Читать книгу Эмпирика любви, Евангелие от… - Вячеслав Панкратов - Страница 3

– Решил сказать?..

             Он вышел из стены,

как будто проживал там постоянно,

прошел сквозь книги, подошел к столу,

рукой пошевелил черновики

и комнату обвел скользящим взглядом,

как будто что-то отыскать хотел.

(Простой костюм, спокойные глаза,

руки неторопливые движенья

и проседь темных вьющихся волос).

– Решил сказать?.. Но ты уже писал,

и отложил… Опять упрятал в стол?..

Чего-то испугался… но чего?..

Разрушить тайну первых ощущений?

В словах увидеть слабости свои?

Или, быть может, начал сомневаться,

что не дойдешь до нужного конца?

– А разве в этом могут быть концы?..

– Да, могут быть… Но ты на слове ловишь:

концы – везде, и нет конца во всем.

Ты написал об этом в «Энтропии»:

концы Концов – источники Начал, —

магическая формула движенья.

Но там Начала было из Концов,

а здесь с чего собрался начинать?

С каких концов?.. «Эмпирика любви»?..

Эмпирика?.. Всему начало – опыт?..

Он посмотрел с улыбкой на меня

И не преминул вслух поиздеваться:

– Где здесь концы и есть ли здесь начала?

Какая нота в этом прозвучала?

Какую тему развиваешь, для?

Быть может лучше начинать с нуля?

– С нуля чего?

– Ну, может быть, сознанья?

– С большого взрыва?

– Э-э, куда хватил!.. Вселенский хаос?..

– Да… И в нем – Любовь…

Он вдруг задумался и даже погрустнел:

– Хотя… Все начинается со вспышки:

Желанье видеть, удивляться, жить,

Ну и конечно – первая любовь…

Лишь позже начинаем разбираться

Любовь ли это, или увлеченье,

Или, быть может, – страстная любовь?

Петля любви… Любовная петля…

Он усмехнулся, глядя мне в глаза

и снова осмотрелся (где бы сесть?),

но вместо стула подошел к окну

и посмотрел сквозь черное стекло.

– Поэзия… – распахнутое знамя

твоей души и музыка сердец,

и отзвук сокровенного желанья,

и низверженье серости людской,

и лучший способ познавать пространство,

и метод воспитания души…

Поэзия!.. Чего в ней только нет?..

И ты решил в ней повторить любовь?..

– С чего ж начать, когда движенье вечно?..

– Ну, а тогда… Не с самого ль себя?..

(Он вдруг чихнул и наконец-то сел,

но не на стул, присел на подоконник.)

«Вот книжный червь, – подумал я о нем,

а он сказал:

              – Опасное решенье!..

Перед людьми предстать и – нагишом,

со… первых слов еще, со… первых звуков,

неловких, неуклюжих, как щенки,

ну а порой так попросту противных:

младенца рев, пеленки, ползунки…

взросление, потом открытие мира…

Потом бродил мальчишкой по асфальту

и арии, как Моцарт, распевал,

легко переходя из лада в лад

и по руладам поднимаясь к небу.

Как там просторно!.. помнишь, как летал?..

– Пока что не забыл…

– Что ж опустился?

– Восторг не бесконечен, как слова.

– Вот видишь, значит есть концы во всем.

– И снова начинаются Начала…

– Ну да, конечно, – засмеялся он. —

А дальше помнишь?… Первые стихи

ты написал едва ли многим позже,

и так же тебя музыка вела.

Другая муза… траурные марши:

Шопен, Бетховен плыли по стране.

Везде со стен домов свисали флаги

венозной кровью с черною каймой,

и люди проходили словно тени,

как будто потеряли свет и небо,

и плакали по своему Вождю,

еще не зная, что ушел Тиран.

– Тиран, Хозяин, Вождь… и Властелин…

– И все ж – Тиран…

– Или Наместник Воли,

необходимой людям, чтобы жить.

