Читать книгу Есть ли снег на небе - Яков Шехтер - Страница 7

Лет двести пятьдесят тому назад жил в Кракове богатый еврей по имени Мешулам. По-настоящему богатый, крупный торговец. Есть люди, которые все, к чему прикасаются, обращают в деньги. А есть и наоборот…

Написано в старых книгах: кто хочет разбогатеть, пусть займется торговлей. Тяжело трудится на своем поле крестьянин, гнет спину за станком ремесленник, протирает штаны чиновник и все еле сводят концы с концами. Только купец, поймав удачную сделку, может из ничего, почти из воздуха, заработать большие деньги. Но для этого нужны удача и особый склад ума.

И первым и вторым Всевышний щедро оделил Мешулама. Поэтому к сорока годам он разбогател и мог уже до конца жизни не работать. Ни он, ни его дети.

Господь Милосердный создал наш мир уравновешенным и удерживает его в равновесии пять с половиной тысяч лет. Понимают это не только те, кто читает священные книги, достаточно внимательно и честно поглядеть на окружающую человека реальность, чтобы выучить о ней многое. Так родились пословицы: «не все коту масленица…», «бодливой корове Бог рогов не дает».

И хоть мог Мешулам без труда прокормить большую семью, ребенок у него был только один, и к тому же поздний. Долго они с женой ждали, все глаза проглядели и почти утратили надежду, как вдруг чудо произошло. Хороший получился мальчик: книгочей, почтительный сын, вежливый, деликатный. И очень способный. Ни у кого не было сомнения, что из Йонатана получится раввин, знаток Писания, и, вполне вероятно, один из руководителей поколения.

К шестнадцати годам он уже прошел весь Талмуд и взялся за раввинские респонсы. А по ночам юноша поднимался на второй этаж синагоги, задергивал плотнее занавески на балконе, отделяющие женскую половину, и открывал книгу «Зоар».

Задергивание занавесок носило чисто символический характер, ведь синагога была абсолютно пуста, но тем не менее тот, кому надо было увидеть юношу за неразрешенным занятием, увидел. Не зря, ох не зря, каббалой разрешено заниматься только женатым мужчинам после тридцати лет. Возраст, жена и дети, словно якорь, держат каббалиста, не давая ему оторваться от реальности и улететь за духовыми вихрями.

Как-то вечером Шейна, жена Мешулама, накрывала стол для ужина. Служанок в доме хватало, но она всегда делала это своими руками.

– Пища, которую я подаю мужу и сыну, станет частью их тел, то есть ими самими. Я хочу, чтобы вместе с фаршированной рыбой, бульоном и куглом в них вошла частица моей любви.

Шейна аккуратно расставляла столовые приборы, как из прихожей послышались шум и изумленный вопль служанки. В столовую влетел Йонатан и, сверкая глазами, уселся на свое место. Его лицо исказила гримаса гнева, правая щека дергалась, а руки беспокойно ерзали по скатерти.

– Что случилось, Йонале? – спросила изумленная Шейна. До сих пор ей еще не доводилось видеть сына в таком состоянии.

– Там эта тварь, – трясясь от гнева, пробормотал юноша. – Усы растопырила, на меня смотрит.

– Какая тварь, сыночка, о ком ты говоришь?

– С ушами и хвостом – вот какая.

Шейна продолжала недоумевать, как в комнату, утирая слезы, вошла служанка.

– Что случилось? – немедленно спросила Шейна.

– Йонале Марту ногой пнул, – еле выговорила служанка. – Она, бедолага, через всю прихожую перелетела, ударилась о стену и встать не может.

Марту, большую серую кошку, в дом не пускали. Много лет назад ее взяли для ловли мышей на кухне и в подсобных помещениях. Марта честно исполняла свои обязанности, пока не состарилась. Теперь она почти все время дремала на рундучке в прихожей. Йонатан вырос вместе с Мартой и в детстве часами играл с ней. Повзрослев, он перестал забавляться с кошкой, но, проходя мимо рундучка, всегда ласково проводил рукой по шелковой спинке.

Шейна с изумлением уставилась на сына:

– Сыночка, чем тебе досадила Марта?!

– Мерзость! – вскричал он. – Нечистое животное!

Шейна несколько раз безмолвно открыла и закрыла рот, будто рыба, вытащенная из воды, но тут в столовую вошел Мешулам, и вечерний ритуал совместного ужина оттеснил в сторону незаданные вопросы.

Но не надолго. Посреди торжественного вкушения бульона с мандалах Йонатан вдруг швырнул ложку в тарелку и вскричал:

– Невозможно! Сплошная соль! Лопайте это сами!

