Читать книгу Сердце Проклятого - Ян Валетов - Страница 11

Иудея. Ершалаим

30 год н. э.

К вечеру дождь не пролился, хотя на закате в горах гремело, и ночью, пока Пилат сидел на балконе, отдыхая от дневного зноя, дважды дунуло прохладным ветерком. Порывы были свежи, наполнены запахом грозы – так пахнут молнии и дождевые капли. Но не случилось. Долгожданный ливень поворочался где-то в ущельях, потрепал верхушки сосен и умолк, успокоившись.

Перед сном к Пилату вышла Прокула, посидела с ним немного, поклевала виноградную гроздь, выпила несколько глотков золотистого фалернского, разбавленного тимьяновым родосским медом и, коснувшись губами вислой щеки прокуратора, удалилась во внутренние покои. Дыхание ее было свежим, с медовым привкусом, шаги легки. Скользнув между тенями, особенно густыми в свете дворцовых светильников, она исчезла из виду, но прокуратор еще некоторое время слышал ее шаги. Едва слышно лязгнуло железо: стража распахнула перед женой игемона двери и снова прикрыла створки, оставив Пилата наедине с ночью и мыслями.

Некоторое время он размышлял о прожитом дне. Мысли казались вязкими, словно растопленная на солнце смола. Всплывали какие-то малозначащие детали, какие-то слова, жесты, строки, написанные на пергаменте. Потом прокуратор поймал себя на том, что спит, и тут же проснулся. Звук, разбудивший его, заставил шарить вокруг в поисках меча, и на мгновение он похолодел оттого, что не нащупал рядом рукоять гладия.

Не сразу, но Пилат сообразил, что лежит не у походного костра и не в палатке во временном лагере, а на ложе, в крытой галерее, и пробудился из-за звона пустого кубка, что обронил на каменные плиты пола. И тогда он перестал судорожно шарить вокруг в поисках оружия, медленно-медленно выдохнул воздух, распирающий легкие, и сел.

Воин остается воином, даже тогда, когда становится чиновником.

Прокуратор видел прежние сны. В них не было этого раскаленного города, его белых камней, громады чужого, враждебного Храма, бело-голубых одежд здешних жрецов и гортанной арамейской речи. И он сам был другим – без жирка, весь состоящий из мышц и скрученных жил, легкий и свирепый, как гончий пес. И участие в яростной схватке привлекало его тогда куда больше, чем раздаваемые после битвы награды.

Думать о том, как он изменился за прошедшие годы, Пилат не хотел. Не хотел – и все. Без объяснений. Что можно объяснить самому себе? Как солгать? Разве себя обманешь?

Он встал (боль в ушибленной спине дала о себе знать – выпрямляясь, он едва сдержал стон) и косолапой походкой кавалериста зашагал по галерее. Слева, между массивными колоннами, мелькало густо усыпанное звездными россыпями небо, по которому проносились призрачные легкие тени – не то ночных птиц, не то нетопырей, гнездившихся под портиком в огромном количестве.

Стража распахнула перед ним дверь во внутренний покой. Прокуратор шагнул в полумрак галереи, ведущей в спальни, створки за ним сомкнулись и он услышал, как скрипнули кожаные доспехи легионеров.

В спальню заглядывала луна. Ветер лениво перебирал занавесь на окне и осторожно трогал балдахин над ложем. Прозрачная ткань едва-едва шевелилась, в саду внутреннего двора перекликались птичьи голоса.

Прокула спала на боку, свернувшись клубочком, еле слышно посапывая, и у Пилата, у Всадника – Золотое Копье от нежности, от того чувства, которое ранее было ему незнакомо, на мгновение сжалось сердце.

Он сбросил с себя одежду и, стараясь не шуметь, лег рядом с женой, осторожно взял ее за руку, укрыв своей большой ладонью маленькую кисть с тонкими, хрупкими пальчиками. Раньше, ложась спать, он так же касался рукояти меча.

Времена меняются, подумал Пилат, вытягиваясь на прохладных простынях во весь рост. Это ни хорошо и не плохо, так и должно быть. Плохо, что мы меняемся. Самая прочная броня с годами ржавеет и разваливается. Что же говорить о людях? Я не такой, каким был раньше. Совсем не такой, но этого никто не должен увидеть. Никто. Ни враги, ни друзья. Настанет утро, и все будет как прежде. Наступит утро…

В спальню медленно вливалась пришедшая с окрестных гор прохлада. Едва мерцавший в углу светильник на миг зарделся, так, что тени заметались по комнате, и окончательно угас. Сон навалился на прокуратора, и Пилат уснул крепко, без сновидений, так и не выпустив из ладони руку жены.