Он посмотрел в глаза мне напрямик:

– Почти что Бог?…Ты помнишь те стихи?

– Увы, забыл.

– Нисколько не жалеешь?

– Жалею… Все же было б интересно

взглянуть на то, что написал в двенадцать

при ощущении рухнувших небес.

– А-а… значит было это ощущенье? —

– Конечно, было… Но потом ушло…

– Но многие еще теперь жалеют,

что государство потеряло Волю

и в хаос обратило все мечты.

– Мечты, мечты… так много изменилось,

полопалось, перекрутилось в мире,

издергалось, и былью поросло!..

– Иронизируешь?.. Не над самим собой?..

– И над собой и над прошедшим веком:

он многих одарил не той мечтой.

Он усмехнулся и слегка кивнул:

– Да, к сожаленью, много в нем бывало

контрастного… Такие времена:

война, победа, зов преодоленья,

и достиженье новых идеалов,

и многое, что рухнуло потом.

Мы оба помолчали. Ночь текла,

как темная река перед глазами,

и в ней всплывали памяти куски

фрагментами, как на стенах собора.

– Но почему от музыки ушел ты?

– Не уходил. Скорей она сама

вела к стихам, от звука к смыслу слова,

из слов и звуков проросли стихи.

– Да, в музыке, увы, нехватка слов:

раздолье чувств, но нет конкретной мысли.

Страданья, ужас, ненависть, любовь,

тоску, мечту, спокойствие, томленье,

нирвану, ощущение полета, —

она все может!.. Может возбудить,

и передать, и натолкнуть на мысль,

но вот слова, ей это не подвластно…

– «Когда б вы знали, из какого сора

растут стихи…»[1]

             – Ну нет, не повторяй!

(Он даже ртом подернул с неприязнью.)

Из сора вырастает только сор!..

Парадоксизм, неточность выраженья,

красивость мысли, но, увы, не мысль:

прекрасная приманка для наивных.

Недаром с ней так спорила Марина.[2]

Вот Спенсер[3], тот точнее излагал:

от чувства к звуку, а от звука к слову…

– Примерно так…

– И ты тогда решил?

– Нет не решал, сначала просто пел,

но как-то реже подходил к роялю

и чаще в тишине искал слова.

Потом прорвалось, но коряво, с болью.

От этой боли и пошли стихи.

Он головой качнул и прочитал:

«Где-то за околицей,

где туманы сходятся,

где нависли грустные стога,

диск луны серебряный

вышел посеребривать

мокрые речные берега.

Звезды всплыли мятые,

как снежинки ватные,

лес затих, плеснуло на реке.

Первое признание,

теплое дыхание,

губы на щеке…»

Надеюсь, ты хоть эти не забыл?

– Нет не забыл, хотя – «серебровато»…

– Ну, перестань, – двойное серебро:

серебряное серебрит пространство.

Да и потом – не рифма суть стиха…

Он помолчал и глубоко вздохнул:

– Любовь и боль – вот верные подруги!

Двуликая монета всех вещей.

Об этом в мире написали столько,

что можно Гималаи создавать

и, к сожаленью, только повторяться.

И ты в словах готов соревноваться

со множеством писавших?.. Сколько их!..

Катулл, Петрарка, Сапфо, Ариосто,

Ростан, Лукреций, Лорка, Буало!..

Не говоря, конечно, о Шекспире

или о тех, кого он подменял:

(Шекспир, или лорд Бэкон, мудрый лорд?)[4]

…Одних имен в года не перечислить.

И это только тех, кого успело

заметить человечество в себе.

Ну, а других – тех просто океан!

Архипелаги человечьих чувств!

И слов, и снов, и «бредов», и волнений…

И все ушло, втопилось в мир людской

– Не все ушло. Что – лучшее, – осталось.

– Ну да, еще осталось кое-что…

А что Любовь – Само-уничтоженье,

об этом хоть бы кто-то написал…

Быть может ты?