Вскочив, он опрокинул тарелку, и горячий жирный бульон заструился по скатерти. Изумленный Мешулам не успел рта раскрыть, как сын выбежал из комнаты, изо всех сил хлопнув дверью.

– Наш мальчик заболел, – тихо произнесла Шейна, и слезы градом покатились из ее глаз. – В него словно злой дух вселился.

– Погоди горевать, – попытался утешить ее Мешулам. – Пусть выспится как следует. Глядишь, до утра все и пройдет.

Не прошло. Наоборот. С каждым днем Йонатан вел себя злее и гаже. С родителями он разговаривал только криком или презрительно цедя что-то сквозь зубы, переругался со всеми знакомыми и друзьями, несколько раз попытался затеять драку. Мешуламу пришлось нанять бугая поляка, чтобы тот неотступно сопровождал сына. Не для его охраны, а для того, чтобы уберечь людей от безумных выходок Йонатана.

Самых лучших врачей приглашал Мешулам, немало выслушал латинских терминов и пространных разговоров о мозговой горячке, с немалой частью богатства расстался, только плакали денежки, и плакала Шейна. Перед визитом очередного светила она преображалась, расцветая надеждой, но тем глубже и горче было падение после того, как лечение не приносило результатов. Спустя несколько месяцев Мешулам уже не знал, за кого больше беспокоиться, за жену или за сына.

Кто-то посоветовал ему свозить семью на воды в Крыницу, горную деревушку в дне езды от Кракова. Предложение показалось ему сумасшедшим: как минеральная вода и окунание в ванны могут помочь в таком положении? Но для утопающего надежда – удивительный оптический прибор, превращающий соломинку в толстое бревно.

Мешуламу хватило недели, чтобы понять бесполезность этой затеи. Жене и сыну не помогал покой, буквально разлитый по улицам Крыницы, ни чудесная свежесть воздуха, ни успокаивающий глаз зеленый покров окрестных гор, ни расслабляющее влияние ванн из минеральной воды.

Он уже решил возвращаться в Краков, когда, дожидаясь перед павильоном, где жена принимала ванну, разговорился с евреем из Бобова, городка неподалеку от Крыницы. Тот поджидал дочь, которая проходила такую же процедуру в том же павильоне, и, судя по мрачному выражению лица, был весьма недоволен результатами лечения.

– Цим тухес! – вдруг вскричал он, размахивая руками.

«М-да, – подумал Мешулам, – видимо, этот еврей тоже нуждается в лечении».

– Не смотрите на меня как на сумасшедшего, – обратился еврей к Мешуламу. – Все мы тут ненормальные. И вы тоже!

С этого и начался их разговор. Быстро выяснилось, что еврей из Бобова считал ненормальными тех, кто рассчитывал на пользу от медицинских процедур.

– Мы зря теряем время и деньги на бесполезных врачей. К их советам может прислушиваться только сумасшедший. Или вам они помогли?

– Нет, – развел руками Мешулам, – увы, нет.

– Ну вот! Толку от них никакого! Пусть все они соберутся на площади и дружно поцелуют меня прямо вот в это место!

Еврей не стал называть, куда именно, но весьма недвусмысленно похлопал по своей филейной части.

– Но что же делать? – вскричал Мешулам. – Куда обращаться, кого просить о помощи.

– Вы как знаете, а я завтра возвращаюсь домой, закончу кое-какие дела и прямиком в Лиженск. Там живет настоящий врач.

– Вы имеет в виду ребе Элимелеха? – осторожно уточнил Мешулам, немало слышавший о цадике.

– Ну не воеводу же! Я бы сразу туда поехал, да моя благоверная задурила голову: давай сначала в Крыницу. А жена не Талмуд, с ней не поспоришь!

«И в самом деле, – подумал Мешулам, – почему бы не поехать? Прямо отсюда, никуда не сворачивая. И почему мне раньше эта мысль не пришла в голову?»

О чудотворце из Лиженска в Галиции знал каждый еврей, хотя его хасидский подход к вере предков разделяли немногие. Большинство придерживалось привычных, устоявшихся взглядов, и Мешулам принадлежал к этому большинству.

Бобовский еврей еще кипятился, словно раскочегаренный самовар, но Мешулам уже не слушал. Дождавшись Шейну, он немедленно повел ее в пансион, где они остановились, и по дороге объявил:

– Собираем вещи и везем мальчика в Лиженск к цадику.

– Как скажешь, – вяло произнесла Шейна.

