Читать книгу Вечный огонь - Вячеслав Бондаренко - Страница 2

– Равня-я-я-йсь!

Голос командира полка гулко ударился в стены домов, окружавших минский плац. Звонкое эхо пронеслось над огромным пыльным прямоугольником двора, плотно заполненным людьми. Владимиру Шимкевичу показалось даже, что знамя полка чуть шевельнулось под напором этого эха. Или это теплый летний ветерок, налетевший со Свислочи, пошалил?.. Владимир чуть прищурил глаза, стремясь разглядеть в толпе минских обывателей, глазевших на смотр из-за пределов плаца, ту Единственную, ради которой стоило жить на свете. Но не разглядел. Только белая кипень платьев и летних зонтиков… Невесты и молодые жены любовались офицерами полка.

– Смирно! Равнение на середину! – продолжал биться сильный, напористый голос полковника Протопопова. – Господа офицеры!..

Почему-то именно эта часть команды – «Господа офицеры», на которой офицеры и подпрапорщики поднимают руки к козырькам фуражек, – всегда особенно волновала Владимира. Возможно, потому, что он очень остро чувствовал свою принадлежность к великой семье русских офицеров, а возможно, и потому, что был он еще совсем молодым, «зеленым» подпоручиком, субалтерном, всего год как выпустившимся из училища и еще не расставшимся с военной романтикой. Вот и сейчас все внутри Владимира замерло, когда он четко бросил к козырьку фуражки ладонь, и это движение одновременно с ним повторили все офицеры полка. Шимкевич чуть скосил глаза направо – там, выставив вперед подбородок, стоял его друг по училищу и земляк, неистощимый балагур Павел Долинский. Вот и сейчас, несмотря на торжественность момента, он одними губами прошептал, обращаясь к соседу:

– Смотри, смотри. Протопопа будто за ниточки дергают.

И в самом деле, 47-летний полковник Борис Викторович Протопопов шел к начальнику дивизии, словно марионетка – сотрясаясь всем крупным телом, подпрыгивая при каждом шаге. Солнце бликовало на клинке шашки, поднятой «подвысь», и на прыгающем в такт ходьбе на груди «Святом Владимире».

– Ваше превосходительство! – Звучный голос полковника налился металлом, и Шимкевич согнал с лица появившуюся было улыбку. – 119-й пехотный Коломенский полк для проведения полкового смотра построен. В строю полка четыре батальона. Командир полка полковник Протопопов!

Начдив, генерал-лейтенант Эдуард Аркадьевич Колянковский – седоусый, высокий, – шагнул вперед, обвел замершие ряды офицеров и солдат строгим взглядом.

– Здорово, молодцы-коломенцы!

– Здравия желаем, ваше превосходительство!!! – слитно отозвался строй.

Генерал в сопровождении полковника медленно двинулся вдоль шеренг, придерживая левой рукой шашку, и полк так же медленно поворачивал головы вслед за ним, не отрывая глаз от начальника дивизии. Со стороны это было похоже на хорошо отрепетированный балет, где каждый знал свою партию и не отступал от нее ни на йоту.

Но основная часть представления была впереди. Полку предстоял еще церемониальный марш, и именно его ждали сейчас невесты и жены, толпившиеся в отдалении.

И вот они, долгожданные, непонятные непосвященному, но такие праздничные в своей непонятности слова командира, произнесенные почти нараспев:

– По-о-олк. Побатальонно. На двух линейных дистанции… Равнение напра-а-а…

Над плацем повисла короткая пауза. Невесты и жены замерли. Владимир чувствовал, как по спине под мундиром ползет, извиваясь, струйка горячего пота. Протопопов, неторопливо оглядев полк, нахмурился и коротко рубанул, словно выпалил:

– Ву!!!

Слитный, жаркий шорох сапог по плацу, единое движение сотен голов, и снова пауза.

– Первый батальон – на пле-чо! Первый батальон, равнение напра-а-а-ву!!! Ша-а-агом… арш!!!

