Читать книгу Курс практической психопатии. Роман из двух - Яна Гецеу - Страница 3

«Мы рассказали – вы охуели»

Группа «Теплая Трасса»

Вчера я попытался покончить с собой. Почему? А хрен знает! Убейте – не скажу. А намедни так все сложно и важно было.

Что со мной? Я часто думаю об этом. Чего мне надо? «Что еще тебе надо? Что еще тебе снится…»1 – поет Шао в моей голове сквозь наушники. Хотя в целом музыку я не очень люблю. Я вообще ничего толком не люблю, кажется…

У меня есть много хорошего.

Вот сейчас я это понимаю. Сидя на ступеньках своего подъезда, с сигаретой, изображая задумчивость. Я смотрю на отгорающее солнце и думаю…

Вот о чем: Бог родит в муках каждый новый день, только для того, чтобы убить его к вечеру. Он прирезает День где-то на второй половине (значит, примерно на уровне «чуть ниже живота» где самые сложные сосуды проходят), и День начинает истекать кровью. Поначалу он бледнеет, и замирает, пытаясь осознать что произошло, как в кино с широко открытыми глазами и приоткрытым ртом. Мы видим, он еще жив, но скептически поглядываем на его муки – не жилец! Точно. (Тут хорошо бы прищуриться и потыкать многозначительно в закат тлеющим кончиком сигареты, и прибавить – понимаешь, чувак?)

А бывает, что Бог обливает День кислотой, и по небу растекается такая боль, и День корчится. И я вливаюсь в эту боль, и тайно содрогаюсь от немыслимого кайфа…

Или вот, как сегодня, Создатель бьет его розгами, и багровые полосы вздуваются на несчастном теле вновь убиваемого Дня. А потом бог принимается за Ночь, и она тоже истечет кровью свирепого рассвета, и родится следующий День, весь в родовой жидкости, маленький, громкий, печальный. Или наоборот, счастливый. Или мертворожденный, и тогда Вечер его похоронит заунывной процессией серых облаков, вывесив напоследок багровое знамя траура…

Я снял наушники. и скрупулезно замотав, сунул в карман. Хотел удержаться от мыслей о том, что…

А Алиска последовала-таки по моим грязным следам, дура – положили ее в дурдом.

Ну все, уже думаю.

Может, даже в тот, где и я куковал, мелкий подонок. Я ведь знал, что так будет. А как же еще, ведь говорил ей – Алиса, нельзя, Бог с тобой, что ты, в самом деле! Не рассказывай им никогда, ни-ког-да, ничего не рассказывай! Ну, если уж совсем невмоготу, так отболтайся какой-нибудь чушью! Не знаю, у меня нет ни грамма потребности кому-то что-то вещать о себе. Да, наверное, это очень помпезно прозвучит, но ведь мы и в самом деле не такие, как они! Мы – их враги. Те, кого они боятся. Мы должны держать свои тайны при себе, омерзительные! И бояться их, нормальных людей, очень и очень бояться. Они норовят предать, бросить в цепкие холодные руки врачей, а те заколят так, что шатает, блюет, и не веруя ни в какого бога, молишься лишь подушке – убей меня, убей.

Затянувшись слишком глубоко я закашлялся так, что чуть не порвал себе грудь. Пожал плечами, схаркнув – ведь я-то никому ничего не должен. Наклонился и рассмотрел сплюнутое – в слюне виднелись красивые атласные сгустки крови. Блять. Опять. Но ведь не болит ничего. Не буду лечиться. Значит, не скажу матери.

Никто не хочет иметь такого ребенка, как я или Алиса. Хотя, в определенном смысле, Алиса, конечно, хуже. Куда хуже. Я и сам рад (стоит ли извиняться перед ней за это мысленно?) что знал ее очень недолго, и почти не соприкасался физически. Кто их знает, этих сумасшедших…

Я знаю. И это страшно. Некрасивым, пошлым, липким страхом. Сидит Алиска теперь под прицелом мощных психиатрических умов, корчится в аминазино-димедроловых объятиях, и пусть себе! Ладно еще, у нас в провинции дурдом тихий. Самое мерзкое, хуже даже инъекций – это кормежка, варят прямо с очистками, или вообще не чистят! Порежут на куски свою вонючую свеклу!! Для меня-то брезгливого, но к боли терпимого – это было ужаснее боли. Я ревел, как дикий в детстве – ма-ма, забери меня-я-а-а… И получал за это вместо ласки двойную дозу, от которой весь распухал, и вены лопались. Ну, не рай, ниче на скажешь, хотя еще не так отвратно, как могло быть. Почитал тут на досуге, как собратья-психи корчатся, в Белых столбах тех же… и сразу перестал жаловаться. Хотя… а как там сейчас? Дело-то стародавнее. И в отделении для малолетних психов. А как в старшем секторе, я не знаю. Да и не буду знать. Уж постараюсь.

А этой дуре надо было находить другой выход. Я ее презираю, Алиску, и всех, кто позволяет себе распускать руки, дает себе волю. Именно за то, что они – да, а я нет. Да пошли все лесом, свободолюбцы. Не буду навещать ее. Да и не собирался никогда. Она должна быть наказана, впредь умнее будет.