Она всегда соглашалась с мужем, даже когда была полна сил и задора, и это ее качество было основой мира в семье и по-настоящему теплых чувств, которых испытывал к ней Мешулам. Он вспомнил слова бобовского еврея про жену и Талмуд и в который раз подумал, как ему повезло с Шейной.

К его удивлению, хозяйка пансиона, узнав о том, что они решили прервать курс лечения и вместо ванн отправиться в Лиженск, раскудахталась, словно квочка:

– Да вы ума сошли! Променять передовые законы современной медицины на пришепетывания какого-то сумасшедшего?

К ней неожиданно присоединился Йонатан:

– За каким чертом тащиться Лиженск? Лучше побудем еще в Крынице!

Но Мешулама уже невозможно было остановить. На следующий день, сразу после ранней молитвы, коляска, в которой сидели Мешулам, Шейна, Йонатан и польский бугай, покатила в сторону Лиженска.

Йонатан по своему обыкновению устроил скандал, не желая подниматься в такую рань. Но бугай попросту вытащил его из кровати, поставил на ноги, заставил умыться, одеться и после легкого завтрака заволок в коляску.

Дорога вилась между склонов покатых гор, заросших густым лесом. Утренние птицы перекликивались среди ветвей, фыркали лошадки, свежий ветерок холодил лица. Внезапная радость надвигающегося счастья охватила Мешулама. Он не понимал, откуда взялась эта радость, не отдавал себе отчета, о каком счастье может идти речь в его положении, но почему-то был твердо убежден в его непременности и уверен в подступающей близости.

Это убежденность охватила его стремительно, как охватывает жениха взгляд невесты, брошенный из-под фаты. Она наполнила душу Мешулама ликованием, согрело его сердце, мгновенно отодвинув на задворки память о бессонных ночах, постоянной усталости и слезах бессилия.

Мешулам не знал, что со вчерашнего дня ребе Элимелех перестал принимать посетителей. Весь год в его приемной толпились люди, евреи и иноверцы приносили цадику свои беды в надежде с его помощью отыскать выход. Ребе принимал очень тщательно, много времени тратя на беседу с каждым. Но с начала месяца элул он с утра до глубокой ночи был занят только подготовкой к Рош а-Шана. Цадик отставлял в сторону все дела, терпящие отлагательство и принимал посетителей лишь в крайних случаях.

Обычные люди в месяце элул чистят свою душу, просматривают дела за прошлый год, готовятся к суду, принимая правильные решения на будущий. Праведник, глава поколения, чистит душу всего народа. На какие высоты поднимается его душа, в какие пучины низвергается – кто знает? Подробности духовной работы цадика скрыты от глаз людей, слишком велик жар, тяжела ноша. Душа обыкновенного размера может не выдержать и сломаться, словно спичка.

К обеду были уже в Тарнуве. Возчик завел разговор про усталых лошадей, но даже коню было ясно, что он хочет пропустить стаканчик водки. Остановились в еврейском шинке – пообедать и дать лошадям роздых.

– Какого черта мы потеряли на этой помойке? – ворчал Йонатан, презрительно оглядывая грязный пол. – Нет места почище?

– Там, где чище, некошерно, – объясняла сыну Шейна. – А сюда, видимо, бродящее еврейские нищие захаживают за подаянием, вот и натаскали грязи.

Йонатан скорчил презрительную физиономию и наотрез отказался обедать:

– Не люблю помои, пусть даже кошерные.

– Тогда останешься голодным, – спокойно заметил Мешулам.

Странно, но ни ворчливая гуньба сына, ни грязный пол, ни по-настоящему невкусная еда не могли испортить его прекрасного настроения.

Дверь распахнулась, и, словно подтверждая предположение Шейны, в шинок ввалилась ватага нищих. Они расположились в дальнем углу в ожидании щедрости хозяина. В воздухе заструилась вонь давно не мытой одежды, пахнуло потом и горем.

– Дерьмом несет, – буркнул Йонатан. – Пошли отсюда.

Половой принес нищим хлеб и кашу, и те набросились на еду. Один из нищих встал, пересел за соседний с Мешуламом стол, достал книжечку Псалмов и погрузился в чтение.

Йонатан наклонился к отцу и негромко произнес:

– Татэ, посмотри, какой благородный вид у этого нищего.

Мешулам вздрогнул. Йонатан говорил совершенно обычным голосом, как до болезни. Честно говоря, ничего благородного в нищем Мешулам не увидел, но, желая продолжить разговор в таком тоне, ответил шепотом:

– Да, вид действительно благородный.

– Дай ему золотую монету, отец. И попроси благословения.