– Пока что не успел.

Он грустно шевелюрой покачал

и… поудобней сел на подоконник:

– Любовь и слово, музыка любви,

любовь – мечта, любовь – очарованье,

любовь – надежда и любовь – борьба,

и, наконец, – корыстная любовь!..

Воистину двуликая монета —

орел и решка: там любовь, здесь боль,

скользящие из одного в другое,

как Мёбиуса гибкая петля.

С одной пласты сползаешь на другую,

не замечая, как туда попал,

и иногда не зная, где живешь:

в любви или на темной стороне…

Готов соревноваться?..

             – Нет, не так:

сказать то, что другие не успели,

а может быть боялись рассказать.

Он усмехнулся:

             – Даже папа в Риме

провозгласил, что Бог и есть Любовь.

– Ну, Библия сказала это раньше…

– Не ищешь ли ты бога?

– Вряд ли… нет.

Теперь уж нет, а раньше – может быть…

– Ты женщину тогда боготворил,

и бог любви кружился над тобою,

как Херувим. А кто в тебе витал?..

Мечта любви?.. Красивая мечта…

Ее все ищут, мало кто находит:

любовь давно сменил меркантилизм,

и чувства подменяются рефлексом,

дающим нам возможность выживать…

А ты задумал чувства утверждать

в пришедший к нам утилитарный мир,

где деньги стали выше всех амбиций,

а первенство – превыше всех идей?..

– Но всех роднит желание любви…

– Любви к себе, или любви к другому?..

Забытым всуе не боишься стать?

– Забытым – нет, нечитанным – пожалуй.

– Да-а… это так… Особенно теперь.

Идя «вперед», пришли к капитализму

и получили все, что он принес:

войну систем, коррупцию, продажность,

гламур, корпоративные пиры

и, как всегда, обманутый народ.

Мир удовольствий – вот желанье века!

Искусство заразилось конформизмом

и вышло с ним на битву против чувств.

– Но в битве без любви другой исход.

– Другой исход?.. Ты думаешь продолжить

что будет дальше за любовью?.. СЕКС!

А, может быть, и больше – ИМ-ПО-СЕКС[5]

или очередная ПАНДЕМИЯ…

– А, может быть, – ПРОЗРЕНИЕ ИСКУССТВА?

Он замолчал и наконец-то встал:

– Начни с того, что ты умеешь делать:

свои сомненья в песнях изложи.

С того, как задавал себе вопросы,

и как тебя по ним вела любовь.

Хотя бы вот… —

Он вытянул листы

из вороха на письменном столе

и положил поверх лежащей кипы:

– Так многое порой дают нам сны…

Он двинулся к стене, но обернулся:

– А почему ты не спросил, кто я?

Ведь мы с тобой увиделись впервые.

Но тут, конечно, рассмеялся я:

– Я просто знаю, кто ты… Ты – мой бес,

моя дразнилка, мой упрек пространству.

Возможно даже больше – Люцифер[6]…

Ты – мой Непроходящий непокой…

Он усмехнулся:

– Вот на этом кончим.

Коль разобрался сам, то я пошел…

(Лукавый взгляд, над ним волнистый локон

и серые спокойные глаза).

«Ах, книжный червь, – подумал я опять, —

зачем я для себя – тебя придумал?

Чтоб было с кем мне по ночам болтать?»

– Когда не можешь не писать, – пиши.

Быть может прав тот, кто сказал нам: «Любим!»

И он ушел: шагнул к своей стене

и постепенно растворился в книгах.

В какой из них жила его душа?

В одной?.. во всех?.. И в каждой понемногу?

Я подошел к столу и взял листки,

что он случайно вытянул из кипы,

и снова усмехнулся: «Ловкий бес,

сумел найти, что я не ожидал,

и что он предварял самим собою».

Передо мной лежал мой старый «Сон»:

«…Который час? – спросили у него,

И он ответил пробегавшим: Вечность!..»