– Здрасте, баба Маш! Как здоровье ваше?

– Ничего, Ганечка, спасибо, сегодня лучше вроде как!

И что-то еще. Я учтиво улыбаюсь, не вполне, впрочем, лукавя – мне в общем-то ее жаль, больную, разбитую жизнью бабусю.

Бросил окурок, провожая глазами девицу из квартиры напротив, если этажом выше – короткая юбка, длинные ноги и ногти, лицо, из тех, которые принято считать симпатичными. У меня другие вкусы, но я скоро до нее доберусь.

– Катя, здравствуй! – бросил ей в спину, как камешек, сидя скрючившись и обняв колени, повернувшись для приличия лицом к ней. А с Алиской ведь мы были «два ангела да на одно лицо». Нет, «не думать о старой обезьяне»!

– Здравствуй, Ганя! – улыбнулась, дурочка, лукаво. Ну, жди!

Но не сразу, не сразу…

Встал и пошел домой, вынужденно прикрывая свежерезанные руки. Они болят и ноют, воспаляясь. Я знаю, они покроются коркой из-под которой будет тихо сочиться мирный гной, и это надо будет сдирать и мазью мазать, чтобы сепсису не дождаться. А потом будут еще шрамы, толстые некрасивые жгуты из мясисто-темнокрасной кожи. Надо было хотя бы зашить. Мне жаль, что так будет. Но ведь это сегодня я не тот, и сожалею, вчера-то все было по-другому. Теперь уже ничего не поделать. Вздохнуть, и топать домой, где заткнуть уши и спать… или сидеть у окна. Или… не знаю, но рук резать я сегодня больше не хочу. Больно очень. Пусть хотя бы заживут сначала. А на старых порезах кожа нарастает такая тонкая. Я и так сильно искромсался. Только бы мама не узнала – будет кусать за душу, вздыхая. Ведь не поверит, что сожалею… да и что толку сожалеть, если я сейчас вполне искренне полагаю, что больше не буду, точно зная, что туфта – буду!

Придут новые глюки, и я возьму лезвие. Или нож. Или бутылку. Я не спасаюсь, я просто ничего не соображаю. Или соображаю, но через какие-то другие течения. Наверное, это долбучее подсознание открывает ворота Ада, и я снова не я. Или я, но иная суть, которая спит, но вполглазика. Кстати, о глазах. Надо бы вернуть глаза старенькой мартышке, мама обидится, зачем я их выдрал вчера? Не помню, блин. Аа, нефиг было пялиться на меня из темноты! Сука плюшевая. Еще и сказать че-то пыталась. Да ну, выкину… или не выкину – дарили на три, что ли, года?..

Спаааать…

Как же, вот и фиг. Не могу уснуть, в мучительных попытках избавиться от лезвия, которое раскрошилось у меня во рту. Осколочки его, мелкие-мелкие, противно впиваются в язык, застревают в деснах. Не проплеваться, не вытащить их оттуда. Вообще ничего нельзя сделать, ведь это морок. Да я и не стараюсь, мне не так уж и мешает. Привычка осязательных галлюцинаций. Так, дискомфортно малость. Но, блин, и уснуть толком не дает. Постепенно все же уплываю куда-то, в неопределенные ебеня.

А прикиньте, мне приснилась Алиска. Бледная, совершенно безумная. Она отплясывала в смирительной рубашке, кривлялась, и была, кажется, мертва. Хрен ее поймет, цыпленка.

– В адо-рай, стало быть, я попаду!!!2 – проорала она мне, и из глаз ее потекла сукровица розовых слез. А я сидел на крыльце деревенского дома – так вот просто крыльце, без всякого дома, в пустом пространстве. Прикольно, кстати, да? Она подошла, рот ее чернел на неживом лице, наклонилась, и поцеловала. Липкие, теплые губы, затягивающе гадкие, впились и не отпускают. Мне приятно даже – мертвый, скользкий, прилипчивый поцелуй. По-идее, должно быть противно – так? А мне – нет! Наперекор. Все ведь Алиску ненавидели, а я любил. Всего меня обслюнявила, измазала слизью. Обняла длинными руками, придушила рукавами смирительной рубашки.

– Че же, Ганечка, думаешь, долго тебе еще гулять-то? – прошипела глухо, оторвавшись от меня. Слизь стекает с моего лица, во рту ее полно – как же она меня измусолила! Вытирать не буду – обидится, да мне не больно-то и надо. Пусть.

– А что, не стоит так думать, Алисочка, цветочек мой? – вопрошаю вкрадчиво, знаю – не соврет. Такие слюнявые губки, такие длинные ручки не обманывают. Стоит прислушаться.

– Нет, не стоит – шепчет проникновенно, наклоняясь ко мне лицом к лицу, и упираясь руками в коленки себе. – Знаешь ли, для тебя рубашечка больничная уже готова, постирана и даже поглажена! – хохотнула, грустно. И сникла, голову опустила.

Помолчали. Она на меня не смотрит, под ноги уставилась, дышит еле слышно.

– Трахаться хочешь? – спрашиваю.