Мешулам вдохнул поглубже, стараясь сдержать волнение. Он уже забыл, что его сын, его мальчик, может так разговаривать. Не откладывая дело в долгий ящик, он тут же поднялся с места и пересел за стол нищего. Тот оторвался от псалмов и посмотрел на Мешулама. Взгляд у него действительно излучал благородство. Теперь, сидя напротив, он заметил то, что сразу разглядел Йонатан.

– Откуда путь держите? – спросил он для начала разговора.

– Из Лиженска, – ответил нищий, и Мешулам приятно подивился благозвучности его голоса.

– А мы в Лиженск, к цадику.

– Хорошее дело, – одобрил нищий. – Ребе Элимелех воистину святой человек.

– За благословением едем. – Мешулам вдруг почувствовал необычное расположение к этому нищему. – Сын у нас сильно болеет. Вот, – он протянул нищему золотую монету, – пожелайте и вы полного выздоровления моему мальчику.

– Разве он болен? – удивился нищий. – Выглядит совсем здоровым.

Мешулам перевел взгляд на Йонатан, и тот ответил ему доброй улыбкой, жестом, который Мешулам успел позабыть.

По дороге в Лиженск чудо не отступало. Шейна и Мешулам боязливо беседовали с сыном. О погоде, о ваннах в Крынице, о проплывающих мимо пейзажах и других несущественных мелочах. Юноша отвечал спокойно, здраво, разумно – он снова стал их любимым Йонале, будущим раввином, гордостью отца и матери. Он словно не помнил о своих выходках, своих скандалах, причинивших столько горя родителям.

– По Марте не соскучился? – осторожно спросила Шейна.

– По Марте? – улыбнулся Йонале. – Конечно! Вернемся домой, первым делом почешу ее за ушком.

Мешулам и Шейна переглянулись. Марта не пережила пинка, которым наподдал ее Йонатан. А узнав о смерти кошки, он злобно требовал сжечь труп нечистого животного.

«Что же произошло? – не переставая, спрашивал себя Мешулам. – Получается, безумие настолько поглотило разум моего сына, что, придя в себя, он ничего не помнит. Словно кто-то другой вселился в его тело и жил вместо него. Слава Богу, это кончилось. Но не может ли безумие вернуться? Вот о чем надо спрашивать цадика, вот об этом надо просить!»

Но в Лиженске их ожидало большое разочарование.

– Об аудиенции не может быть и речи, – решительно заявил служка. – Ребе занят до конца праздников. Приходите через два месяца.

– Через два месяца? – ахнул Мешулам. – Мы не можем так долго ждать!

В ответ служка лишь тяжело вздохнул:

– Эх, дела праведные, богоугодные. Сколько их нужно успеть сделать, и не перечесть. Но для всего нужны деньги, а наш сумасшедший мир так устроен, что праведность находится в руках одних людей, а деньги в руках у совсем других.

Спустя два часа Мешулам и Йонатан оказались в комнате ребе Элимелеха. Вместо начала разговора Мешулам положил на стол двенадцать золотых монет, символ двенадцати колен Израилевых. Когда приходят к праведнику, хорошо начать с пожертвования. Ведь цадик заботится о многих и многих бедняках, которые ищут у него спасения. Деньги, пожертвованные через служку на синагогу, это одно, а врученные прямо цадику – совсем другое.

Ребе взял монеты, покрутил, посмотрел и вымолвил:

– Мейлеху дают целых двенадцать монет, а пророку Элиягу хватило и одной.

– Что? Что вы сказали, ребе? – не поверил своим ушам Мешулам.

– Пророк не хотел, чтобы меня перед Рош а-Шана отвлекали от работы, – ответил ребе Элимелех, – и взял на себя лечение твоего сына. Ты хочешь знать, не вернется ли болезнь?

Ребе перевел взгляд на Йонатана, и тот затрясся, как лулав в Ошана Раба.

– Благодаря деньгам, которые ты передал сегодня служке и мне, – продолжил ребе Элимелех, – во многих домах на праздник будет хорошая еда и много света. А это значит, что голодные дети наедятся досыта и будут радостно благословлять Всевышнего. В заслугу их радости болезнь больше не вернется. Но с одним условием: твой сын перестанет интересоваться тем, что ему пока знать не положено.

Восходящее солнце следующего дня застало их по дороге в Краков. Розовое свечение утреннего неба сливалось с золотым блеском в душе Мешулама. Предчувствие надвигающейся радости не обмануло. Счастье сидело на соседнем сиденье, простое и понятное, как вдох, и Мешулам был уверен, что больше оно их не оставит.