Читать книгу Бульварный роман. Исповедь алкоголика (сборник) - Вячеслав Ладогин - Страница 35

Этот тип (!) был для города черным пятном:

Он был больше, чем вор! и бандит!

Он исчез. Ну и черт с ним! и помнит о нем

Только тот – кто без дела сидит.

В одной из английских деревень

Родился (под кустом)

У старой молочницы (стервы и склочницы)

Мальчик по имени Том.

Молочница (старая стерва и склочница)

Очень удивлена:

1) Ей семьдесят лет. 2) Она старая дева.

3) И денно, и нощно молилась она.

Вот как-то раз в среду (по малой нужде)

Под куст примостилась она.

Один из «тех» лихих парней,

Которым только лишь: «Налей!»

Привычной (праздничной) походкой

В таверну шел – зачем? За водкой.

(За водкой – черт меня возьми!

Он шел в ближайшую таверну:

За водкой – говорю наверно:

Поскольку вся моя мечта

О милой Англии – потухнет,

Лишь только кто-то мне бубухнет,

Мол: «Водки нет там ни черта», —

О том, что местные верзилы,

(Которых так моя душа

Давно и пылко возлюбила)

Не жрут там водки ни шиша,

Но хлещут всякую мочу, —

я слышать вовсе не хочу).

Так, в общем, шел он. По дороге.

И – песню пел, а тут – о, боги! —

Волынки горской дивный звук

Из-за кустов раздался. Вдруг.

……………………………

……………………………

Такие синие озера

Ханыги внутреннему взору

Звук тот из памяти являл,

Что тот минуты две… стоял.

И вот, как ветер ветки сдвинул, —

Так бичуган шляпёнку скинул

И крикнул дикою совой,

И плавно скрылся (под горой).

Что увидел там он, не смогу и сказать

Без того, чтобы друга сюда не позвать

И его умолять (выпив кофею с им):

«Нарисуй иллюстрацию, Иероним.

Ну, рисуй, милый друг: как на остром суку

Стерва (старая), скорчась, лежит (на боку),

И как муха ползет по ее языку

……………………………

И весь зад заголен! Да раздвинувши зад,

Из его – головенка – и ручки, – торчат,

И – волынка – в руках у малютки дрожит.

И из чрева ея «Звонко песня бежит!»

Вот ночь над деревней стоит…

Серая птица летит,

Машет и машет крылом:

Лес облетает – кругом.

Буки у ветхих ворот.

Спящий в домишке народ.

В серенькой хате – теплынь.

А за порогом – брр – сгинь!

Маленьки деточки спят.

Куры плюс уточки спят.

В сарае (всю ночь напролет)

Коровушка нечто жует.

А не хотелось бы вам

В полночь попасться волкам?

А лохматым лесным лешакам?

Лучше лежать по домам.

Хоть ты в России, брат, будь,

Хоть ты, брат, в Англии будь,

Даже, брат, в Турции будь,

А ночью холодная жуть:

Кто-то в лесу ка-ак прой-дет! —

Слышно, что носом сопит.

Вот, кто-то еще, в стороне —

Слышно – он лаптем скрыпит…

Если везде темнота,

Чудится всякое. Мразь.

Думает сразу ж любой:

«Вот бы мне – в хату попасть…»

«Вот бы щас в хату б попасть!

Щец, нахлебался б я всласть,

Обувку бы я просушил,

С хозяйкой бы – блин! – пош-шутил!

И лег бы я с ней на тулуп,

И мы б с ею прыгали б так,

Чтоб качался па улице дуб,

Скрипя: «Скипси драк!»[16]

Так что ночью мой красавец

Никого не занимал.

Может, разве, тот, в таверне?

Ну да он-то-ть пьяный спал.

Правда, что во сне кричал.

А ночь была обледенелой;

Искрометный месяц белый

Сыпал иней на кусты

С жуткой, черной высоты…

Одинокие не спали:

Звук бесовский – все слыхали.

Чертовщины страсть пугались;

И глаза не закрывались.

Ну а ты прикинь вниматель-

Но: вот ты улегся спать, и

Вдалеке – вдруг звук (ужасный)

Всю бы ночь тебе звучал,

Задуряя ум твой ясный.