Она голову не поднимая, усмехнулась, то ли смущаясь, то ли лукавя.

– Это типа расхожий миф о психах, или предложение?

– Типа того, – киваю. Возраст у меня такой, что ли – могу кого угодно, и не поморщиться.

– А что, не страшно? Я же теперь придурь законченная…

Она села рядом со мной, погрустнев всем лицом. Сложила руки на коленях, рукава свесив между ними.

– Убивать здесь не дают, вот что тяжело… даже не жрачка их вонючая – прикинь, с очистками прямо! Пиздец какой…

– Ага, знаю!! Че, забыла, что все я знаю!! – заорал я вдруг, вскочил, ударил ее наотмашь по роже, и, естественно, проснулся.

– С-сука… – без всяких чувств прошептал в никуда. Дико хотелось засунуть ну хоть кому-нибудь! И я принялся дрочить – руки сами потянулись. Представлялось что попало, под закрытыми веками мелькали мертвые принцессы трахающие друг друга карандашами, собаки с маленькими девочками, зеленые человечки, дающие в голову Ленке-соседке… дойдя до полного охуения, открыл глаза, в конвульсии повернул голову – в углу не в тему сидел паук, здоровенный и жирный. Конечно, у меня углы пустые не бывают! Разглядывая толстые волоски на его башке, я кончил, со всхлипом. Стряхнул с рук на пол сперму. Паук подлез поспешно, слизал ее, и смылся прочь. Так вот чего он ждал!.. Логично, чтож. Какой еще смысл ему б тут торчать?

– Ну, ладно, на сегодня все, товарищи! – сказал я пустоте, и отключился.

Солнце подлезло мне под веки, и отмахиваясь от злых медицинских жгутов, туго обматывающих мне вены изнутри, я злобно проснулся. Полежал, глядя в потолок, приходя в себя, привычно разграничивая реальность и глюк. Кое-как сполз с кровати – тело болело и скулело. Как опротивело просыпаться!! Ненавижу… Беспричинная ненависть, в приступе которой можно таких дров наломать, что потом не будешь знать, с какой-такой стороны к маме подлазить… Если умыться – может, отпустит. Я прошел к двери, и хотел было уже выйти, когда услышал, что мама там не одна и говорит с кем-то. Видимо, клиент. Натянул штаны – не шляться же как черт бесстыжий! Мне-то все равно, а мама… И тут до меня донеслось:

– Не знаю, что и делать! Да, у него это наследственное, отец его погиб в… больнице… так надеялась, что Ганика обойдет беда… тяжело с ним, вот опять порезался… А доктор Лисицкий обещал ведь, что рецидива можно больше не ждать, повторное стационарное лечение не требуется!

И еще какой-то бабский голос, невнятно пробубневший ответ. Меня обсуждают, что я псих… а я ведь не псих! Единичные приступы – только и всего! Этот гад, доктор Лисицкий не обманул, я в себе, и контролирую «души прекрасные порывы»! Ну и что, что на рисунках я вижу порой совсем не то – вместо машины череп, Мужик вот скелет собаки недавно выгуливал. Или… нет, это все тоже пустое.

– Вот, представь – иду с ним на рынок, а он мне и заявляет – мама, а если котенок упадет, я тоже умру? А ведь ему всего шесть было! Это, наверное, первый раз был, когда у него началось… потом до кошмарного дошло, страх до ужаса дорос, плакал, жаловался, бился в стены средь бела дня… пришлось к врачу идти…

«Мама, чтож ты, совсем обалдела, как ты можешь кому-то там постороннему обо мне рассказывать?? Кто тебе позволил, мама? Прекрати же!! Я не псих – это раз, а если и псих – то разве можно кому-то про это говорить?» Разозленный, сел на кровати, ударил кулаком по изголовью так, что подживающие раны вскрылись и по локтю на простыню стекла липкая алая струйка. Блядь, еще не хватало – сперма и кровь. Теперь же стирать! Что то, что это – отвратно отбеливаются! А не маме же отдавать! Позориться… и без того позорище для нее. Сыночек урод, извращенец, фрик, псих… на индивидуальном обучении был, нельзя такой твари в школу.

Выкинул простыню в окно, на задний двор. Не стирать же ее, в самом деле!

Да, надо идти. Оделся и выпрыгнул сам туда же. Присел на доску за помойкой, достал бандану из кармана, перетянул вены чтобы не текло в ладони. И пошел через два квартала в травмпункт зашиваться. Пусть мама подумает, надо ли – позорить себя и меня перед какой-то неведомой Пихтой Иванной!

Интересно, сон в руку? И она в самом деле приходила ко мне? Или это такая же чушь… я никогда не был уверен, что она вообще существует. Общаться – общались, но ни разу не решились на встречу в реале. Все лишь в голове да в голове. Один раз в ледяном ужасе сходил на встречу… прошел мимо, не окликнул. Лишь посмотрел пристально. И она на меня. Губы ее шепнули сами: «Ветер?..» и оба пошли дальше. Я ликовал – теперь знал, что она существует! Сколько раз предлагал ей вконтакте списаться. Но все время не улавливал толком последнюю цифру аккаунта… ошибался, и натыкался на черт знает кого. Странная это штука – телепатия.