А вот Афранию Бурру в эту ночь спать не пришлось.

Каждый раз перед большими праздниками, когда город начинал вскипать, как поставленный на медленный огонь котел с похлебкой, начальник тайной полиции чувствовал, что ненавидит свою работу. Как вскипающая похлебка покрывается неприятной на вид пеной, так и переполненный людьми Ершалаим принимался страдать от пришлой и местной нечисти, мечтающей поживиться за счет гостей и жителей города.

В принципе, все праздники добавляли Бурру головной боли, но самым тяжелым был Песах.

В эти дни население Ершалаима вырастало в несколько раз, переполненные гостиницы и постоялые дворы не вмещали прибывших. Воров на рынках становилось едва ли не больше, чем торгующих. В город спешили блудницы, разбойники, проповедники, бродячие фокусники и актеры. На загаженных улицах то и дело возникали драки с поножовщиной, кого-то грабили, а два-три совершенных за ночь убийства были нормой. И, несмотря на то, что Ершалаим был переполнен соглядатаями, доносчиками и полицейскими, жить в нем в предпраздничные дни было небезопасно – слишком уж значительным становился численный перевес тех, кто нарушал или был готов нарушить законы при любой возможности.

Агенты Афрания сбивались с ног, но не могли уследить за всем, что происходило на улицах, и чаще всего убийцы оставались безнаказанными, воры благополучно исчезали с добычей, а целители едва успевали вправлять вывихи и врачевать переломы, раны да ушибы. Жизнь не сделала Бурра человеконенавистником, но накануне Песаха даже он, при всей своей уравновешенности и выработанной годами привычке сдерживать эмоции, начинал испытывать приступы мизантропии.

Вечером, когда Пилат предавался размышлениям во дворце Ирода, начальник тайной полиции сначала спустился в Нижний город и, зайдя в один из домов неподалеку от дворца Каиафы, провел в нем почти час. За это время Ершалаим обволокли густые смоляные сумерки, вспыхнули факелы у входа в Храм, один за другим зажглись огни на шестидесяти башнях стены, окружавшей Верхний город, потом разгорелись сторожевые костры на шестнадцати башнях стены города Нижнего. Словно в ответ им замерцали светильники на стенах Храма, обозначая огненным пунктиром его очертания.

Последними зажгли факелы стражники у дворца первосвященника. Город готовился отойти ко сну, он устал, обессилел от жары и забот, но все еще гудел и ворочался, не в силах отбросить от себя дневные волнения. Ночь приносила облегчение, ночь приносила прохладу. С гор задуло, и начальник тайной полиции запахнул плащ на груди – влажную от пота кожу обожгло ледяным дыханием.

Шагая по улице, ведущей к Верхнему рынку, Афраний внимательно поглядывал по сторонам из-под капюшона. Плащ не только скрывал лицо и фигуру начальника тайной полиции, в его складках Бурр прятал и гладиус, и заточенный до бритвенной остроты пугио, притаившийся в кожаных с медью ножнах. Улицы, несмотря на поздний час и падавшую на город тьму, полнились людьми. Конечно же, толпа не была такой плотной, как днем, но все равно прохожих на улицах было слишком много для такого часа. Некоторые, так и не нашедшие себе места для ночлега, укладывались спать под стенами домов, другие мостились у чужих дверей – мужчины, женщины, дети…

Ночью им не позавидуешь, подумал Афраний. Те, кто ночует на площадях, разведут костры. Здесь же огня не зажжешь, не дадут.

Дома в Нижнем городе были богатыми, жили в этих кварталах все больше состоятельные торговцы, золотых дел ремесленники, поэтому двери ставили прочные, с железом и бронзой, а высокие, тщательно выбеленные известью стены поднимались вверх – не залезешь, не перепрыгнешь. Не дома, а маленькие крепости, стоящие настолько близко друг к другу, что двум всадникам не разъехаться. Их хозяева не будут рады тому, что под их стенами ночуют десятки и сотни приезжих. Но что поделаешь? Песах! Каждый еврей хочет посетить Храм и принести жертву своему невидимому Богу!

Были вещи, которые начальник тайной полиции полагал выше своего разумения.

