Читать книгу Курс практической психопатии. Роман из двух - Яна Гецеу - Страница 4

Куда бежать? И я побежал на трамвайную остановку. Мне страшно. Грохот старой кастрюли общественного транспорта накрывает крышкой, и варит в утробе своей. Оказался на сиденье у окна. Покосился на тривиальных старух в нестираных платках, по традиции ими полнится трамвай, и совершенно стал циничен, успокоившись. Я даже утешился их злыми взглядами.

Мир все тот же. Чего я опять испугался? Опустил глаза, и не поднимал их целую минуту, радуясь отсутствию потребности искать и следить. А когда поднял глаза снова – увидел ее. Не знаю, когда она вошла, но она смотрела на меня. Нагло и в упор. Вызывающе подведенные глаза, задает неприличные вопросы пирсушка в нижней губе, пухлой, несимметрично-тонкой верхней.

Выглядела она как чудовище – юбка чудовищно короткая, волосы чудовищно растрепаны, лицо накрашено как у чудовища. Понимаете? Висит на поручне, не садится – хотя вагон почти пуст. Сама маленькая и толстая – ну, по правде, не очень… немного излишне полна. Уставился на нее в ответ. «Чудовища» сама себе кивнула и усмехнулась, вероятно, пьяна. И сразу самому очень захотелось надраться. С ней! Почему-то… она меня не бесит. Странно. Меня бесят все, вообще любой человек! А она нет… хм… Она села напротив, развалилась так, что видно, что она в чулках. А ведь холодно, дура! Так она и сидела, усмехаясь, и гляделки продолжались наверное, три остановки. Потом она встала и буквально выскользнула в открытую дверь, лишь мазнув по мне бесстыжими глазами. Я вскочил и выпрыгнул за ней. Она пошла не оглядываясь, я не отставал. Завернула за угол, быстрой походкой, и несусветные каблуки ее стучали, она некрасиво держалась, и неумело виляла задницей. Но не разу не оглянулась, и потому когда она вдруг остановилась в грязном переулке, и резко повернулась ко мне, я буквально налетел на нее, и она схватила меня, будто всего сразу, целиком. Я задохнулся от чего-то похожего на злость и протест, но… я уже был в ней, терзал ее, и она всхлипывала, запрокидывая голову, и… и что еще? Черт, да не знаю я! Мы просто пошли вместе дальше, потом, когда она уже натянула трусы, вся дрожа, (а я в это время с удивленным отвращением смотрел на себя).

И вот, идем мы молча, вместе (не рядом, а именно вместе) с Чудовищей, и она, до сих пор не проронившая ни одного слова, вдруг говорит хрипло:

– Как ебаные Мастер и Маргарита, блять! – захихикала, и уткнулась мне лицом в рукав. А я кивнул. Она ужасно права. Если на булгаковских детей выскочила любовь с финкой, то на нас – секс, и поразил обоих одним ударом. Ебаные Мастер-и-Марго.

– Выпить хочешь? – спросила она. И я снова кивнул.

– Ну скажи «да», что ты такой-то?

– Потому что я садист, – просто сказал я, самым естественным тоном. Она расхохоталась, потом посмотрела на меня, замолчала и кивнула. И мы пошли дальше.

Ее звали Жахни.

Она ловко пила спирт, вытащенный из-за пыльного шкафа. А мать ее была программистом, чьими реальными детьми были компы, и Жахни-Маша давно уже была сиротой при функционирующих физически родителях. Об отце она не говорила ничего, а мать уехала давно в Москву, «и тебя, доченька, заберу, ты только подожди немножко…»

– Целый год уже хата моя полностью, по десятке присылает в месяц, да иногда заглядывает, че я тут делаю. А нихера я не делаю. Щас вот приедет опять, че говорить ей, незнаю…

– Ебать твою мать, Жахни! – вскипал я: – Как же так??

Но быстро понимал, что не мое дело, и затыкался. В конце—концов я не собирался в нее влюбляться. Пусть живет как живется… «особая честь, всем нам придется в могилку залезть. А мне все равно…»4

Тем более, что Жахни жила как черт, как настоящее чудовище.

Ей было наплевать на все – на контрацепцию, на здоровье, на меня с моим сумасшествием. Она так лихо давала мне отпор, так злобно использовала меня, так была равнодушна и бессердечна, безрассудна, что я не заметил, как прикипел к ней.

Она выколачивала из меня душу. Она не любила извращений, просто была бессердечна.

– То есть, знаешь, мне не представляется удовольствием жестокость в сексе, мне просто наплевать на чужие ощущения, лишь бы самой получить кайф, – говорила она, сидя голая в растерзанной постели. Она ни капли не стеснялась своего несовершенного тела, и от того была еще желанней!

– Потому ты мне не просто любовница, а приятель.

Она согласно кивнула, с сигаретой в зубах, и мы пожали друг другу руки.

Сидели на набережной, и Жах беззаботно болтала ногой в туфле на тонких пряжках, прямо над водой, и я подумал, что ей надо быть поаккуратней, а то если утопит туфлю, то как тогда мне вести ее домой? «Глупая сучка…» – подумал я с нежностью. Текила сделала меня на редкость расслабленным и сентиментальным.

Так вот, я глядел в темную воду, слизывая хмельными глазами отраженье звезд и городских огней, косясь на угрожающе сползающую туфельку, а Жахни живописала свою поездку в Москву, к матери с ее новым бойфрендом, с которым та отмечала их полугодие, в кругу так сказать «семьи». Почему «так сказать»? Потому что ее мамаша та еще мразина. Какая нахрен семья, подобные твари вообще не представляют, что это такое!

– Все было так охуенно! – трещала девчонка, и меня, воспитанного совсем другого сорта женщиной, все еще удивляло, что из нежного ротика вылетают мегатонны грязного мусора: – Так вот, я закурила прямо там, а Катерина не пришла, ну ты знаешь, она к папе перебралась, а думала же, что мы с ней жить будем, но она и мать презирает и меня, что с матерью вожусь! – и все это густо приправлено такими матюгами, что воспроизводить я не буду, иначе весь смысл улетучится. Вот квинтэссенция:

– Ну, а я-то пошла, мне-то что, тем более на халяву в московский ресторан, круто же! – она пьяно захихикала, и зачем-то затормошила меня. Я кивнул добродушно, и сказал только:

– Угу!

Жахни махнула рукой:

– Да ну тебя! – и совершенно беззлобно продолжила:

– И вот, сидим мы там, гламур кругом, мать вся прям шик, стареет правда, и красится как проститутка, я те потом фотки дам зазырить, сам увидишь, как шлюха!

И это мать? Что за удивительная гиена! Да на такую только в зоопарке дивиться! Хуже мачехи – во имя блядства бросила здесь в городе девчонку совсем одну, присылает чеки, и думает откупилась! Да я бы такой мамашке… Вот двойняшка Жахнина, Катерина – молодец.

– А прикинь, ну там, то-се, принесли водку. Я думаю, мне при маме нельзя будет, а рюмки – три. Оказалась ореховая – вот клевая шняга, надо с тобой попить!

Я почувствовал, что начал уставать от подруги, хотя меня тронула ее забота. Только кивал и думал – господи, девочка, водки тебе нельзя! Да твоей мамашке похрену, даже если ты полезешь ночью на крышу 16-тиэтажки и будешь там голая на краю флагом махать!

В хмельных расширенных ее глазах плескалась речная черная текила.

Она помолчала, и начала снова:

– Вот скажи, и зачем я так много, со всеми…

– О, боже, нет! – прервал я готовую разразиться драму, и притянул подружку к себе, целовать.