– Эх, пацан, да что ж ты так-то, мать твою ети? – осведомилась толстая медсестра, затягивая аккуратные штопки на моей коже.

– «Любовь, она как леди сука», – ответил я, забавляясь.

– А-а… так раньше бы пришел, теперь-то некрасиво будет, дурачинка! Кто тебя такого полюбит? – и сообразив, что не то брякнула, старая дура, поправилась торопливо:

– Не, конечно на рожу-то ты очень даже вышел! Дык, тока поаккуратнее надо бы! – повздыхала, заканчивая. – Иди уж. Она-то хоть оценит?

– Она? Она еще как…. Пусть попробует! – мне представилась абстрактная она – в прозрачном платье, с телом богини и душой порочного ребенка. Маленькая Глупая Девочка… Железная Лошадь! Бываешь ли ты?..

– Ты если че, смотри, больше так не делай! В смысле, коль не оценит. Больше не надо, лучше уж бухай!

– Ага! Спасибо за все! Счастья вам! – махнул и вышел.

– Здравствуйте, барышня, мне пожалуйста «Вирджинию слимс»!

Что-то не могу курить нормальных сигарет в последнее время… легкие сдают, и голова-а… отчего так стала голова болеть? Видать, ломота в костях и судороги нашли себе третью подруженцию.

– Аха, спасибо, не ментоловые, обычные! – и протянул мятые бумажки. – Кстати, клевые сиськи! – подмигнул молоденькой продавалке. Она смущенно улыбнулась, и кивнула.

Пил какую-то ерунду, со знакомой рыженькой девочкой, сумрачной но милой… и убрел на кладбище, танцуя. Укутывался то и дело в беспамятство, но дошел. Очнулся от того, что ору на весь погост:

– Я принимаю структуру вещей,

Чтобы не видеть всех туловищей!!3

Голосом хриплым и гадким, как мое нутро…

Вообще-то я хотел выкопать покойника. Возился очень долго, потому что падал и засыпал. Ночью проснулся невыносимо промерзший, поглядел по сторонам, разжевал колесо, и снова уснул. Рано утром меня трясло как поганого бобика. Плюнул и еле убрел в препаскудном состонии. Чувствовал себя так, будто сам себя же и выкопал, мертвого-лежалого и теперь свою же тушку волоку на себе, да еще с лопатой.

Хотел пойти домой… но умылся на колонке с летящей водопадом ледяной водой, полежал на картонке в лесу. Отпустило, до того, что снова мог передвигаться. Я и передвинулся. Как?..

Копать было очень легко. Само будто шло. Азартный ужас придавал сил – а вдруг, вот прям сейчас да как выйдет сторож! А я тут копаю! Но вот еще, еще совсем чуть-чуть, и!!

Прыгнуть вниз, в раскрытую яму. Боюсь. Так. Сломать свой страх. Сломать доски. Не поддаются – сорвал кожу, матерясь и задыхаясь. Уф, жарко – нервно путаясь в рукавах, снял и забросил наверх куртку.

…а вонь… не смотреть.

Снял с тяжеленного, как мешок цемента, покойника пиджак, и поспешно натянул на себя. Сырой и вонючий, тяжелый от влаги – хха! Прям как я сейчас! Странно, я думал… тут, внизу сухо. «Наверняка, трупным ядом заражусь!» – со щенячим восторгом подумалось.

– Эй, ну харэ, слышь, ты! – орал кто-то мне в лицо. Тошнило безудержно. Я еле встал… поднял к глазам тяжко трясущиеся руки – все в вязкой кровавой слюне. Меня рвало кровью, значит.

…какое счастье, это все обыкновенный бред.

– Пойду-ка я домой! Хватит умирать на сегодня.

Дико дрожа от холода, я попытался застегнуть куртку. И не нашел замочка. На мне не было куртки.

На мне был пиджак. Чужой, вонючий и сырой пиджак.

Пока брел, чуть не подох, как последняя собака-бомж на обочине. Я хрипло кашлял и харкал под ноги зло огрызающимися согражданам, весь трясся и дергано растирал себе плечи.

– Ебаный в рот, мне холодно, холодно! – не выдержав, заорал я.

– Эй, дебил, че орешь! – заорали мне в ответ из окна модной тачки. – Детей пугаешь, бомжара, урод!

– Хэ, – я остановился напротив, и наклонившись, ощерился. Рожу чувака за рулем перекосило поперек, он захлопнул дверь и уехал. Да, страшно даже представить, на что я похож сейчас. Тут я поймал себя на том, что катаю пальцами что-то в кармане пиджака. Вытащил – это оказалось кольцо. Маленькое, наверняка женское, и видимо золотое. О, мляха-буха, я знаю, кому подарок!.. когда доволокусь через полгорода до дому… у меня нет ключа, и телефона – все в куртке. А куртку, стало быть, покойник забрал себе. И будет теперь звонить всем, а то еще и домой ко мне заявится – и меня выселит в свою могилу! За шиворотом прополз ледяной абсурдный страх. Ох, надо скорее домой бежать, опередить его!!

