Читать книгу Город Антонеску. Книга 1 - Яков Верховский - Страница 19

Когда 19 сентября 1941-го гитлеровцы вошли в Киев, город, подсвеченный осенним солнцем и почти не пострадавший от бомбежки, поразил их своей красотой, и они сразу же стали располагаться в сердце его, на Крещатике.

О том, что произошло там дальше, рассказал очевидец этих событий – пятнадцатилетний мальчишка Толька – писатель Анатолий Кузнецов[10]:

«Комендатура облюбовала себе дом на углу улицы Прорезной, где на первом этаже был магазин «Детский мир», немецкий штаб занял огромную гостиницу «Континенталь», Дом врача превратился в Дом немецких офицеров…

Все это происходило так весело, чуть ли не празднично, и солнышко светило, подогревая хорошее настроение…

И тут раздался первый взрыв. Это было 24 сентября в четвертом часу дня…

Взрыв был такой силы, что вылетели стекла не только на самом Крещатике, но и на параллельных ему улицах.

Толпы побежали – кто прочь от взрыва, кто, наоборот, к месту взрыва, смотреть. В этот момент в развалинах комендатуры грянул второй, такой же силы, взрыв… Третий взрыв поднял на воздух кинотеатр, заполненный офицерами и солдатами. Поднялась невероятная паника…

Раскаленные развалины… дымились долго, даже в декабре я своими глазами видел упрямо выбивающиеся из-под кирпича струи дыма…».

Сегодня уже можно с уверенностью сказать: взрыв Крещатика организовал старший лейтенант госбезопасности Кудря.

Иван Кудря объявился в Киеве, так же, как Молодцов в Одессе, в середине июля. Впрочем, это был уже не Кудря, а совершенно другой человек: сын расстрелянного священника, скромный учитель украинского языка по имени Иван Кондратюк.

Кондратюк поселился на Институтской улице в доме № 16 в квартире своей «невесты», некоей Марии Груздевой.

Точно так же, как Молодцов в Одессе, Кудря тщательно готовился к работе в тылу врага, но несколько в другой плоскости, что диктовалось, естественно, предполагаемой немецкой оккупацией города и отсутствием в нем катакомб.

Но взрыв Крещатика, так же, как взрыв Дома на Маразлиевской, был осуществлен с помощью радиоуправляемых устройств, только сигналы подавались с более близкого расстояния – из квартиры «невесты».

И так же, как после взрыва на Маразлиевской, Москва не призналась во взрыве Крещатика. Хотя весь мир, конечно, догадывался, кто стоит за этой диверсией.

Но вот зачем это было сделано?..

Да, зачем это все-таки было сделано, зачем совершались такие диверсии? – спрашивает себя и нас Анатолий Кузнецов.

И сам же отвечает: «Госбезопасность СССР провоцировала немцев на беспощадность. И немцы на это клюнули.

Свой ответ на Крещатик они обнародовали спустя пять дней, а именно – 29 сентября 1941 года…» [Выделено нами. – Авт.]

Ответ был жестоким.

До сдачи Одессы оставался еще целый месяц, когда 27 сентября на улицах Киева появился приказ:

«Все жиды города Киева… должны выйти в понедельник, 29 сентября 1941 года в 8 часов утра на угол Мельниковской и Дохтуровской (возле кладбища). Взять с собой документы, деньги, ценные вещи, а также теплую одежду, белье и проч.

Кто из жидов не выполнит этого распоряжения… будет расстрелян…»

[ЦГА Окт. Революции. М., ф. 7021, оп. 65, ед. хранения 5]

Этот день, понедельник 29 сентября 1941 года, по какой-то мистической случайности выпал на Йом Кипур и стал для евреев настоящим «Судным днем».

Со всех концов города потянулись они к еврейскому кладбищу.

Толпы людей. С мешками, кошелками, свертками.

Калеки на костылях.

Парализованные на носилках.

Младенцы в колясочках…

Три дня и три ночи продолжалось это шествие смерти.

И все это время на тротуарах стояли жители города и с любопытством и ужасом глазели на обреченных. И нужно прямо сказать, никто из них не обманывался в истинном смысле происходящего.

Знали это наверняка и многие евреи.

Ну, может быть, не в первый день.

Но во второй… В третий…

А если знали, почему тогда шли?

Почему не убежали? Не спрятались?

Не попросили помощи у тех, стоящих на тротуарах?

А вот потому и шли, что бежать было некуда, что спрятаться было негде да и помощи не от кого было ждать…

В этот последний час никто не протянул им руку помощи.

Никому!

Даже тем, самым маленьким, которых везли в колясочках.

Даже тем, что постарше, которых вели за ручку, тем, которые не забыли, идя на смерть, взять с собою любимых плюшевых мишек.

Нет, они, конечно, не понимали, что идут на смерть, да и само слово «смерть» никак не вязалось с их веселыми розовощекими мордашками.

«Мое дитя! Мои румяна! Моя несметная родня! Я слышу, как из каждой ямы вы окликаете меня», – напишет когда-нибудь об этих детях Илья Эренбург.

Бежать было некуда и помощи не от кого было ждать.

Но почему?

Наверное, самый честный ответ на этот вопрос дает Анатолий Кузнецов, обнажая отношение своего родного деда, Федора Семерика, к трагедии киевских евреев: «Поздравляю вас! Завтра в Киеве ни одного жида больше не будет… Слава тебе, Господи! Хватит, разжирели на нашей крови, заразы…».

Не все киевляне, конечно, думали так, как Федор Семерик, но в основном…

«Сегодня по Львовской идут. Мглисто.

Долго идут. Густо, один к одному.

По мостовой. По красным кленовым листьям.

По сердцу моему…

За улицей Мельника – кочки, заборы и пустошь,

И рыжая стенка еврейского кладбища.

Стой! Здесь плиты поставлены смертью…

Пусто… И выход к Бабьему Яру,

Как смерть, простой…».

Лев Озеров (Октябрь. № 3–4. 1946.)

За трое суток в урочище Бабий Яр было уничтожено 33 тысячи евреев.