Грянул полковой марш, и Протопопов молодцевато ударил надраенными сапогами в пыль, а за ним, словно привязанные невидимыми нитями, двинулись младший штаб-офицер полка с полковым адъютантом, в одном шаге за ним – полковой горнист, еще в четырех шагах – барабанщики, а следом – командир первого батальона с батальонным адъютантом и сам батальон. Дети, облепившие деревья вокруг плаца, с восторгом глазели на рослых, подтянутых военных и, конечно же, больше всего на свете мечтали о том, чтобы самим надеть красивую форму с золотыми эполетами.

Владимир был уже третьим офицером в семье. Его дед, Андрей Павлович, рожденный в победном 1814-м (тогда русские войска были в Париже), происходил из мелкого шляхетского рода. Когда Шимкевичам нужно было доказать свое шляхетство в Сенате, они не смогли собрать все необходимые бумаги и были переписаны в землепашцы. Впрочем, статус семьи из-за этого не сильно изменился – никаких владений за Шимкевичами и так не числилось.

Единственной возможностью как-то выбиться в люди была армия, и потому Андрей Павлович, безупречно отслужив положенные рекрутские девятнадцать лет, из них двенадцать фельдфебелем, сдал в 1854-м экзамен на прапорщика, надел-таки заветные золотые погоны и стал дворянином. До больших чинов ему дойти было не суждено – умер в 1883-м скромным поручиком без единого ордена. Зато передал лучшие черты характера – упорство и трудолюбие – сыну Игнатию. Тот уже с самого детства знал, что будет офицером, и первые шаги к заветной цели сделал в Полоцкой военной гимназии (так тогда назывался Полоцкий кадетский корпус), где считался одним из лучших. Закончив гимназию в 1873-м, поступил в Виленское пехотное юнкерское училище, женился и к моменту рождения в 1891-м сына Владимира был штабс-капитаном.

Жизнь, как в любой офицерской семье, состояла из переездов, но начиная с 1888-го, когда в Белоруссию выдвинули большое количество войск из внутренних округов, Шимкевичи жили-служили на земле своих предков. Так что родился Владимир в Минске. Мать его – Евдокия Матвеевна, урожденная Прасницына (ее Игнатий Андреевич встретил в Полоцке, во время одной из посиделок с бывшими соучениками), умерла через пять лет после рождения сына, и помнил он ее плохо…

И, конечно, Игнатий Андреевич нисколько не удивился, когда услышал от сына о его намерении стать профессиональным военным. Перечить ему отец, разумеется, не стал, и вместе со своим приятелем, сыном минского акцизного чиновника Павлом Долинским, Владимир в 1901-м отправился держать экзамены в Полоцкий кадетский корпус – тот самый, который закончил отец. Выдержал и… понял, что не ошибся. Армейская служба оказалась его стихией.

Кадетские годы Владимир всегда вспоминал с удовольствием. Какое счастье было – впервые надеть красные с белой выпушкой и желтой шифровкой «П.К.» погоны, самые первые погоны в жизни! Какое счастье – ставить свечу в Крестовоздвиженском соборе, мчаться в роту к полудню, чтобы первому захватить желанную черную горбушку с крупной солью (из этого состоял завтрак), радоваться тому, что за поведение снова получил «12», и с наслаждением козырять встречающимся на пути офицерам, а если не офицерам, то хотя бы городовым!..

А непременные шалости, без которых кадет – не кадет? Владимир до сих пор помнил, как подкашивались от страха и восторга коленки, когда они вместе с Долинским забрались на колокольню собора Святого Николая, с которой был виден весь Полоцк, и перевели стрелки соборных часов на полчаса назад, чтобы продлить время прогулки…

Выпускные экзамены Владимир и Павел сдали на «отлично». А дальше отправились поступать в Виленское пехотное юнкерское училище. Три года пролетели, как один. Как радовались они с Долинским, когда узнали, что служить им предстоит в одном полку, да что там – в славном 119-м пехотном Коломенском, то есть совсем недалеко от родных мест! Коломенский полк уже сорок лет как квартировал в Минске, в его честь в городе даже была названа улица.