…но дома было тихо. Мама ничего не сказала, значит, покойник не приходил. И кольцо его осталось мне. Хабааааар!

– Я – черный копатель! – театрально сказал я сам себе, гордо и таинственно ломаясь перед зеркалом.

Кольцо подарил маленькой пегой телочке, что навязчиво бегала за мной.

Она обалдела от счастья.

– Моя маленькая жена… – ласково погладил ее по кошачьей голове.

– Отсоси мне!

Уходя, руки в карманы, рассуждал вслух:

– Вот ведь что очень интересно – почему так мало кто глотает? Что же, им дурам в журналах не объясняют, чтоль, что ОБЛОМНО когда кончаешь, а она выпускает изо рта, и не глотает!! Скока раз пытался заставить не плевать, до конца потерпеть хоть одну – нет, все дергаются, и рот разжимают! Максимум, стекает по лицу, но никто – никто! – не сглатывает. И сказать бы – такая прямо гадость страшная, дальше некуда на вкус! Пробовал и не раз – и не могу понять, в чем же шняга – ничего такого сверхгадкого, все терпимо! Сосать-то они могут, а глотать не хотят! Чего так, в чем хрень? А, девушки, объясните мне!

П. С. Да!! – и не кусайтесь, пожалуйста, во время фелляций! Зубов поменьше.

– Катя, хватит кусаться, честно говорю, еще раз – и я тебя просто ударю! – тихо но убедительно сказал я, сжимая кулаки над ее головой. Соседка подняла глаза, развратные, с подтекшей тушью, и усмехнулась, не выпуска изо рта мой хуй.

– И не улыбайся, я серьезно!

– Не, ну нихуя себе, че прям так уж и кусаюсь? А между прочим, мог бы и покорректней попросить!

– Ты взрослая женщина, – я погладил ее по голове, и резко схватил за волосы, она вскрикнула: – А до сих пор не знаешь, что кусать за нежные части не положено! Я не люблю боль, априори, а если бы любил – то просил бы тебя об этом, понимаешь, нет? Швабра! – и отшвырнул ее от себя. Трахать мне ее вдруг расхотелось. Я бы проучил мерзавку. Cоски бы ей откусить, чтоб кровь стекала мне в рот. Зубы сами сжались… Да нельзя. Я сел на диван, и закурил. Она робко прикрыв когтистой лапкой рот, захихикала. Я строго посмотрел на нее – дрянная, не знает, что такое садист, все шуточки ей. Она заткнулась, и поправив юбку, протянула руку к сигаретам:

– Я возьму?

– Возьми! – я кивнул. «И проваливай», очень хотелось добавить. Но я пока не решил, может быть еще трахну ее сегодня. Она села напротив, облокотившись на стол. Красивые ножки скрестила, длинные пальцы увенчаны красными ноготками. Настоящая сексуальная готовая женщина – не то, что все те котятки. Пожалуй, да, стоит попробовать… но зубы эти ее. Дура, сама не знает, как много потеряла.

– Эх, ваниль ты, ваниль! – покачал я головой, и затушил окурок. – Ну все, Кать, пора, щас мама уже придет!

– А… ну ты это… в общем… увидимся еще!

– Да, возможно! – кивнул я, и ловко увернувшись от поцелуя, закрыл за ней дверь. Эх, Катя! Дворовые бабки таскали как тузики грязную тряпку слухи о том, что Кэт подрабатывает проституцией – очень уж откровенно виднеются у нее ажурные резиночки чулок из-под юбки. Но это полная чушня, если б она была умелицей по вызову, то уж проявила бы свое мастерство на мне, а я ничего такого не заметил. А я так хотел секса! Настоящего, жестокого мяса! Пафос-то, ой-е-ей. Жертву, блин, трудно найти. Все из тех, с кем можно легко договориться, поисчезали. Отговорки какие-то ищут. Одна вообще – мало ей все было! В больнице лежит… вену ей порвал… Ну да ладно, она не в обиде. Все толковала мне про кодекс, договоры, что можно, что нельзя, правила БДСМ… Да мне не в борщ все эти законы, договора между «доминами» и «рабами». Что за мерзость, сдерживать себя? Не буду я никогда и никого ни о чем спрашивать, а просто буду нагло брать все, что пожелаю!

– Ах ты, твою мать! – меня внезапно осенило: – Где тут у меня телефончик-то?

…она смущалась, но все же рассказала, что мечтает о настоящем унижении. Я, конечно, предложился ей на роль этого «доброго дракулы», и она даже согласилась, но тогда меня скрючило и я… и не помню, что. А телефончик-то остался! Вот он, так и валяется в кармане сюртучка! Из моего сюртучка ничего не пропадает!

Йес! Пока ждал ее, нервничал в нетерпении, достал веревку и лезвие… вдруг, не подведет, и разрешит в самом деле все!

Конечно, не забыл и спирт, бинт и вату, обязательно надо. В первую очередь, мне.

– Как мне встать, вот так?

– Да, ручки только вытяни немного еще, а то веревка криво ляжет, больно суставам!

– Ты такой опытный! – восхищенно выдохнула она, подставляясь.