Рим имел свою религию, и, наверное, чтил своих богов. Но в сравнении с верой, которую нес в себе этот народ, Империя не верила в богов вообще. Разбитая на четыре провинции Иудея, казалось, была лишена единства. Северяне недоверчиво относились к южанам, и те платили им той же монетой. Выходцы с востока терпеть не могли всех остальных, обитатели приморских городов заносились перед жителями горных районов.

Но во время молитвы…

Все иудеи, где бы они ни жили и из какого рода не происходили бы, молились одному Богу, и их белоснежный Храм с золотой чешуей крыш был той самой твердыней, собиравшей народ воедино. Вера губила их, вера отделяла их от всего остального мира, сковывала сотнями смешных запретов, но она же и спасала это племя от ухода в небытие. Ни греки, владевшие Эрец Исраэль сотни лет, ни римляне, снова поставившие иудеев на колени сравнительно недавно, ничего не изменили – в весенний месяц нисан сотни тысяч иудеев со всего мира едут, чтобы принести своему Богу жертвенного агнца, чтобы храмовый жрец окропил четыре угла алтаря свежей кровью. Едут, чтобы внести в сокровищницу Храма свою лепту – и вот он! Громадный, белый с золотом, хранящий в себе сокровища, которые собирали поколения верующих иудеев. Прав, прав прокуратор – тот, кто обещает разрушить Храм, не враг Риму! Нет другого способа изменить этот народ! Зелоты, саддукеи, фарисеи да и идумейцы, давно ставшие полуэллинами – все они молятся одному Богу! Если же отобрать у них единство в вере – не станет народа…

Размышляя, Афраний неторопливо шагал, двигаясь к одному из висячих мостов, переброшенных через провал Сыроварной долины – такой путь к Антониевой башне был самым коротким. Он тоже устал. День был долгим, но для начальника тайной полиции он все еще не закончился, хотя город засыпал, поёживаясь от ночной прохлады, и (Афраний прекрасно об этом знал) вряд ли закончится до утра. На другой стороне долины людей на улицах поубавилось, но чище не стало. Почти миллион приезжих – это гораздо больше того, что могут вместить стены Ершалаима.

Вскоре переулок привел его к цели – большому, в два этажа, с плоской крышей-садом дому. Афраний постучал в двери – сначала два раза, потом еще два и еще один после небольшой паузы. Спустя несколько мгновений звякнули запоры, и Бурр тенью скользнул в приоткрывшийся проем. И вовремя. На улице зазвучали шаги и громкие голоса. Патруль совершал свой еженощный обход. Бурр усмехнулся. Хорош непосредственный начальник, прячущийся от подчиненных! Но скрыться незамеченным – это лучше, чем рассказывать солдатам о том, что он тайно проверяет посты. Вряд ли кто-то сопоставит его визит в этот район с обитателями дома, в который он вошел, но… Афраний никогда не боялся риска, вот только терпеть не мог рисковать без надобности.

Во внутреннем дворе горели светильники, и их количество однозначно указывало на то, что хозяин дома богат. Над Ершалаимом как раз начала всходить луна, и ее белый холодный свет смешался с мягкими желтоватыми лучами от горящего масла. Неизвестно как пробравшийся во двор ветерок колыхал пламя, и по стенам скользили причудливые тени. Хотя цветника Афраний не разглядел, но он определенно был где-то рядом. Запах цветов висел в прохладном воздухе, такой материальный, что его можно было потрогать руками.

Афраний откинул капюшон на плечи, открывая лицо, и взглянул в глаза тому, кто распахнул перед ним дверь. Человек, стоявший перед начальником тайной полиции, заслуживал уважения, и играть с ним в те же игры, что и с Малхом, Бурр не мог. Вернее – мог, он пока еще мог почти все в этой стране. Мог, но не хотел.

Израиль. Иудейская пустыня

Наши дни

Говорят, что молния никогда не попадает в одну точку. Это правда. Но ей ничто не мешает попасть всего на несколько метров левее или правее того места, куда она уже била минуту назад.

Огромный сверкающий посох воткнулся в скалу, на этот раз за спинами группы Вальтера, грянул гром, и ударная волна обрушилась на людей, прятавшихся в узкой расщелине. Основной напор чудовищно мощного звука на этот раз пришелся на легионеров, а Каца, Валентина и Арин просто отшвырнуло в сторону.