Хорошо бы ты поспал?

Утро долго подходило,

Долго, все вокруг студило,

Источало волчий вой, —

Все леса покрылись коркой.

Смотрит женщина, под горкой:

«Ба! с о-огромной головой

На деревню кто-то страшный

То ль идет, то ли ползет,

Ну – она как заорет —

…………………………

…………………………

Сразу ж выбежал народ.

И вот каков ползет урод:

Огромный горб, огромный рот,

Огромный, выпуклый живот,

И громкий звук наружу прет.

…и перепуган сельский люд,

Он (люд) забыл про сон и труд.

Вот некто закричал: «Убьют!»

Вот кто-то прыгнул в прорубь, в пруд.

Собрался всяк и был таков.

Но где народ без удальцов

И – бесшабашных храбрецов?..

Они – поднявши топоры,

Бегом спускаются с горы;

Глаза – пылают, как костры.

И злые лезвия остры!

И что ж тут видят пред собой

Отважные безумцы наши!?

С огромной, как чугун для каши,

Обледенелой головой

Ползет младенец: весь – в снегу…

В крови… И в слизи.

На бегу

Они – ругнулись (ближе – краше):

Меж ног какое-то гнилье,

А может, сгнившее белье?

В волынку дует и ползет.

Один изрек: «Вот ё моё».

Сказал другой: «От этим в рот…»

И третий: «Тем и этим в зад!»

…И … не спеша, пошли назад.

Будь ты бандюга, будь вор, будь пропойца,

Пусть ты всю правду, всю честь позабыл,

Двери могилки тебе не откроются —

Если ты женщин (своих) не любил!

Да. Ты хитер был – как зверь кровожадный.

Да. Прожил жизнь – невиновных губя.

Рухнет наш мир. Весь. В Тартар. Агромадный. —

Если они не жалели тебя.

Если они не любили тебя![17]

Вон: напугал всю деревню младенец,

Что был нечисто и странно рожден.

Вот он – укутан горой полотенец.

А вот отнесен он в чудеснейший дом.

Лед с головенки тихохонько сняли

(Лед за деревней в лесу закопали).

Сам-то малютка очнулся в тепле.

Только, вишь, был изуродован шибко

И улыбался ужасной улыбкой.

Так что младенчика спрятали в зыбку

(Чтоб не пугал никого на селе).

Вот каково Том Лермонта рожденье,

Дале, слышь, – краше (а счас, брат, прости —

Что-нибудь больше, чем умное мненье,

Мне за рассказец, любезный, плати!).

Во, опять: народ собрался.

Видно, чтобы я трепался,

Видно, чтоб с уделом свыкся

Бултыхать по водам Стикса

Легкое свое весло,

Во чего народ собрался,

И чего кричит: «Попался».

Я бы, ясно, отказался…

Так ведь брюхо подвело!

Брысь, «спецы», певца не троньте:

Я ж не «Повесть о Довмонте»,

Не-а – о Томе Лермонте

Людям стану говорить,

Чтоб народу послужить.

И покушать (и попить).

Было, чтоб я сдох на месте,

Здесь вчера персон, так, двести, —

Всех свидетелем возьму —

Я трепался чин по чину:

Как и кто нашел детину,

И боялись почему.

Ну, а кто (пардон) не слышал,

Повторю: был день, и вышел

Из терпения Господь.

И тогда одна старуха

Родила в кусточках плоть,

Разъязви ее проруха.

И да ладно б – мальчугана,

А ведь просто хулигана,

И с волынкою в руках,

И играет. Поглядела —

Да душа и отлетела

(Вот чего наделал страх!)

Тою ж ночкою холодной

Так подмерз певец народный,

Аж казался глыбью льда…

И в таком-то «чуде-юде»

Выполз, прям в деревню. К людям.

Что вы скажете – беда.

Ну и ладно; приютили —

Лед тихохонько срубили

С темени – глядят – урод.

Нос кривой. Огромен рот;

Плюс волынка: мразь и диво!

В морду зырк. Хвать торопливо,

В зыбку плюх: «Лежи! Шельмец».

(Больно. Тяжко ж для сердец

Взращивать такую нечисть).