Бля, только вот я не подумал, что она орать будет, соседи буровать припрутся… а вот, полотенце забытое с утра на спинке стула, если что – придушу.

– Не надо этого, Ветер! – она попыталась отодвинуться, протестующе встряхивая головой. Ну уж нет, вот это-то точно надо!

– Что уже не надо? – я разочарованно опустил занесенную скрученную вдвое веревку. – Так быстро? Так ведь ты ж мазохист!

– Нет, не так сильно… – прошептала она, с ужасом глядя, как я беру полотенце. – А это зачем?

– Чтоб ты так сильно не кричала, милая, а то всех соседей соберем на бесплатное порно!

…Я бил ее свирепо. Веревки впивались в нежное тело, она кричала и плакала, умоляя прекратить. Мне не было хорошо от этого, вовсе нет! Но как еще обьяснить, что она не извращенка. Только на сверкающем заманчиво мониторе пиратское порно смотрится очаровательно, а на своей шкуре это ад… Давал отойти немного, и еще удар. Скажите, палачу больно или сладко от его работы? Наверное, не каждому. Я не испытываю с теми, кто не хочет на самом деле того, о чем говорит, ничегошеньки. Я просто поучаю их. Я ненавижу это – когда думают, что есть в них то, чего нет! Вот так-то. Когда она почти потеряла сознание, я развязал ее, дал водки хлебнуть и запить водой.

– Ну что, как тебе? – сел перед ней на корточки. Она не могла даже одеться сама, вся морщилась и ломалась, натягивая трусики. Чтож, будет знать. Что-то наподобие жалости прокралось в душу, когда она заплакала тихо.

– Девочка, глупенькая… – обнял я ее. Она попыталась отстраниться, я вцепился сильнее.

– Ну, все, все уже… – поцеловал ее в пахучую макушку. – Я ж тебя даже не трахнул! Как было-то?

Она прошептала что-то неразборчиво и очень тихо уткнувшись мокрым распухшим личиком мне в грудь.

– Что? – переспросил я, гладя ее по спине и волосам.

– Круто… – повторила она стыдливо.

– Но ведь больно же…

– Все равно… – всхлипнула она, подняв глаза на меня. – Я же правда сама хотела, – и снова уткнулась мне в грудь. Вот тебе и раз. Угодил человечку, значит! Можно и уважать – сама хотела, и до конца пошла, и ничего, «круто» говорит! Молодец, сильная! Я вдруг почувствовал такое вожделение – тельце нежное исполосовано, ее всю ломает, ей дико больно от любого прикосновения – вот сейчас и будет самый что ни на есть садизм! Когда вся кожа распухла… Я медленно наклонился над ней, и… нежно, чуть касаясь кончиком языка, коснулся самой крупной ссадины. Она вся изогнулась и закусила губу.

Вот она закричала, слышать надо!! Уж это-то к сексу не имело никакого отношения – одно сплошное бездушное, скотское издевательство! После я намазал ее, полуживую, напоследок мазью, и кое-как натянув на нее рубашку, уложил на постель, укрыл, дал допить водку, и тихо вышел. Она все равно заснула несчастным, покоробленным сном. Спи, мой истерзанный ангел. И пусть тебе больше никогда этого не захочется. Спи!

А соседи-то, кстати, не пришли, и даже не пикнул никто! Хотя прекрасно все слышали. Правда, вот-вот придет мама… но Маша спит, и может быть, истощенная ювелирной работой, мама вообще ничего не заметит, а на туфельки в прихожей никак не отреагирует. Ей все равно с кем я путаюсь в ее отсутствие, главное, чтоб в себе оставался, а большего и не надо. Пока я тих и весел, она не переживает за меня. Только бы снова с ума не сходил. И не подох, как мой папаша, боль и горе всей ее жизни… любит она покойника до сих пор. И замуж никогда не выйдет больше. Ради меня. Я ей очень благодарен – чтобы какой-то еще мужик вторгался в нашу слаженную жизнь, в наш вечерний чай, и поцелуи в макушку, и заговорщицкие подмигивания в больнице на плановом осмотре – мол, ничего, сыночка, все отлично будет, даже если ты полнейший мудак и шизофреник, да хоть бы и адский мутант, мне все равно – я с тобой! Да, глядя на мамочку, я уверяюсь, что я не такой плохой, ведь у нее – маленькой, но такой сильной, не мог быть совсем уж негодный сын. Я взял ее красоту, ум и проницательность, она тот, кто все мне простит и никогда не бросит.

Так что, ничего страшного, что Машка спит на моей кровати, и возможно останется до утра.

У бедняжки зазвонил мобильник, много раз – пришлось разыскать его и вырубить к чертям. Ей звонила мама, оно и понятно. Но не буду же я будить из-за этого девчонку – уже поздно, засобирается еще домой, провожай ее… не хочу.

…проснулся от сильного желания. Мама за стеной смотрела телевизор. Машка тихо сопела под боком. Я зашевелился, пытаясь развернуть ее к себе. Она зашипела от боли – растревожил ее ссадины и ранки. Но черрт, как же мне хочется сейчас, немедленно! Что-то приснилось, наверное, не важно – главное, дрочить не придется.