Шагровский встал на четвереньки и подставил плечо девушке. Потом они вместе помогли Рувиму подняться и снова побрели по проходу, прочь от преследователей. Валентин подумал, что можно было попытаться перестрелять оглушенных врагов, но закончить мысль не успел. Что-то ударило его в спину между лопатками, прямо в рюкзак с бесценным контейнером, и ударило так, что он полетел лицом вперед, прямо в красно-коричневую грязь, которой становилось все больше и больше. Под слоем грязи некстати оказался камень, из глаз Шагровского брызнули искры, и от резкой боли прояснилось в голове. Он осознал, что его волокут, а он едва переступает ногами и что так нельзя, потому что дядя и Арин не смогут долго тащить почти девяносто килограммов веса.

И тут их накрыло потоком воды, немыслимо закрученной, пенной, словно молоко в миксере. Накрыло, сорвало с места и понесло, вращая и швыряя со стороны в сторону.

Шагровский много раз купался в быстрых горных реках – в потоке почти невозможно скоординировать тело и, несмотря на все усилия, чувствуешь себя бумажным корабликом, брошенным на волю волн. Сейчас эффект был приблизительно такой же, разве что вода оказалась теплее. От неожиданности Валентин ушел с головой в бурую воду, но тут же вынырнул, задыхаясь от неожиданности и страха, что потеряет из виду дядю Рувима и Арин. Профессора он не увидел, зато Арин барахталась в потоке буквально в метре. Ей приходилось загребать одной рукой, во второй она все еще держала автомат. Шагровский только сейчас понял, что он свое оружие потерял, зато рюкзак с рукописью все еще был за плечами и контейнер в нём: Валентин особенно хорошо ощущал его между лопатками. Место, куда должна была ударить пуля, очень болело.

Валентина крутило, словно в барабане стиральной машины, но он все же изловчился ухватить девушку за вздувшуюся в воде рубашку и притянуть к себе. И вовремя – поток встал на дыбы (так бурлит вода, проходя пороги) и их вдвоем проволокло по каменной россыпи. Шагровский успел приподнять Арин над собой и принял удар плечами, задом и рюкзаком. Лямки затрещали, но не лопнули, а вот кожа на правом плече удара не снесла – разошлась. Больно было так, что Валентин не выдержал и заорал: казалось, камни рвут оголенные нервы.

Внезапно рядом оказался дядя с лицом, залепленным красной грязью, и блестящими безумными глазами. Он тоже грёб одной рукой, пытаясь держать свой пистолет-пулемет над водой. Шагровского проносило мимо, он протянул Рувиму руку, но тщетно – пальцы схватили грязную пену в полуметре от плеча профессора, и тут же водяной вихрь бросил дядю Рувима в сторону племянника, заставив оторваться от стенки.

Поток, который нес их по узкому ущелью, с каждой секундой становился все мощнее и мощнее. Ливень питал его своими слезами, каменное русло сжимало, заставляя лететь между скальных стенок, и он волок за собой камни, сотни тонн грязи, а заодно и людей с такой же легкостью, как лесной ручей – упавших в него муравьёв. Вода прибывала, наполняя узкое ущелье, и беглецы, и их преследователи барахтались на поверхности, то и дело попадая в водовороты и получая пинки от мощных боковых потоков.

Молния снова обрушилась с небес, воткнувшись в торчащую над краем обрыва скалу. Каменный зуб лопнул, крошась, воздух разорвало громом, а огромные обломки полетели вниз, прямо навстречу беглецам. Шагровский, в очередной раз потерявший слух, четко видел, как камни летят, кувыркаясь в струях ливня, и неумолимая вода несет их с девушкой точно под удар. Он ухватил Арин за ворот, готовясь нырять, но не успел. Успел только зажмурится. Здоровущий, размером с малолитражку, камень упал в воду в полуметре за ними, едва не оторвав руку дяде Рувиму. Поток снова вздыбился, Шагровского перевернуло, и хорошо еще, что внизу не оказалось большого валуна, иначе не сносить Валентину головы, и он вынырнул невредимым, так и не выпустив из ободранных пальцев рубашку девушки.

