенулся:

– Будьте любезны!

И он прочел:

Во двор въехала машина Глеба, и все вышли на улицу. Глеб предложил подвезти Марину с Артуром, но они отказались. Погода стояла хорошая, ветер стих, асфальт высох, и Костя пошел их провожать.

Распрощавшись с Глебом, друзья смотрели вслед его машине. Она, ускоряясь, полетела по пустынной улице Чаплыгина, сверкнула красными огнями на повороте в Харитоньевский переулок и исчезла, как птица в темноте.

Глеб незаметно перекрестил их, вздохнул и закрыл глаза. Губы его шевелились.

Артур не знал, что Глеб успел потолковать с Костей об их предыдущем разговоре и что Артур оказался прав, случайно разгадав загадку.

Костя тоже всего не знал, но начал догадываться о ключевой роли Глеба в пока еще непонятном ему русско-европейском союзе. Союз этот был основан на экуменической деятельности Папы Иоанна XXIII. Костя не мог знать, что перед смертью, получив добрые известия из Советской России, Папа Иоанн, перекрестившись трижды, прошептал по-русски «Господи, помилуй».

Костя не подозревал о пути, на который вступил Глеб, пути суровой борьбы, в которую в свое время будет вовлечен и он, Костя. Борьбы беспощадной и вневременной.

Когда в марте скрытно готовилась «случайная встреча» Папы Иоанна XXIII с зятем Хрущева и главным редактором «Известий» Алексеем Аджубеем, было сделано все, чтобы помешать такому контакту.

Встречу готовил корреспондент «Известий» в Риме, выпускник 101-й разведшколы Леонид Колосов. В покрышку колеса машины, в которой он должен был везти Аджубея, несмотря на техническую проверку, проведенную, кстати, силами резидентуры ГРУ, кому-то все-таки удалось вмонтировать коварный металлический «волосок», разрывающий камеру на определенной скорости. Аджубей и Колосов чудом остались в живых, автомобиль разбился вдребезги.

Даже советский посол в Италии Семен Козырев не мог ничего знать о причине аварии, Костя и подавно не ведал ни сном ни духом.

Но ему это и не требовалось, он хорошо знал семью своего друга и знал то, чего не знали другие, что было скрыто в железном шкафу, где лежало личное дело Глеба: по материнской линии Глеб принадлежал к семье Сионских.