– Ты что делаешь-то! – в ужасе пробормотала она, совершенно просыпаясь.

– Только не кричи, ради бога, мама дома!

– Какая мама? – она аж дернулась.

– Моя, не твоя же!

– А, мы еще у тебя? – поморщилась она, устраиваясь подо мной.

– Ну а где же! – прошептал я, и принялся целовать ее в шею, очень нежно касаясь раненой кожи. Она всхлипнула, и обняла меня обеими тонкими ручками.

А я никак не мог кончить, от мыслей что мама прямо здесь за этой стеной. Хрен его знает, почему – не в первый же раз, но наверное, потому что не пьян… а девчонка вся какая-то скользкая и липкая… просунул руку ей вниз живота. Лизнул. Так и есть! Кровища… черт. Как же потом ее стирать? Опять простыню выкидывать? А матрас, тоже ведь наверняка весь изгажен… успею разобраться, сейчас уже вот почти… сперма и кровь…

– Это любовь, – выдохнул я ей на ушко. Мне вдруг стало дорого не только мое удовольствие. Это ведь совсем не то же самое, чем одиноко дрочить в свете луны! Я хотел отблагодарить ее. И я сделал это – изогнувшись в последний раз, она опала как дрожащий листик, и затихла. Я поцеловал ее еще раз, она жарко ответила, и я сказал:

– Малыш, давай спать теперь!..

Хотелось что-то почитать, ведь как я уже говорил, музыку не очень люблю. А к поеданию искусства все же тянет…

И вот что прилетело, на запрос «иная литература»: Жанны Моуле. Я не хочу говорить о ней «писательница», а писатель – уважительней. Волшебная девушка! Лет двадцати, такая недоодетая, и ее муж, модный музыкант ТорК ей грудь лапками прикрывает, стоят на постели у стены, наклонившись слегка вперед. Лицо холодное, глаза горячие. Скачал пару телег про нее, потом читкану. Вот эта хренька очень меня доставила:

«Грязный кукольный секс…»

ц. Шмель.

«И она курит такая, и рассказывает:

– А вот была история: игрушечный плюшевый кабан изнасиловал Барби, и сказал потом, что нефиг так похабно ноги раздвигать. А другая кукла, рыжая «германская», глядя на это, тихонько мастурбировала.

Ну, так вот, а потом еще две Барби – одна лысая, другая с пластмассовыми волосами – за это изнасиловали кабана карандашом, остро заточенным, кстати. Он визжал и дергался, но не видно было, чтоб особо недоволен. Урод. А та, что дрочила радостно офигевала и стояла на шухере, чтоб я, Хозяйка, не застукала. А я все равно узнала, видела. Они и давай оправдываться, каждый за себя. Но, по-моему, все довольны остались. Одна лишь я дико охренела!!!

Вооот, а потом меня кто-то легонечко щелкнул по носу. И я очнулась, так уютно! Этот кто-то улыбнулся довольно и ушел в другой конец. Может, еще кому-то омерзительно-уютные сказки шептать. Кажется, не из нечисти он был, а вроде как добрый мертвый чел. Или, может, ангел, что одно и то же. Бывший или будущий. Или даже двое…»

Что-то уж очень родное в этом всем мне увиделось! И я решил написать ей. Кажется, мне есть что подбросить в костер ее вдохновения. А прикольно, кстати бы. Раз человек профессионально живет на этом – вот пригодится! К тому же такая женщина… ууу, я бы конечно, не отказался лично испробовать что-нибудь из того, что у нее в извращенной красивой головушке бродит!

«Эй, чувак, она замужем!» – сказал кто-то третий, открыв окно в домике на третьем этаже, и тут же захлопнул его – боится, что камешком залеплю промеж глазиков. Мне-то что? Пусть замужем! Кого-нить в целом это волнует? Да, повезло чуваку с женой, крутой видать.

Да и не ответит она мне. Мало ли ей психов пишет? Но вот в том-то и дело, что я псих, но не дурак! Смотря как замесить первое послание. Я решил, и я с ней подружусь!

Зацените-ка, вот еще шняжка это честной девочки Жанны. Странно может быть, но мне она сдается девочкой честной и открытой, циничная эта, и в целом, взрослая тетка. А вот вы сами почитайте.

«Врать

Зачем я в очередной раз соврала ИМ? Потому что нефига было и пытаться даже хоть чуть-чуть донести, в чем тут шняга. А она ведь была, да-а, была.

Скулеть и снова доказывать – полный отстой. Не помогает. Заткнут с полоборота. Лучше уж помучиться от осознания собственной изощренности, засунуть страхи поглубже, где они холодным комком не перевариваются, и подспудно ощущая тошноту, то и дело паникуя, ВСЕ РАВНО ВЗЯТЬ И ПОЙТИ ДО КОНЦА.

Блин, да я наверное, уже отдельную книгу могу накатать о страданиях Вынужденного Лжеца. Как не хочется, как стыдно и больно обманывать… а надо! «Учись безболезнено обманывать…» Спешл фэнкс, конечно, май диар Л., но пардон, безболезненно для кого? Для того, кому врешь, глядя в глаза. А для себя? Ой, не буду, совсем сейчас сдепреснется.