В августе 1913-го юные подпоручики прибыли в полк, и полетели служебные будни, наполненные тысячами разнообразных хлопот. Жизнь молодого офицера вовсе не была такой уж сладкой в бытовом плане. На свои пятьсот рублей в год Владимиру нужно было обзавестись несколькими комплектами формы, платить отчисления в эмеритальную кассу, делать регулярные взносы в полковой фонд – на Пасху, Рождество, праздник полка и тому подобное, – а ведь еще и жить где-то надо было. Игнатия Андреевича, как на грех, перевели по службе из Минска в польский Люблин, помощником уездного воинского начальника, да и совестился бы Владимир просить помощи у отца… Квартирных денег между тем подпоручик получал всего-навсего семьдесят рублей в год. Где уж тут мечтать о роскошных апартаментах в центре города – они стоили сотню в месяц! Пришлось снимать на пару с Долинским половину частного дома, стоявшего на окраине города, на Золотогорской улице, неподалеку от полкового храма и военного кладбища.

Разумеется, у владелицы дома, пятидесятилетней мещаночки со сладким моложавым личиком, обнаружилась пара дочек на выданье, которые немедленно начали перекрестную стрельбу глазами по господам офицерам. Но если Долинский был отнюдь не прочь завести интрижку с «дочерью полей и лесов», то сердце Шимкевича к этому времени уже было занято. В отличие от легкомысленного Павла, который гордился училищной славой ловеласа, Владимир влюбился всерьез и надолго.

Случилось это так. Через пару месяцев после прибытия Шимкевича в полк вторую бригаду 30-й дивизии ни с того ни с сего выдернули на маневры в Скобелевский Лагерь, в ста пятидесяти верстах от Минска. Погода стояла отвратительная – плотно зарядили дожди, дул сырой гадкий ветер, к тому же полк действовал вяло, вразброд, на стрельбах результаты были хуже некуда, комполка, принявший полк только полгода назад, ходил злой как черт, а батальонные командиры срывали плохое настроение на ротных. Словом, все было не так. За исключением одного – вечеров в расположенном неподалеку маленьком поместье Ситники. Когда одуревший от полковых будней Владимир впервые переступил порог небольшого, судя по архитектуре, столетнего дома и увидел глаза дочери хозяина, гостеприимно зазвавшего к себе молодых офицеров, – сердце его споткнулось и пропустило один такт. А потом снова забилось, но уже восторженно, примерно так же, как во время команды «Господа офицеры». Их представили друг другу. «Варя», – просто сказала невысокая хрупкая барышня, вовсе никакая не столичная красотка, но показавшаяся почему-то Владимиру ослепительной. Долинский, как всегда, бывший рядом, хмыкнул:

– Вольно, вольно, господин подпоручик…

– Предупреждаю, – быстрым шепотом сказал Шимкевич, не отрывая глаз от Вареньки, – если замечу хоть один твой взгляд в ее сторону…

– Упаси Боже, Володенька, – замахал руками Павел, – ты меня, верно, путаешь с кем-то. Дочери провинциальных бобров не для меня. Ты же знаешь, меня влечет исключительно мир будуаров, аксессуаров и таксомоторов. Почему в военные и подался. Помнишь завет Козьмы Пруткова: «Хочешь быть красивым – поступи в гусары»? Мы, правда, не гусары, но все же…

Но Шимкевич уже не слышал болтовни друга. Он видел только ее, Варю, Вареньку, счастье, песню, радость…

И какое это было счастье, когда среди множества однополчан она выбрала его, подошла, улыбнулась, протянула тонкую руку:

– Хотите, я покажу вам дом? А то, кажется, предмет общего разговора неинтересен только мне да вам.

– Странно, – преодолевая смущение, хмыкнул Шимкевич, – я и не заметил, что все заняты разговором.

Варя оглянулась на отца, о чем-то азартно спорившего с гостями:

– Они обсуждают, как долго продлится война, если на нас решится напасть Германия…

– Какие пустяки, – беспечно махнул рукой Владимир. – Мы будем в Берлине самое большее через два месяца. Есть о чем спорить! Кроме того, России с Германией попросту нечего делить, повода для войны нет.