Ах! Мон шер! Ты в ходе речи-с

Вспомнил чтой-то (сморщил нос):

«За морями, за лесами,

За высокими горами»,

Да? Певца пробрал понос.

Эпигонство-с – стиль дешев.

Вот вам Бог. Порог. Ершов.

Растет мой герой (и зовут его Том).

В момент он село превращает в Содом —

Уродлив он, неряшлив Том;

И «страшный шалопай».

Рубаха торчит у него из порток.

Старушка кричит: «Заправься, сынок!» —

А только скалится Том Лермон

(Пугает ее, негодяй!).

Ол дэй лонг жарит на волынке

Веселый мальчик Том Лермон:

Глядит на ворлд, как на картинке,

И смотрит лайф, как будто сон.

Плевать хотел он на законы.

На горький хлеб. На честный труд.

Набить бы лишь живот (бездонный),

Другие сеют пусть. Пусть жнут!

Другие пусть: 1) Готовят плуги;

2) Везут дрова из зимней вьюги;

3) Он – будет греться. Да храпеть…

В обед зайдет в семью (любую),

Да схватит порцию (большую).

И ведь попробуй что заметь —

То он – в огне ему гореть —

Такую харю скорчит злую,

Что сам своим словам не рад:

Как будто бы попал ты в ад!

(Позорил землю он родную).

А вышел раз в деревне той

Ужасный голод: лютый, смертный, —

Домам грозивший пустотой…

Как впрочем каждою весной.

Навалился тихим злом

Глад на нищие халупы.

С каждым днем – худые трупы

Прибывают…

А в снегу голубоватом —

Хруп: ломаются лопаты.

…Тихими голосами,

Правда, со слезами,

Старушонки напевают,

Будто ведьмы эти трупы отпевают!

Да по лесу все на лыжах

Врозь охотники бегут.

«Выжить. Выжить. Выжить. Выжить», —

Лыжи ломкие поют.

Зверя только не убьют.

Над деревнею пустой

Вяз скрипучий протянулся

Голой старческой рукой.

И, в мертвящей белизне,

Купол неба изогнулся

И застыл в ужасном сне!

Из глубоких, древних недр

Вылез голод остроплечий.

Время близилось к весне.

В страшный голод зверь поскрылся

По-от всех охочих глаз —

Тот, кто лесом дальше смылся —

Тот и шкуру, значит, спас…

Иссушенный, как скелет,

По снегам охотник

След

Из последних сил все ищет.

Только упадет он в снег,

Так умрет.

Вот в доме нищем

Мать стенает над дитем:

“Ты уж, дитятко родное,

На всю на Англию одное,

Подожди совсем чуток.

Еще солнца край высок,

Нынь отец домой-т вернется!”

А отец не шевельнется.

– Что ж в этот голод Том Лермон?

– Бездушный негодяй!

Забыв и совесть, и закон,

Не делал ничего:

Сидел и страшное лицо

Свое не закрывал,

Голодный, безобразный рот

Все шире разувал.

(Как злобный вкрадчивый паук)

Сидел в своем углу.

Сидел (и паутину плел)

И жаждал грызть и пить!

(И ненасытную гортань

Лишь кровью ублажить).

– Да что вы?

– Выйдет в темный лес

Охотник за порог —

Так Том Лермон уж тут как тут:

Крадется на дом он!

Влетает быстро за порог

Голодным волком он.

– Неужто?

– Все что там лежит

Хватает жадно вмиг,

– Вот ужас!

– Что припасено —

Съедает он зараз!

Что мать, любившая дитя

(Чтоб выжило оно),

Оставит (от себя оторвав),

Он – все съедает сам!

Что мать заметила его,

Что и дрожит она,

И слова молвить не может она —

Он жрет и не глядит!

И что дрожащее дитя

Без сил уже лежит —

Не смотрит Том. И враз —

Из дома вон бежит.

– Да, но… в народе ведь вот как бывает:

Беды друг друга никто не считает.

– Так в этот раз и случилось —

Божия кончилась милость.

Смерть – вы представьте, всех-всех посещала,

Люди друг дружку и видели мало.

Так вот. И Тома злодейство

Известно не сразу всем стало.

– И что ж?

– Неделек после двух

Помалу уж заползал слух,

Как промышляет Том Лермон,