А вот раненому Ренье (его несло в потоке буквально в полутора десятках метрах от Рувима) не повезло, он ударился коленями об упавший обломок и коленные чашечки бельгийца мгновенно превратились в кашу из обломков кости. Ноги закрутило винтом, мелькнул над грязной водой приоткрытый рот… Раненый вскрикнул и исчез под водой настолько быстро, что никто не успел и руку протянуть в его сторону. Вальтер, увидев, как засосало Ренье, инстинктивно поджал ноги и пролетел над препятствием (вода через обломок катилась мохнатым от пены горбом), Морис тоже проскочил, даже не заметив опасности, его выручил небольшой рост и то, что он не пытался перебирать ногами, чтобы держать корпус вертикально. Плывший последним Ларс ударился о камень щиколоткой и заорал дурным голосом, не столько от боли, как от страха – он ежесекундно ждал смерти и, в общем-то, не без оснований.

Бурлящая река выплеснула беглецов из горловины ущелья, но это было не избавлением, а только началом нового несчастья. Здесь расстояние от стены до стены было гораздо больше, и несколько потоков сливались в один, еще более полноводный, но не такой быстрый и бурный. «Не такой быстрый» вовсе не означало «медленный», вода по-прежнему тащила их вперед и ливень не собирался утихать. Шагровский, вытянувшись в струнку, ухватил пролетавшего мимо дядю за рукав и умудрился при этом не захлебнуться. Вокруг то и дело возникали воронки больших и малых водоворотов, словно кто-то сидящий под водой вынимал и вставлял в сливы этой каменной ванны десятки пробок. Рувим, Шагровский и Арин вцепились друг в друга мертвой хваткой, понимая, что стоит на миг её ослабить – и их разъединит, расшвыряет в разные стороны, и найти друг друга в этом аду будет невозможно.

– Нас несет к Мертвому морю! – прокричал профессор Кац.

Грязь с его лица дождь смыл, а вот с волосами не справился – по дядиной шевелюре сползали густые колбаски красного цвета.

– Смотрите! – Арин внезапно забила ногами, стараясь направить их «сцепку» куда-то вправо.

Там, куда пыталась плыть Арин, скала резко начала понижаться, склон скатывался к поверхности бурного потока, и, при определенной сноровке и везении, в этом месте можно было попытаться выбраться наверх.

Все трое принялись грести, но вода тащила их мимо в нескольких метрах от спасительных камней, не давай возможности сократить расстояние.

В какой-то момент Шагровский почти дотянулся до валуна, но лишь проехался по нему пальцами. Стрельнуло в поврежденном плече, потемнело в глазах. Их развернуло, закрутило еще больше, вынесло на стремнину и тут же бросило обратно, под самый камень, но стенка снова полезла вверх, и до желанного края скалы было больше метра. Вода ревела, вливаясь в новое жерло – вход в ущелье походил на разинутую змеиную пасть. Поток ворвался вовнутрь, царапая бока об острые камни, и припустил в еще большей прытью.

Шагровский увидел за пеленой дождя какое-то белое кипение, уходящие в стороны россыпи крупных обломков, и только мгновение спустя сообразил, что именно видит.

– Завал! – закричал он, понимая, что ничего сделать они физически не успеют.

И они врезались в завал.

Часть скалы обрушилась, скорее всего, несколько минут назад, и вода, с силой ударяя в обломки, взлетала брызгами вверх, рвалась в щели между валунами, но не успела еще заполнить трубу ущелья настолько, чтобы перевалить через препятствие. Откат струи немного мягчил удар, но, все равно, приложило их крепко – Рувима боком, а Шагровского той же многострадальной спиной. Контейнер снова проехался по ребрам и позвоночнику, пластиковая пряжка, скреплявшая лямки рюкзака у Валентина на груди, разлетелась на части. Вскрикнула Арин. Поток многотонной рукой прижал их к камням, норовя раздавить, расплющить, превратить в фарш.

А еще ровно через три секунды вода принесла им незваных гостей.

Гостей было трое – не четверо, но сказать, что шансы стали равны, не рискнул бы самый большой оптимист. Никто не мог предугадать, чем закончится эта встреча. Слишком многое зависело от удачи, от того, как и на какие шахматные клетки расставит игроков судьба. Ларс врубился в камни рядом с Арин и так удачно, что раздробил локоть, и это спасло девушке жизнь – скандинав был тяжелее ее килограммов на сорок, и первый же удар пудовым кулаком отправил бы Арин в нокаут. Ларс был испуган, почти впал в панику, но все же оставался опытным рукопашником, а в схватке двух мастеров боя почти равного уровня вес играет немалую роль.

Кость хрустнула, скандинав с воплем попытался ударить девушку уцелевшей рукой, но та поднырнула, спрятав голову под волну. Ни Ларс, ни Арин и мысли не имели о временном перемирии «во спасение». Легионер настиг врага, виновного во всех свалившихся на легион несчастьях. Девушка же защищала свою жизнь от материализовавшегося зла, мстила за погибших товарищей.

