Читать книгу Дневник Лисы. Мой 2008-й - Яна Белова - Страница 33

После школы я поехала в больницу. Чихать я хотела на запреты неодаренных умом и сообразительностью людей. Мое присутствие способно спровоцировать стресс. Черта с два! Он был рад меня видеть. Отдельная история, как я пробивалась к нему в палату. Джеймс Бонд отдыхает. Сначала я позвонила, назвалась службой доставки кондитерских изделий, узнала в регистратуре № палаты, Лешка одолжил мне белый халат, один его преподаватель по физиологии как-то связан с этой больницей, толи диссертацию пишет, толи подрабатывает там, точно не знаю. Я прикинулась студенткой, которую послали найти этого Романа Анатольевича и отдать ему нечто конфиденциальное. Таких ухищрений не потребовалось, препятствий я на своем пути не встретила. Больница частная, посетители ходят, когда хотят, главное, чтобы пациенты возражений не высказывали.

Пашка выглядит даже хуже, чем я ожидала: бледный, глаза ввалились, щеки ввалились, руки по локоть забинтованы. В палате он лежит один. Я разбудила его своим приходом, думала тихо посижу рядом, но, выгружая шоколадки и вафли, перевернула бутылку с минералкой. Он проснулся и вместо приветствий мы минут десять молча целовались.

Отлегло. Это мой Пашка, живой, теплый, рядом. Так легче верить, что все в порядке и все плохое рано или поздно пройдет.

– Скажешь, что я дурак? – усмехнулся, в конце концов, Паша, поднимаясь на подушках.

– Сам знаешь, не хочу об этом, скажи лучше, когда тебя выпишут? – фыркнула я в ответ, устраиваясь удобнее на краешке его постели.

Изголовье кровати приподнимается, при желании можно подлокотники поднять и сидеть, как в кресле, я таких еще не видела.

– Уже могли выписать, чего-то тянут, буду лежать, пока швы не снимут, неделю еще то есть. Расскажи чего-нибудь…

Я смотрела на него, чувствуя, что-то сломалось. Он говорил бодрым, веселым голосом, улыбался, а глаза оставались грустными. Он не раскаивается в содеянном, он жалеет, что ему помешали, хоть вслух об этом не скажет и повторять попытку не станет. У меня ощущение, что он забил. На проблемы, на себя, на жизнь… Хорошо бы я ошибалась.

– Прости, что говорю об этом, но ты мне очень-очень-очень дорог. Не бросай меня одну, обещай, что не бросишь.

– Обещаю, – он сжал в руке мою ладонь, – Для тебя все, что угодно, – он говорил искренне, я это чувствую, нет, я просто знаю.

Больше ни о чем серьезном мы не говорили, я трещала о школьном мюзикле, заваленной контрольной по алгебре, стычках с Федоровой, повторных президентских выборах. Пашка быстро устает и ходит, в буквальном смысле держась за стены. Трудно на это смотреть и еще труднее сохранять невозмутимость, будто все так и надо. Ничего. Пройдет. Я собиралась пробыть у него час-полтора, а вместо этого просидела весь день. Врачи и медсестры, заходившие в палату, на меня косились, но ничего не говорили. Только одна красота попыталась напомнить мне о времени и нежелательности моего присутствия. Пашка ее послал, грубо и откровенно. Нас разогнала моя мама, заглянувшая к Пашке после работы. В больнице она кричать на меня не стала, дождалась вечера, когда я вернулась с танцев.

Понимаю ли я серьезность ситуации?! Здрасте, а кто твердил, что ничего особенного не случилось? Пашку ограждают от всех внешних влияний, бояться рецидива, а я при чем? Как будто школьные дрязги способны довести до самоубийства! Я высказала маме все, что думаю по этому поводу. Если бы она и Вадим принимали меня всерьез и слушали внимательнее, то давно поняли, что я не угроза его жизни и здоровью, в отличие от его собственного отца. Я впервые почувствовала, мои слова не улетели в никуда, от меня не отмахнулись как от надоевшей мухи. Мама наконец-то поняла меня правильно.

Мы сидели на кухне, все серьезные разговоры в нашем доме происходят на кухне.

– Я хочу оградить тебя от лишних переживаний, – призналась она, сменив в итоге гнев на милость.

Я хотела ответить, что если бы это было так, она не забеременела бы, но промолчала. Это было бы нечестно, это ее жизнь, она вольна поступать так, как считает нужным, только пусть при этом не пытается контролировать меня и мои переживания.

– Когда Пашку выпишут, он вернется к нам?

– Вообще-то Игорь надеется забрать его домой, – задумчиво обронила мама, – он хочет все исправить. Он неправильно повел себя, узнав, что Паша творил в Болгарии… – она выжидательно посмотрела на меня, очевидно ожидая града вопросов или откровений.

Основное я знаю, вероятные подробности меня пугают, и говорить об этом я не хочу.

– Поздно, ничего уже не исправить. Да и не сможет он, кишка тонка. Пашке лучше жить отдельно. Или он вам надоел?

– Дело не в этом, мы не его родители, мы ничего не решаем. Думаю, я напрасно согласилась, чтобы он у нас жил, получится теперь, что мы его выгоняем. Его мать так просила уговорить его вернуться…

– Мать просила?! – удивилась я.

Мама поморщилась как от зубной боли.

– Мы не в праве судить, мы все совершаем ошибки. Игорь посоветовался со специалистами, взглянул на ситуацию с другой стороны, он жалеет…

– И что это меняет? – снова взвилась я, – Значит, Пашка тут же обязан перевернуться, отряхнуться и все забыть?

Мама долго и пристально смотрела на меня, будто не узнавая, наконец-то выдала фразу, сделавшую мне честь (пусть это мелко, но приятно).

– Когда ты успела повзрослеть?

Я налила себе чаю и вновь присела за стол, стараясь не выдать распиравшей меня гордости.

– Пашка не согласится плясать под дудку предков ни за какие деньги. Сделай так, чтобы он остался у нас, пожалуйста.

– Я подумаю, – вздохнула мама, будто подводя итог нашему разговору, – подумаю, что можно сделать.

Мама у меня замечательная. Просто все время от времени совершают ошибки.