Так вот. Если бы я взялась за такую книгу (взяться ли?) я бы вывела кое-какие правила:

– сначала приготовься давиться, не показывая не малейшего вида вранья. Ты ведь в реале, человек чести, и врать – тебе точно не покажется занятием легким. Вот так знаете ли, закурила бы че-нить этакое ароматное, и развалившись в кресле с бокалом бордо, продолжала.

Далее:

– деточка (тут надо бы глаз прищурить и затянуться) – не ври при этом сама себе. Потому как, надо точно знать, надо ли тебе НА САМОМ ДЕЛЕ то, к чему ты упрямо тянешь ручонки, не гнушаясь вываляться во вранье? Хотя я, старушка по части ЭТОГО САМОГО (вранья) бывалая, могу точно сказать – зачастую, чтобы точно для себя определить, что тебе именно этого и надо было, чтобы укрепиться, так сказать, в своих жизненных позициях, приходится еще подоврать (о, как на подорвать похоже! И очень верно!), потом потрогать то, что ищешь, и потом только сказать себе как на духу – быть иль не быть, честным враньем достигнутому.

Моей главной причиной вранья всегда есть и остается ЛЮБОВЬ. Конечно, а что еще может оправдать, подтолкнуть, не дать отступиться в самый черный момент, как если не любовь? Это знамя и оружие…

А главным средством вранья – деньги. Несуществующие, или полученные каким-нибудь не декларированным способом. Сказала – я на работу, а сама….

– Мне все раны, деточка, (еще один ленивый прищур, потом значительный полукивок в сторону, потом прямо в глаза собеседнику) лечит тот факт (о, это ПРАВДА!!!!) что я могу прямо сейчас – О, КАКОВ ПИЗДЕЦ! КТО ЕЩЕ ПОЙМЕТ? – подойти и коснуться Его. Тихонько так, чтоб не разбудить. И тогда весь мир вместе со всем враньем идет лесом. И тогда я знаю, что это все.»

Да, это ЛЮБОВЬ!! Та самая, которой я ищу… которой боюсь. Чтобы излечиться, наизнанку вывернувшись! Как я завидую им, как понимаю, и как далек от этого – где ОНА? «Кто еще поймет?» – Я, Жанна, Я понимаю! Возьми меня в друзья!

Все обдумываю, что бы написать ей в гостевой… какую бы такую тему завернуть на форуме, чтобы никто не понял, и не полез ко мне с обсуждением – «чувак, ну ты че такое написал?» Или – «а, чувак, реал, я тя понимаю»… ни хера не понимают! Одна лишь она чтоб поняла, какой-то такой тайный знак… и ответила, только мне!! Все думаю, и не знаю, чувства бродят, а как сказать… да и что именно я хочу от нее? Дружбы?! Пфффф!! Она же реальный человек! Блин, я так привык быть сам с собой, что не могу уже признать других людей за живых. Лучше бы она была нереальной, лучше бы я ее придумал! И играл бы тогда, что сказать, и что она мне ответит. А так – она отдельна, и не угадать, чего ждать. Трудно очень! Неконтактен я, дрянь эдакая, неконтактен.

Написал только:

Жанна, вы богиня!

И все. А больше ничего не смог. Чего же боле, еб мать вашу, Жанна, я же не влюблен, но все так по-дурацки выглядит! Еще один фанат…

Ответила через два часа уже:

Спасибо, друг мой!

ДРУГ МОЙ!! Как бы я хотел… и сел катать письмо на чувствах от этого «друг», поведал ей о себе – кто таков, как ее узнал, как никто другой! И что мне ничего не надо, лишь простое «спасибо» за то, что она есть, и за то, что кто-то в реальности живет ТАК! Все эти мои дрочения души одинокие расписал, и что вдруг кто-то пришел и вытряхнул меня, так неожиданно! И кто-то этот – она…

Сказал даже, что и тела ее не хочу… потому что… вот тут я задумался. А потому что она вся пропитана этим своим ТорКом. Нет, я не таков еще, или не еще, а всегда – чтобы хватать чужое, ну, не в смысле, непонятное, а то, что принадлежит другому. Она меня и так берет в кровь самую…

Черт, только бы она поняла! – что я говорю ей. Пусть знак подаст, или так и напишет – да, я понимаю. И все!! Не надо больше ничего!! Тогда и подохнуть не жалко – все равно невыносимо искать и путаться свою такую.

Жан-наааааа…..

Жанна. Я люблю Вас! Я дрочю на вас. Я не могу не думать о вас. Я болею вами. Я кончаю вами, и вашими словами, этими крючочками и загогулинами ваших слов, вы – ВЫ!!

О, как же стыдно мне, черт… я кончил на вас. Я… я дрочил на Вас. На ВАС!!! На вас? Я совсем уже охуел…

Сел в уголок и корчусь, недоодетый. Подонок. Кто меня просил… впервые в жизни мне стыдно за себя. Жанна. Вы меня убиваете… убиваете, Жанна…