Варя улыбнулась в ответ, но как-то странно, грустно, ускользающей улыбкой…

Дом в Ситниках был больше, чем он казался снаружи, но еще старше, чем предполагал Шимкевич – настоящая панская усадьба, построенная в восьмидесятых годах восемнадцатого века. Варя, не таясь, откровенно рассказала о своей семье – мать ее давно умерла, а отец, отставной военный врач родом из Белгорода, купил Ситники за бесценок у разорившегося и спившегося местного помещика. «Здесь, конечно, бывает скучновато, – откровенно призналась девушка, – но, если честно, я люблю одиночество. А если бы вы знали, какая поэзия в этих лесах зимой, когда все вокруг усыпано снегом!..»

Потом были еще и еще вечера в Ситниках – Владимир старался бывать там каждую свободную минуту. А однажды, когда выкроить время не удалось и он, кутаясь в плащ-палатку, мок у входа в блиндаж, слушая с другими офицерами нудный разбор только что прошедшего учебного «боя», ему послышался сквозь сетку дождя оклик такого знакомого, родного голоса. Варя? Сама?!..

– Да, вы не ошиблись, – смеялась она десятью минутами позже, когда ошалевший от счастья Шимкевич уже целовал ее мокрые от дождя пальчики. – Почему меня пустили в расположение? Так ведь мой папа и ваш командир полка – старые сослуживцы, еще по Павловскому военному училищу.

– Но такой дождь, грязь… – От волнения Владимир не мог найти нужных слов, он только смотрел и смотрел неотрывно в ее большие карие глаза.

– Я не видела вас целых пять дней, – тихо произнесла Варя, опустив глаза. – Это очень, очень много…

Казалось бы, свадьба неизбежна. Но на пути влюбленных встал извечный бич всех молодых русских офицеров – проклятый возрастной ценз. И кто же выдумал эту загвоздку – то, что офицеру нельзя жениться до двадцати трех лет?

– Да уж наверняка какой-нибудь престарелый штабист, которому в его двадцать три года отказала невеста, – философски отозвался Долинский, когда Шимкевич пожаловался ему на судьбу. Парад только что отгремел, но начдив продолжал о чем-то вещать в кругу подчиненных, и младших офицеров пока что не отпускали. – Ладно, не переживай ты так. Варя же из офицерской семьи, все эти нюансы знает.

– Не из офицерской, – машинально поправил Шимкевич, – военный врач – это же не офицер, а чиновник.

– Все равно, по военному ведомству. И вообще, почему такой кислый вид? – Павел по-дружески хлопнул Владимира по погону. – Радоваться надо! Гляди, как Варенька на тебя смотрит…

«Ах, если бы так продолжалось всегда, – подумал Шимкевич, ловя взгляд невесты. – И этот жаркий день, и друг рядом, и нетерпеливо ожидающая Варенька… Господи, как же я счастлив! Как же прекрасно жить на этом свете!»

Все эти немудреные счастливые мысли крутились в его голове каким-то невообразимым вихрем, так что он даже не сразу понял, что прозвучала команда «Вольно!», смотр завершен и Варенька уже бежит к нему. А еще через минуту он уже целовал ее нежные губы и шептал на ухо какую-то жаркую чепуху, не обращая внимания ни на ироничную усмешку скептика Долинского, ни на полные скрытой зависти взгляды Варенькиных подружек, толпившихся поодаль…

Вся эта летняя картина – плац, наполненный разгоряченными людьми в красивой форме, нарядные барышни, – казалась совершенно неподвластной времени. И никто из людей, которые волей судеб собрались сейчас на окраине Минска, издавна называемой Ляховкой, не догадывался, что будет с ними буквально через несколько месяцев…

Генерал Колянковский не знал о том, что его дивизия совсем скоро будет с тяжелыми боями отступать по лесам Восточной Пруссии и его отрешат от должности за сокрытие того, что в хаосе отступления связь с одним из полков – с этим самым 119-м Коломенским – будет утрачена.

Полковник Протопопов не знал о том, что в феврале 1915 года пропадет без вести.

Полковое знамя, так гордо реявшее над солдатами, будет потеряно в бою.

И уж, конечно, не знали своего будущего ни субалтерн-офицер 2-й роты Коломенского полка Владимир Шимкевич, статный розовощекий юноша в новеньком двубортном мундире «царского» цвета – цвета темно-зеленой морской волны, ни его невеста, двадцатилетняя Варенька Лепешихина…