Вода прижала ее спиной к камням, но не смогла помешать девушке осуществить задуманное – она на ощупь ухватила противника за яйца, облепленные мокрой тканью, и, сжав мошонку в кулаке, рванула ее что есть силы, выкручивая, словно отрывала от стебля кукурузный початок.

Ларс потерял сознание посредине крика – боль была нестерпимой, и сознание выключилось быстрее, чем легионер сообразил, что именно делает девушка. Арин рванула его за плечи вниз, погружая под воду, и одновременно выскочила вверх, опираясь на противника. Вода хлынула Ларсу в рот, он начал дышать ею и тут же пришел в себя – легкие наполнялись жижей, сердце колотилось в горле. Он попробовал вынырнуть, но что-то твердое охватывало его шею, не давая приподняться.

Он забился в страхе, попытался достать врага здоровой рукой, но Арин только сильнее сдавила бедрами его мощную шею, выворачиваясь так, чтобы сломать Ларсу хребет. Скандинав задыхался, он не мог даже выкашлять воду, которая разрывала ему бронхи и легкие, он не мог сбросить с себя эту суку… Он… Он… Хруст позвонков из-под воды не был слышен. Просто противник обмяк и Арин, разжав ноги, отпустила сломанную шею. В крови девушки кипел чистый адреналин, её даже обдало жаром.

Рядом она увидела странного многорукого и многоногого зверя – в скрещивающихся струях схватились насмерть профессор и маленький, похожий на мокрую мышь, человек. Сходство с грызуном было настолько разительным, что поражало воображение. Оскаленная мордочка, торчащие вперед передние зубы, маленький череп, облепленный редкими волосиками, как мокрой шерсткой. Головы противников то появлялись, то исчезали между струями воды – Арин даже не сразу сообразила, кто из дерущихся берет верх, так стремительно менялись позиции, но без колебаний поползла по камням через бьющие с брандспойтной силой струи, чтобы вцепиться в горло противнику.

Морис был совсем не прост и за свою бурную жизнь отправил «на ту сторону» не один десяток людей, но и профессор Кац далеко не всегда был профессором археологии. Вода швыряла их во все стороны и не давала совершать точных движений, потому со стороны схватка выглядела, как борьба нанайских мальчиков из известного циркового номера. На самом деле, противники дрались ожесточенно, не оставляя друг другу шансов даже на ничью. Преимущество Рувима калибром 5.45 висело у профессора на правом боку, и, несмотря на короткий ствол, развернуть его в сторону Мориса дядюшка не мог. Француз пытался добраться до профессорского кадыка, а тот пальцами левой руки цеплялся за глазницы Мориса, пробуя выдавить глаза. Правая рука дяди все еще лежала на рукояти пистолета-пулемета, он просто не успел ее высвободить.

Поток бил в каменное препятствие, как многотонный таран в крепостную стену, и беглецы вместе с преследователями оказались как раз между молотом и наковальней. Арин рвалась на помощь профессору Кацу изо всех сил, а в результате продвинулась на считанные сантиметры. Профессор и человек-мышь в очередной раз исчезли в бурлящей пене, потом пена вдруг окрасилась алым. Что-то затарахтело, словно под водой кто-то застучал камнем о камень. Опознать в странных звуках выстрелы было практически невозможно, но тут в потоке качнулась чья-то спина с зияющей на ней дырой, из дыры летело красное, и девушка поняла, что кому-то из дерущихся удалось завладеть автоматом.

В воде мелькнула мышиная мордочка с выпученными глазами – казалось еще чуть-чуть, и они вывалятся из орбит сами по себе! Потом снова всплыла спина, на этот раз с торчащим из нее стволом автомата, а через мгновение Арин с облегчением перевела дух, увидев, что рядом с ней появился дядя Рувим. Лицо у профессора было темно-багровым, расцарапанным, угол рта порван, но он был жив – это главное. Арин вцепилась в его рубашку мертвой хваткой, и вовремя: вода хлынула через край каменной плотины, беглецов сорвало с места, закружило…

– Где Валентин? – крикнул профессор, не выпуская из рук плечи девушки. – Арин, где Валентин? Ты его видела?

Стремительный поток уносил их все дальше от места последней схватки. Но уносил он только двоих.